Мегаполисомантия: метафора и магия в большом городе

От Редакции. Мегаполисы – важнейшая и самая отчуждённая, наименее человеческая, самая расколдованная среда XXI века. Индустриальные зоны, ставшие неотъемлемой (и огромной!) частью человеческих городов в прошлом веке, – уже полуодомашненные чудовища, хтонические, таинственные и странные. А вот сам по себе многомиллионный город – в центре своём просто странный незнакомец (иностранец, что ли?), а по краям – пустопорожнее спальное гетто, зона мифологического отчуждения и ад из человейников («век бы тебя не видеть!»).

Потому-то так важны урбомагические практики – практики перезаколдовывания городов, возвращения их если не всем жителям, то хотя бы тем немногим, кто способен озаботиться для себя такой проблемой. В последнее время у нас спонтанно появилось два материала на эту тему: о работах, которые велись в Санкт-Петербурге и Самаре. А теперь возникает и третий материал – теоретического свойства, посвящённый перезаколдовыванию городов в литературе и искусстве – и тому, как реальность и миф пересекаются в этой магической области.

Йеспер Огорд Петерсен начинает с волхования Йозефа Бойса над негативными городскими пространствами, но затем отталкивается от понятия оккультуры и рассматривает в основном литературные источники. Начинает он при этом с РПГ-сеттинга, включающего класс урбомантов, параллелью с которыми Огорд считает древнегреческую геомантию, а заканчивает комиксами, но проходится по литературе Лейбера, Геймана и Мьевиля. В этих вымышленных мирах складывается любопытная мегаполисомантическая парадигма – вымышленная, постлавкрафтианская, но нависшая над нами, как когда-то из творчества Остина Османа Спейра нависала невоплощённая ещё хаос-магия.

В одном лишь хочется нам поправить Петерсена: не «мы наблюдаем [оккультуру] каждый день в пересказах и согласовании реальности», но мы практикуем оккультуру каждый день в пересказах и согласовании реальности. Практикуем. Практикуем. Практикуем. Практикуем, практикуем, практикуем.

Практикуйте и вы.

fr.Chmn

Кто из нас не мечтает, в наше честолюбивое время, создать чудо стихотворной прозы, музыкальной без ритма и рифмы, достаточно гибкой и неровной, чтобы приспособиться к лирическим порывам души, к поворотам фантазии, к метаниям совести? Из частых прогулок по большим городам, из наблюдений за бесчисленными людскими отношениями и возникает этот неотступный идеал.
Шарль Бодлер, “Парижский сплин”

***сос из Сан-Франциско!
М‑р Ву, “Dead­wood”

Метафизика жира

Одна из наиболее интригующих инсталляций в Берлинском музее современного искусства, Гамбургском вокзале, сделана из твёрдого жира. Здоровенные блоки, слегка сальные, довольно-таки грязные, лежат прямо на полу зала, тут и там из них торчат антенны и провода. Сложной геометрической формой со странными углами они похожи на громадные фрагменты пазла, хотя на первый взгляд не очевидно, что они должны изображать или вместе образовывать. Если побродить между ними, можно обнаружить нагревательные элементы, вольтметр, какой-то трансформатор, застрявшие в этих кусках, – они что, мониторят эти блёклые сальные фигуры? Это на самом деле гигантская машина? Или это некий органический процессор?

Инсталляция называется «Unschlitt/Tallow», её создал Йозеф Бойс (“unschlitt” – старогерманское слово, означающее “жир”). Она изображает позитивные отпечатки негативного пространства – мёртвой зоны под пандусом пешеходного перехода в городе Мюнстер.

Вообразите обычный надземный пешеходный переход, соединяющий берега загруженной автомагистрали, – эдакого монстра из стали или бетона, которого можно найти в каждом городе. Обычно такие переходы связывают фабрики с автобусными остановками (или гимназии с цепями фастфудов) в индустриальных пригородах. И в каждом из них под первым пролётом ступеней или пандусом, ведущим наверх, располагается настоящее мёртвое пространство. В таких закутках, в этих залах бесполезного не-пространства, скапливаются палые листья, шприцы, всяческий мусор и бездомные. Не то чтобы эти места специально не использовались – нет, это побочный продукт, излишки конструкторской мысли.

