Математика и психоделическая революция

Воспоминания о влиянии психоделической революции на историю математики и мою собственную жизнь

От Редакции. Обычно когда речь заходит о психоделии сразу же вспоминают о музыке, культуре и субкультуре, социальных движениях, ну максимум о фармакологии и психотерапии. Влияние психоделиков на физиков и математиков, на компьютерные технологии, графику и интернет исторически оказались где-то в теневой части психоделической революции.

Эту несправедливость вот уже три месяца как исправляет наш братский проект «Инвазия», переводя книги 85-летнего мага нашего времени, надёжного соратника Терренса МакКены, почётного профессора математики Калифорнийского Университета в Санта-Крус Ральфа Абрахама. Дитя бурных 60‑х, он успел побывать редактором журналов «Мировое Будущее» и «Бифуркации и Хаос», поучаствовал в разработке Теории Динамических Систем, был ведущим консультантом по применению Теории Хаоса в таких областях, как медицинская физиология, экология, математическая экономика и психотерапия. Параллельный интерес для Абрахама представляют альтернативные способы выражения математики — например, визуально или на слух. Он поставил несколько спектаклей, в которых математика, визуальное искусство и музыка составляют единое представление. Благодаря опытам с ДМТ он «направил свою карьеру в сторону поиска связи между математикой и опытом Логоса».

В этой небольшой вводной статье Абрахам описывает свои опыты с ЛСД и ДМТ, рассказывает об их влиянии на его академическую карьеру, о глубокой взаимосвязи психоделического опыта и научной работы. Отдельно стоит упомянуть рассказ Абрахама о том, как он провёл 1972‑й год — отправившись в волшебное путешествие и случайно угодив на пещерную аскезу с поклонением Шиве и приобретением тайной оккультной миссии в мире математики. 

Эта статья — небольшой осколок громадного переводческого проекта, посвящённого наследию Ральфа Абрахама, которым сейчас занимается «Инвазия». Причаститься просто так пока что не получится — но это несложно, достаточно просто попасть в тайную читальню Инвазеона. 

fr.Chmn

1. Введение

В 1972‑м году я встретил Теренса МакКенну, и мы стали близкими друзьями. Десять лет спустя к нам присоединился Руперт Шелдрейк, и между всеми нами образовалась особая тройственная связь. Мы выработали привычку говорить об общих интересах в стиле, который назвали триалогом. С 1989 по 1996 год мы даже стали проводить публичные триалоги в Эсаленском Институте. Там к нам относились так гостеприимно, что даже помогли организовать и записать триалоги, ныне изданные в двух томах.

Каждый типичный триалог начинался с триггерного монолога продолжительностью около пятнадцати минут. Один из таких моих монологов 1996-го года послужил основой для этой статьи, посвященной моей предположительно революционной роли в психоделической истории математики 1960‑х годов и в зарождении теории хаоса. Я дополнил её материалами лекции в Калькутте 2006 года, описывающей историю моих взаимоотношений с математикой, вызванных психоделической революцией 1960‑х годов.

2. Математика в 1960‑х

Однажды я сидел в личном кабинете со своей секретаршей Ниной, когда раздался стук в дверь. Нина сказала: «Это друг моего друга, который хочет взять у тебя интервью». Я был очень занят телефоном и корреспонденцией, потому, когда гость вошёл, бездумно ответил на его вопросы. Через месяц или около того ко мне приехали делать фотосессию — и я осознал, что дал интервью журналу Gen­tle­man’s Quar­ter­ly (GQ). Чтобы узнать что это за журнал мне пришлось звонить детям — они живут в Голливуде и знают о таких вещах.

Номер с моим интервью появился на прилавках пока я был в Италии. Несмотря на мой видок на фото, я этой публикацией гордился. Я стал первым в кругу родных и друзей, кто засветился в GQ. Но стоило мне, уже будучи во Флоренции, открыть журнал — и я обомлел: первую его страницу занимала моя фотография с заголовком Абрахам продаёт наркотики математикам.

В том интервью было много оскорбительного, само оно по большей части было вымыслом. Я такого просто не говорил. И, вернувшись в Калифорнию, я был очень доволен, что никто не упоминал о нём. Никто его не заметил. После пары телефонных звонков я понял, что никто не читает GQ. А для тех, кто смотрит фотографии, моя не представляла интереса. Итак, я был в безопасности.

