V.A. — 2019 — Heliophagia θ: Ночь Жестоких Матерей

В самую длинную ночь уходящего года в традиционно-ритуальном порядке вышла очередная компиляция Солнцепожирания: в этот раз Helio­pha­gia θ, где греческая «тета» на конце — это не слишком очевидный маркер девятого по счёту релиза серии. Карачун/Йоль в этот раз прямо с порога предстаёт как Ночь Матерей — Mod­rani­ht, которая обычно понимается как «время почитания богинь, хранящих уют дома и память рода». Но в стихах Раймонда Крумгольда, звучащих в первом треке «Матьма» от A Reflec­tion Rye Rill, богини явно не очень уютные и куда более древние:

Матери

Мест, где мы родились

Матери

Мест, где мы исчезнем

Каждого поля и каждого леса

Рек и болот

Змей и зверей

Матери

Что вскрывали глотки

Пленным

Гадая по пятнам крови

Матери

Власть и силу которых

Иногда измеряли

По весу градин

Матери

Стороны рассвета

Матери

Глубины морей

Матери

Самой длинной ночи

Некогда называвшейся

Ночью матерей

Тема зловещих богинь, кстати, всплывает потом и в треке Cir­cle Of Unex­ist­ed, но до него стартует неожиданный привет от распавшегося год назад легендарного сергиево-посадского блэк-психокор проекта VTTA. «Эпилог» (надо понимать, эпилог существованию VTTA в прежнем виде) задаёт злым корчам правильный ритм, чтобы успешно совершить переход в злое индастриал-техно от Defek­to­phonie и замереть на треке Cir­cle Of Unex­ist­ed, перекатывающемся от кататонического этериала в жирный doom’n’roll.

Добивает общую атмосферу холодного пиздеца концертная версия трека «Другая смерть» от Оцепеневших, презентованная в ноябре этого года в ДОМе. Маленький штришок насчёт данного трека: в нём Евгений Вороновский, помимо «Поливокса», использует СОМА «Эфир» — антирадио для ловли леденящих электромагнитных голосов с той стороны.

Закрывающей скобкой релизу служит трек «Смехть» от A Reflec­tion Rye Rill (что, надо понимать, анаграмма от Ghost Reflec­tion & Raillery) — на стихи Велимира Хлебникова:

Я умер и засмеялся.

Просто большое стало малым, малое — большим.

Просто во всех членах уравнения бытия знак «да» заменился знаком «нет».

Таинственная нить уводила меня в мир бытия, и я узнавал Вселенную внутри моего кровяного шарика.

Я узнавал главное ядро своей мысли как величественное небо, в котором я нахожусь.

Запах времени соединял меня с той работой, которой я не верил перед тем, как потонул, увлечённый её ничтожеством.

Теперь она висела, пересечённая тучей, как громадная полоса неба, заключавшая текучие туманы, и воздух, и звёздные кучи.

Одна звёздная куча светила, как открытый глаз атома.

И я понял, что всё остаётся по-старому, но только я смотрю на мир против течения.

Я вишу как нетопырь своего собственного я.

Я полетел к родным.

Я бросал в них лоскуты бумаги, звенел по струнам.

Заметив колокольчики, привязанные к ниткам, я дергал за нитку.

Я настойчиво кричал «ау» из-под блюдечка, но никто мне не отвечал, тогда закрыл глаза крыльями и умер второй раз, прорыдав: «Как скорбен этот мир!»

Проходя через эту последнюю смерть, мы и проходим надир умов, с этого момента ежесекундно становясь всё ближе к свету.