Бойс в своём видении поднимается над чисто визуальным восприятием таких мест и осознаёт их «ранеными”, больными, негативными и холодными. Он предлагает городское “алхимическое” вмешательство, излечение чем-нибудь тёплым. Путём “внедрения” горячего животного жира в такую мёртвую зону Бойс восстанавливает и трансформирует её из состояния полной “конкретизации”.

Изначально жир должен был быть единым, поистине впечатляющим 10-метровым экземпляром “контрпространства”. Жировые сегменты действуют как огромная машина аналогии: животное, горячее, жирное/скользкое и (в некотором роде) белое должно означать жизнь и тепло – по контрасту с мёртвым и холодным не-пространством под пандусом.

Любопытно, что скульптура, видимо, превзошла замысел художника: у него получился не просто перформанс или целительный артефакт. Согласно алхимико-шаманистской эстетике Бойса, такие материалы, как войлок, жир и железо обладают особыми качествами. Нагретый жир чрезвычайно медленно остывает; поэтому огромные его куски по-прежнему сохраняют пластичность и текучесть в своей глубине. Следовательно, эти ломти всё ещё работают! Они исцеляют город прямо из своего укромного выставочного зала в Гамбургском вокзале (наверное, этому ещё и вся запихнутая в них аппаратура помогает).

«Unschlitt/Tallow» – исключительно причудливая арт-композиция поздних 1970‑х. И она стала источником вдохновения для более популярных перезачарований города. Пример тому – “[Социальная скульптура:] то, как мы лепим и формуем мир, в котором живём” (Бойс, 2004 (1986), стр. 9). Алхимический активизм Бойса, может быть, довольно необычен, но зато эзотеричен: он связывает материальное и философское в процессы трансформаций, увеличивает “социальную пластичность”. Бойс вообще – шаман, хоть и своеобразный, и мыслит в терминах холизма, смешивает политику восстановления природных территорий и радикальную демократию с личной натурфилософией, вдохновлённой Гёте, Рудольфом Штейнером и Вернером Гейзенбергом (среди прочих).

В этом контексте очень интересно слияние эзотерической мысли с эстетикой позднего модерна. Урбанистическая среда в этом слиянии – метафора самой жизни, самой реальности. Давайте рассмотрим современную “эзотеризацию” города в литературе.

Оккультура и магия городов

Мой резкий поворот к поп-литературе, возможно, ставит под вопрос и искусство, и эзотеризм, о которых я говорю. Аргументирую его словами учёного-религиоведа Кристофера Партриджа: поп-культура – зеркало современного процесса перезачарования, или “оккультуры” (этот термин он заимствовал у Дженезиса Пи-Орриджа в знаменательном жесте герменевтического бриколажа). Здесь маргинальное и мейнстримное полностью перемешиваются и как действующие с двух противоположных концов спектра силы производят, распространяют и поглощают всевозможные неоформленные дискурсы и сообщества.

Оккультура – это Интернет спиритуального бриколажа, из которого можно скачать всё, что видится вам увлекательным или вдохновляющим; это сакрализующий воздух, которым дышат многие наши современники; это родник, из коего черпают серьёзные оккультисты; это многообразный ландшафт, что исследуют кочевники нью-эйджа; это захламлённый пакгауз, частенько расхищаемый продюсерами массовой культуры в поисках идей, образов и символов. (Партридж, 2004, стр. 85)

То есть для Партриджа это нечто гораздо большее и более расплывчатое, чем любая конкретная социальная среда, субкультура, мировоззрение или тренд; оккультура – это, по сути, сами ресурсы, из которых вышеперечисленные категории черпают идеи, осознанно либо же нет. В то время как индивидуальные продукты культуры или течения могут быть поверхностными или же претендовать на аутентичность, оккультура сама по себе не является ни тем, ни этим. Это культура и, следовательно, – стиль жизни и творческий процесс, более знакомый и привычный всем нам, чем ранее считалось (Партридж, 2013; см. также Кэмпбелл & Макайвер, 1987; Лахман, 2001). И всё же, как всё это соотносится с темой “эзотеризированного” метрополиса?

Представленная в «Неизвестных армиях» партизанская трактовка западной магии может послужить нам отправной точкой. В этой настольной РПГ 2002 года выпуска мы знакомимся с классом Урбаномант – магическим адептом города. Его специфические силы представляют собой развитие, расширение городской среды, наделяющее адепта инсайтами, благословениями или яростью бетона, асфальта и людских масс. Рядом мы встретим других адептов – например, Дипсоманта и Видеоманта, использующих алкоголь и телепередачи для приобретения магической силы. Там же можно найти и различные “аватары” культурных архетипов вроде Шлюхи и Истинного Короля – этот сеттинг просто сочится постмодерновым эзотеризмом.

РПГ «Неизвестные армии» строится на гностическом мифе о материальной тюрьме для спящих в ней духовных искр, она представляет собой убедительное свидетельство оккультурного резонанса между поп-хоррором, магией и современным городским бытом. [1] Урбаномант здесь выделяется особенно ярко, ибо специализирован на слиянии психогеографии (к которой мы ещё вернёмся) и магической мощи большого города. [Ещё одним интересным классом выступает Египтолог, про которого в рулбуке «Unknown Armies» сказано следующее: “Чтобы быть египтологом, мало изучать специальную литературу в библиотеках и экспонаты в музеях; вам нужно всецело следовать этому пути, собирая всевозможные отголоски древнего Египта и его магии в современных масс-медиа (фильмы, игры, музыка, арт) и оккультных субкультурах”, – прим. пер.]

Конечно, урбаноманты – это просто игровой класс в современной РПГ. Но он базируется на древних практиках геомантии, “предвидении с помощью земли”. В Древней Греции термины “man­tis” и “man­teia” обозначали гадание, которое практиковалось наравне с колдовством, «гоэтией» и «теургией» – инвокацией богов, а также искусством оракула. Как таковая «мантия» выступает отчётливой кросс-культурной активностью, широко распространённой в (ок)культуре. Геомантия обычно состоит из взаимодействия с землёй и интерпретации его результатов. Например, в воздух бросается песок, из грязи/глины делаются маленькие кучки. Иногда можно обойтись и без этого, обращаясь с манипуляциями и толкованиями прямо к окружающей среде – как в древнекитайской науке фэн-шуй или в древнеиндийской космологической архитектуре ваасту-шастра.

В Европе мантические искусства, включая геомантию, сначала ненадолго попали в категорию суеверий в эпоху Просвещения. Но благодаря оккультным взрывам XIX и XX столетий они полноценно участвовали в перезачаровывании Запада. Сейчас с ними можно столкнуться в заимствованиях и секуляризации современной науки: лей-линии, оккультный электромагнетизм, полярные врата и так далее.

Как очевидно следует из контекста «Неизвестных армий», концепт мантики со временем расширился с гадания до магической практики в целом. Благодаря этому на первый план выходят художественное и технологическое измерения, а сама концепция меняется: «мантика» больше не «гадает», теперь она активно преобразует реальность.

Далее, “заряженный”, или же многослойный метрополис, конечно же, вещь далеко не новая – вспомнить хотя бы «Метрополис» Фрица Ланга и бодлеровский «Париж», работы Эмиля Золя, Чарльза Диккенса, Джеймса Джойса и Томаса Пинчона. Осло, Копенгаген и Стокгольм восхвалялись и проклинались в литературе и кинематографе наравне с Нью-Йорком, Лондоном, Калькуттой, Танжером, Берлином. Но во всех этих примерах города – скорее контекст или декорации подъёма империи (процесса политической централизации) или подъёма мегалополиса (намёк на атомизацию).

В романе Фрица Лейбера «Богоматерь тьмы» (1978), однако, мы знакомимся с европейским оккультистом Тибо де Кастри и его основополагающим трудом по магии городов – книгой «Мегаполисомантия: новая наука о городах». Сам персонаж объясняет нам: эта книга, опубликованная где-то на заре двадцатого века, излагает теорию, согласно которой аккумуляция “городского сырья” – т.е. электричества, бумаги, стали и газа – имеет ко всему прочему психологические и духовные эффекты:

В любой исторический период всегда были один или два монструозных города – например Вавилон, Ур-Лхасса, Ниневия, Сиракузы, Мемфис, Рим, Самарканд, Теночтитлан, Пекин, – но мы живём в мегаполитанской (или же некрополитанской) эпохе, когда подобные ужасающие громадины множатся и угрожают соединиться и накрыть мир гибельным и вместе с тем мультипотенциальным городским материалом. (Ф. Лейбер, 2010 (1978), стр. 80)

Огромные количества этого «городского сырья» и определённые архитектурные шаблоны порождают параменталов – враждебных стихийных духов города, вызывающих масштабные бедствия. В сущности, крупные стройки и скопления ресурсов опасны сами по себе, и если мы не можем остановить их образование, то обязаны взять под контроль.

Всё вышесказанное может привести нас к мысли, что Тибо де Кастри был хорошим парнем, но это не так. Он был лидером оккультного Герметического Ордена Ониксовых Сумерек и искал выгоды в насилии, терроре и мегаполисомантических операциях. Последние основывались на “неопифагорейской метагеометрии” – математических вычислениях для определения “правильных моментов времени и точек в пространстве (…), куда затем помещался правильный человек (и ум) или материальный объект” (там же, стр. 132–33) для достижения “обширных эффектов в различных временах и локациях” путём манипуляций “электрохимерическими городскими штуками” (стр. 81). Такая практическая мегаполисомантия, способная “выявлять дурную прослойку наших монструозных городов и их отвратных пронзительных песен” (стр. 80), использовалась де Кастри для проклятий и убийств в бомбическом миксе из вуду, сигилической магии, геомантии и математических калькуляций, как то записано в его тайном гримуаре – Великом шифре, или «Книге пятидесяти».

Разумеется, всё это веселье – выдумка от начала и до конца. Никакого Тибо де Кастри никогда не было. Это предыстория к лавкрафтианской повести Лейбера, сюжет которой разворачивается в современном Сан-Франциско. Новый жилец многоквартирного панельного дома случайно вляпывается в проклятие де Кастри, которое тот наложил на Кларка Эштона Смита и его квартиру. Протагонист Франц Уэстен – писатель-фантаст, клепающий дешёвые эзотерические рассказики по мотивам телешоу. И он оказывается в ловушке между материальными громадами Корона-Хайтс, Телебашни и Пирамиды “Трансамерика”, постепенно становится одержим смертоносным параменталом, изначально предназначенным Смиту.

Неплохо сработано для страшилки! Из «Богоматери тьмы» получился бы отличный гримуар. Именно в ней высказывается идея о том, что бетон, асфальт, кирпич, сталь и бумага – не говоря уже о людских массах, рекламе, электричестве, выхлопах и самом городском пространстве – хранят в себе силы и угрозу, которые можно подчинить себе и направить.

В сравнении с “ранеными” пространствами и алхимическими вмешательствами Йозефа Бойса, антропоморфный пейзаж города в истории Лейбера куда менее благожелателен. Возможно, некрополитанская эпоха де Кастри – это конечная стадия “конкретизации(/бетонизации”, – прим.ред.) городской среды по Бойсу, апогей, который последний желает отвратить через исцеление искусством? С другой стороны, мегаполисомантия постулирует другой вид жизни и иной порядок реальностей.

А именно – оригинальное прочтение зеркально отражённого города, эдакий нарратив Алисы в Зазеркалье Льюиса Кэрролла. Иными словами, позади, внизу или рядом с обыденной реальностью рекламных щитов, шоссейных огней и новостроек существует другая, более мощная сверхъестественная реальность, которую можно воспринять лишь после полной, глобальной смены парадигмы.

Но давайте обратимся к следующему примеру.

Причудливый Лондиниум

Мотив зеркального города весьма популярен в современном вирд-фикшн, “другом” магическом реализме – предтечами которого были тот же Фриц Лейбер, равно как и Лавкрафт, Элджернон Блэквуд, Артур Мейчен. Не хоррор, не фэнтези и не научная фантастика, вирд-фикшн интегрирует символическую логику магического и оккультного измерений в реализм нашей будничной “нормальности”, разумеется оперируя в онтологических рамках истории. Благодаря этому раскрывается скрытая сторона бытия незадачливых протагонистов: намеренно или нет, они просыпаются и видят реальность под другим углом. [2]

Я покажу, что мегаполисомантия вирд-фикшна просто пронизана влиянием оккультуры, оккультурными знаниями. Эти сочинения расширяют сознание.

Вернёмся к рыскающим параменталам Фрица Лейбера – многие читатели отреагировали на зачарование Сан-Франциско. Корона-Хайтс, Телебашня Сютро, многоквартирный дом 811 на Гири-стрит и Пирамида “Трансамерика” на Монтгомери- и Клей-стрит – все они стоят и поныне. Оккультная ловушка, может быть, и выдумана, но книжка повлияла на город. Один из моих знакомых утверждает, что некоторые достопримечательности “имеют (ауру) магического присутствия и своеобразный, пробирающий до мурашек оккультный вайб”. [3]

Британская суперзвезда Нил Гейман использует Лондон для того же эффекта в «Никогде» (1996), странной фантазии, в которой два Лондона существуют бок о бок, но никогда – одновременно. Напоминает оптические иллюзии: разум не может удержать обе интерпретации за раз, и Гейман расширяет сей факт до уровня онтологической предпосылки. Главный герой Ричард Мэйхью насильственно погружается в этот параллельный мир, расположенный внизу и в стороне от того обыденного Лондона, где Найтсбридж и Эрлс Корт (районы) – это просто мост (bridge) и двор (court). Как упражнение в метафорическом мышлении, облачённое в форму художественной прозы, «Никогде» – это воодушевляющая попытка перезачарования Лондона. Гейман развивает свою современную мифологию в последующих сочинениях, как то: «Песочный человек» (серия комиксных новелл, 1988—1996 гг), «Американские боги» (2001) и «Сыновья Ананси» (2005).

Ещё дальше в развитии эпистемологии мегаполисомантии идёт Чайна Мьевиль – вирд-фикшн-писатель, радикал-социалист и учёный в одном лице. В недавнем интервью он сообщает следующее:

У меня не было никаких духовных прозрений на этот счёт, но я просто-напросто считаю, что города в той или иной степени – это удивительные палимпсесты истории и разных культур. Это бурлящий суп из социальных норм. Я люблю городские временные несостыковки, например архитектуру XVII века рядом с футуризмом XXI века в Лондоне. Мир поделён между людьми, которым нравится фрагментарный смешанный стиль и которым заходит чистая эстетическая однообразность. Я больше тяготею к первым. («Ньюиц», 2010)

Это можно (и, учитывая бэкграунд Мьевиля, нужно) понимать как эстетический или социологический взгляд на перезачарование городской среды. Кроме того, это также проницательное наблюдение о неком параллельном измерении современного мегаполиса, источнике городской магии – о множественности времён и мест, сплетённых воедино. Эта тема развита в романе Мьевиля 2009 года «Город и город», где инспектор Тьядор Борлу из отдела особо тяжких преступлений расследует загадочное убийство, следы которого ведут к местной политической верхушке. Но этот роман – не про поиск убийцы, он про сложную эпистемологию, родственную ситуации с Берлинской стеной.

Убийство произошло в городе Бежеле, который сосуществует со своим двойником Уль-Комой. Города-близнецы даже не разделены полностью: одна сторона улицы может быть в одном из них, а другая – в другом. Граница может пересекать частные дома и любые пространства, которые затем могут даже пересекать друг друга крест-накрест или внезапно сдвигаться. Обитатели этих городов обучаются “правильно видеть”: игнорировать людей из другого города (“не видеть”), даже пусть они идут по одной улице. Усилением этих границ занимается таинственный департамент “Брешь” – сумрачные фигуры, возникающие из ниоткуда, чтобы устранить любое нарушение статус-кво. Наконец, значительную роль здесь играет третий, мифический город, расположенный на том же самом пространстве, – Орсини, который, по слухам, существует в тех местах, которые бежелианцы считают Уль-Комой, и наоборот. Эти места, разумеется, выступают эпистемологическим не-пространством и ключом к самому роману.

Звучит достаточно замороченно, но оно работает – как в прямом смысле ориентации в пространстве (не межпространственно и не метафорически), так и в смысле глубокого чтива, способного заменить целые тома по психологии восприятия. В том же интервью Чайна продолжает:

Большая часть человечества сейчас живёт в городах. Простой экономический факт: политическая и финансовая активность сосредоточена там. Это места фантастических масштабов хаотической конгломерации идей. Вот почему фантастическая городская проза столь сильна: она повествует о зачаровании современной городской среды. («Ньюиц», 2010)

Естественно, мы можем понимать вышесказанное и в обратную сторону, толкуя мирское как фантастическое, творя настоящую мегаполисомантию. Мьевиль сам именно это и сделал в своей оккультной комедии «Кракен» (2010), где концепт “умения” занимает центральное место как практическое приложение его эпистемологии.

«Кракен» – это превосходное переложение современной магии на почву фантастического сеттинга. Билли Харроу – таксидермист-океанолог, работающий в Британском музее естественной истории, – однажды теряет своего 12-метрового кальмара-архитевтиса в формалине. В скором времени он оказывается втянут в грандиозную оккультную войну, средоточием которой выступает бог-Кракен (тот самый архитевтис) и грядущий апокалипсис. В ней участвует уйма врагов и союзников: разумная татуировка (Тату), хаос-наци, фермеры-оружейники, несколько культов головоногого бога, само Море (!), полицейский спецотдел, профсоюз фамильяров, мнемофилаксы (ангелы памяти) и неубиваемые архизлодеи Госс и Сабби. И вновь – центральной темой здесь является зеркальный город: Лондон в “Кракене” скрупулёзно зачаровывается во всех смыслах этого слова, в то же время сохраняя связь со всем нам знакомым населённым пунктом. Книга строится на механизме принятия всерьёз – с помощью логики соответствий – любых теорий заговора и магических эпистемологий:

Основа магии в “Кракене” – это убедительность метафоры. Если ты можешь сообщить вселенной, что эта вещь подобна другой вещи, и перейти от подобия к метафоре, тогда вселенная услышит тебя и изменит свою природу. Я принимаю за магическую силу создание таких связей и восприятие их буквально… Это своего рода D&D‑фикация [Томаса] Пинчона. («Ньюиц», 2010)

Нам предлагается множество примеров подобных прагматических “умений” – убеждений “вселенной в том, что представленное определённым образом положение вещей отвечает здравому смыслу”, как объясняется Билли (Мьевиль, 2010, стр. 98). Складывание пространства или даже людей в фигурки-оригами, создание полицейских сервиторов на жертвоприношении старых видеокассет с криминальными хрониками, обмен конечностями, стопорение времени.

В таком контексте самыми интересными личностями для нас выступают могущественные, однако нейтральные лондонманты, служители и защитники “психополиса”. Древние, как сам город, имеющие родство с “парижтургами, варшавтархами и берлинмагами”, эти ребята практикуют “урбопатию”, или диагностические трансы, а также “чары, превращения и предвидение” для того, чтобы направлять по тому или иному руслу “нужды, потребности и прозрения” города (Мьевиль, 2010, стр. 183). Мьевиль пишет:

Не хранители города – они зовут себя его клетками. (…) Они, по их словам, просто каналы для энергопотоков, собираемых улицами. Они не поклоняются Лондону, но относятся к нему с уважительным недоверием, направляя его нужды, потребности и прозрения. В это невозможно было поверить. Начать с того, что они не были единым целым – хотя в то время и были – и не имели единого плана действий. Гештальтная столичная общность (…) зримое лондонское целое. (там же) (частично цитируется по переводу, предположительно, Георгия Яропольского, – прим.ред.)

И вновь городской ландшафт принимает человеческие черты, пусть и иначе, чем у Лейбера и Бойса. Он более благостен и органичен, чем Сан-Франциско, и менее уязвим, чем Мюнстер. Мы как бы сместились от земной канвы к космическому плану, пусть даже и всё ещё находимся в физическом мире. Тем не менее мегаполисомантия, явленная в “Кракене”, того же поля ягода: гигантское гештальтное существо города, его беды и проблемы, “урбопатическое” взаимодействие с ним. Мьевиля может быть тяжело читать, и он явно иронизирует над излагаемым; но он основательно приложился к источнику оккультуры, и у читателей не будет недостатка в материале для магических размышлений.

В моём финальном примере дела принимают ещё более тёмный оборот – город зачаровывается в лейберовском стиле. Графическая новелла Алана Мура «Из ада» (1991—1996/2001) – одновременно наиболее мрачный и эзотерически ориентированный образчик жанра. Речь в нём идёт о масштабном мегаполисомантическом ритуале, проведённом в Лондоне в лето 1888 года. Конечно, в виду имеются пресловутые бесчинства Потрошителя, жестоко убившего и расчленившего пятерых проституток. Это пугающе запутанная история, включающая аж 40-страничное приложение в три колонки с аннотациями. Тем не менее эта новелла может добавить нашему исследованию чёткую линию рассуждений.

О мегаполисомантии и зачаровании города в новелле рассуждает д‑р Уильям Галл – личный врач королевы Виктории, суперинтендант женской психлечебницы, талантливый хирург, гордый масон – и впадающий в безумие серийный убийца, одержимый манией величия. В беседе со своим ассистентом Джоном Нетли Галл изрекает ключевой постулат: ум – это одновременно и ментальное состояние, и место. В том же смысле архитектура реальности одновременно материальна и психологична. Галл, может, и убийца, но у него есть блестящий план: через кровь, масонское расчленение и неуловимые закономерности он станет акушером нового эона, руководствующимся маскулинными идеалами контроля и рациональности. Парадоксальным образом путь к новой эре лежит через Ад, божественное безумие феминного правого полушария мозга. Это нужно, чтобы использовать мощь бессознательного, трансформируя зверские убийства в магическое действо.

Символами мужчина низвергает женщину и символами её удерживает. (…) Наша великая символическая магия, что сковывает женщин подобно цепи, должна потому регулярно укрепляться, глубже врезаясь в плоть Истории, продлеваясь вплоть до кончины Земли, когда этот мир и его сёстры будут наконец пожраны отцом-Солнцем, раскрасневшимся и раздутым, словно пиявка. (Мур & Кэмпбелл, 2006 (1999), гл. 4, стр. 25)

Лондон здесь – декорация, но психогеографическое окружение в произведении занимает центральное место. Изначально концепция психогеографии была связана с авангардными движениями (например, Ситуационистский интернационал) и их идеей нового урбанизма, их исследованиями влияния среды на эмоции и поведение. Эти исследования порождали не только критику современного градостроительства, но и практику перезачарования архитектуры и людских масс художественными и политическими средствами. Психогеографическая природа проекта Галла очевидна, но особенно заметна в четвёртой главе, где Галл и Нетли колесят между обелисками, шпилями, церквями и другими местами силы Лондона. Путешествие само по себе становится равнозначно мифу, настроению путешественников и встреченной ими архитектуре, и этот микс усиливает связь ума и материи.

То место, где Боги точно существуют, – это наш разум. Там они реальны во всём своём величии и чудовищности. (…) «Единое» – это МЫ САМИ, каждый с целым пантеоном Богов в нашем правом полушарии, откуда рождаются вдохновение и инстинкты. (там же, гл. 4, стр. 19)

Здесь Галл излагает узнаваемую психологизацию мифа, объединяющего физический мир с «затопленным измерением разума” (там же) – правым полушарием. Посредством символов и карт Галл может “пробудить спящих Богов, погребённых под морским дном наших грёз” (там же), могущественных, “невзирая на их нематериальное существование” (стр. 18). Для Галла миф, символы и сам город пересекаются в человеческом уме. Поэтому этот безумный масон может манипулировать мифом, символической логикой бетона и дьявольской архитектуры, насильственной мизогинией, может посеять семена новой эпохи. Её энергию произведём мы сами, её плодом станет двадцатый век.

В «Из ада» Алан Мур растворяет границы между городом, временем и разумом, выдвигая на передний план географическую природу “ментального пространства”, которое влияет на объективный мир. Через кровавую практику жертвенной мегаполисомантии Галл путешествует во времени, искажая саму структуру графического романа (на одной примечательной полосе он возвращается к стилевому регистру Древнего Вавилона), и запускает необратимый процесс, “события восходят к неизбежному пересечению, подобно сводам аркады (…) поднимаясь сквозь века” (там же, гл. 2, стр. 15). В сравнении с работами Бойса это разочаровывающее делание – но и самое мощное.

Искусство и эзотеризм: (не)убедительные ремарки

Вот почему природа моих скульптур неоднозначна и незавершённа. В большинстве из них продолжаются процессы: химические реакции, ферментация, смены цветов, гниение, усыхание. Всё находится в состоянии изменения.
Й. Бойс, “Что есть искусство?” 

Каково различие между ролевой игрой, чтением книги и эзотерическим взаимодействием с городским пространством? Материалист скажет, что это разные физические действия, но во всех указанных случаях вовлечены более возвышенные материи – эмоции, разум, смысловое наполнение. Все наши примеры указывают на городскую среду как на мощную метафору современной человеческой жизни и предоставляют участникам способ задавать вопросы и давать ответы в форме связи между различными уровнями реальности. Все вышеизложенные примеры, таким образом, действуют как “эпистемологические преобразователи”, перезачаровывающие и пространство ума читателя, и городское пространство.

Возможно ли сделать реальным магическое мышление, описанное в поп-фикшне, – например, через применение его в магических практиках “туннелей реальности” или “сдвигов парадигмы”? Или же оно уже таковым является, раз уж всё это не что иное, как перенос в литературу магической теории, взятой из области оккультуры? Спорный вопрос. Выражаясь словами д‑ра Галла, реальность простирается за пределы конкретного и материального, и символы, в наши дни часто называемые дискурсивными и нарративными, существуют столь же несомненно, как мускусные дыни или изменения климата. Каждая история содержит мировоззрение (иногда и не одно!) и имеет силу поддерживать или менять реальность.

И всё же, в отличие от доброго доктора, я совершенно не согласен с тем, что оккультура – это погребённое, затонувшее царство: мы наблюдаем её каждый день в пересказах и согласовании реальности. Изменение на одном уровне может повлечь изменения на других, и, как выразительно сказал американский антрополог Маршалл Салинс, исторические метафоры часто скрывают мифические реальности гораздо большей значимости для вовлечённых в них лиц (Салинс, 1981). Совместное чтение различных контркультур может вдохновить нас на новые идеи о городе и новые магические практики, смешивающие химерное, эзотерическое и креативное. Любые сходства и закономерности между искусством, контркультурой и эзотеризмом, без сомнений, совершенно случайны. Или же так мы предпочитаем думать.

Автор – Йеспер Огорд Петерсен, «Here To Go», 2012

Перевод – El Boaz

Примечания

1. Другие РПГ со схожим гностически-урбанистическим вайбом – «In Dark Alleys» (2006), шведский «Kult» (1993).

2. Этот жанр скорее схож с трилогией “Матрица” Вачовски или с “Тёмным городом”, чем, к примеру, с “Городом потерянных детей” или с комиксной серией “Les Cites Obscures”, которые менее дуалистичны и более похожи на альтернативную реальность.

3. Питч, личный разговор, список ASM от 18 февраля 2012. Однако любопытно, кто из троих – Лейбер, Питч или Корона-Хайтс – уловил этот резонанс.

Список литературы

Beuys, J. (2004 (1986)). What is art? Lon­don: Сlairview Books. Camp­bell, C. & Mciv­er, S. (1987). Cul­tur­al Sources of Sup­port for Con­tem­po­rary Occultism. Social Com­pass, 34(1), 41–60.

Lach­man, G. (2001). Turn off your mind: The mys­tic six­ties and the dark side of the Age of Aquar­ius. New York: Dis­in­for­ma­tion.

Leiber, F. (2010 (1978)). Our Lady of Dark­ness. New York: Orb Books.

Mieville, c. (2010). Krak­en. Lon­don: Macmil­lan.

Moore, A. & Camp­bell, E. (2006 (1999)). From Hell. Lon­don: Knock­about Ltd.

Newitz, A. (2010). Chi­na Miéville explains the­ol­o­gy, mag­ic, and why JJ Abrams hates you. Avail­able at http://io9.com/5605836/china-mievilleexplains-theology-magic-and-why-jj-abrams-hates-you (accessed sept 2012).

Par­tridge, C. (2004). The Re-Enchant­ment of the West: Alter­na­tive spir­i­tu­al­i­ties, sacral­iza­tion, pop­u­lar cul­ture and occul­ture (Vol. 1). Lon­don: T & T Clark.

Par­tridge, C. (2013). Occul­ture is Ordi­nary. in E. Asprem & K. Granholm (eds.), Con­tem­po­rary Eso­teri­cism (pp. 113–134). Lon­don: Equinox.

Sahlins, M. D. (1981). His­tor­i­cal Metaphors and Myth­i­cal Real­i­ties: Struc­ture in the

Ear­ly His­to­ry of the Sand­wich Islands King­dom. Ann Arbor: the Uni­ver­si­ty of Michi­gan press.