А потом мой покой нарушила внезапная сотня непрерывных телефонных звонков. Меня спрашивали, что я думаю о статье про меня в San Fran­cis­co Exam­in­er или San Jose Mer­cury News и так далее. Уголёк, потухший в GQ, вновь вспыхнул благодаря журналистам. Колумнистка газеты San Fran­cis­co Exam­in­er получила почтой копию статьи из Gen­tle­man’s Quar­ter­ly, в которой цитировался Тимоти Лири: «Японцы ездят в Бирму за тиком, а в Калифорнию за новизной и креативностью. Все знают, что в Калифорнии есть этот ресурс, спасибо психоделикам». Далее статья упоминала меня как дилера научного ренессанса 1960‑х.

Эта женщина не поверила словам Тимоти Лири и прочих что, мол, фундаментом компьютерной революции и новшеств компьютерной графики в Калифорнии были психоделики. Чтобы доказать, что это ложь, она отправилась в Sig­graph, самое большое сообщество профессионалов компьютерной графики в мире, объединявшее в Соединенных Штатах около 30 000 человек, живо вовлеченных в компьютерную революцию. Она решила покончить с ересью одним масштабным выборочным опросом, который начала прямо в аэропорту, едва сойдя с самолета. Прежде чем вернуться за свой рабочий стол в Сан-Франциско она успела поговорить со 180‑ю известными профессионалами в области компьютерной графики — и все ответили утвердительно на вопрос «принимаете ли вы психоделики, и важно ли это для вашей работы?». Её колонка, вышедшая в результате этой поездки, к сожалению или к счастью, упоминала и обо мне.

Вскоре после этого я отправился в поездку с Рупертом и другими моими друзьями. Мы поехали в Холлихок на острове Кортес в Британской Колумбии, где в одну из ночей у меня случился психотический срыв. Я не мог уснуть, поглощенный параноидальной фантазией об этой ситуации и о том, как она скажется на моей будущей карьере, о полиции у моей двери и всё такое… Я знал, что мои страхи не имеют оснований, но мне нужно было с кем-то поговорить.

Лучше всего среди спутников я знал Руперта. И он был очень занят общением с друзьями, но я всё-таки умудрился уединиться с ним и доверить ему по секрету все мои страхи. В ответ он через день или два рассказал о них всем в Канаде, уверяя меня, что очень круто, что меня разоблачили. Я пытался думать об этом в положительном ключе, но, вернувшись домой, всё ещё нервничал по этому поводу.

Я тогда отказался от многих интервью — от ABC News до Организации Объединенных Наций, а проверить эту важную историю звонили многие. Тогда мне не представилось случая рассказать всё как было. Поэтому я решил сделать это сегодня.

Все началось в 1967‑м году. Я был профессором математики в Принстоне, и один из моих студентов угостил меня ЛСД. Это привело к тому, что год спустя я переехал в Калифорнию, где в 1969‑м году познакомился с одним студентом-химиком, изучающим синтез ДМТ. Мы с ним тогда целую бутылку чистого диметилтриптамина выкурили.

Это привело к своего рода тайной решимости свернуть мою карьеру в сторону поиска связи между математикой и опытом Логоса, или к тому, что Теренс называет «трансцендентным иным». Это гиперпространственный эфир, полный смысла, мудрости и красоты, который ощущается более реальным, чем обычная реальность, и к которому мы многократно возвращались много лет ради обучения и удовольствия.

В течение следующих 20 лет я с разных сторон подступался к исследованию связи математики и Логоса. Примерно в это время научными сообществами была открыта теория хаоса. В 1978‑м году грянула Революция Хаоса, и я обратился к нейрофизиологии в попытке сконструировать модели мозга из основных объектов теории хаоса. Я построил машину с вибрирующей жидкостью, чтобы визуализировать вибрации в прозрачных средах, потому как чувствовал на основе непосредственного опыта, что индуистская метафора вибраций была важна и ценна. Я чувствовал, что мы можем больше узнать о сознании, общении, резонансе, проявлениях форм и паттернов в физическом, биологическом, социальном и интеллектуальном мирах, воочию наблюдая за вибрациями в прозрачных средах, обычно невидимыми. Если сделаем их видимыми, само собой.

Меня очень вдохновил Ханс Йенни, исследователь-любитель из Швейцарии, последователь Рудольфа Штайнера. Он построил гениальный гаджет для визуализации паттернов в прозрачных жидкостях. Примерно в это же время, когда на рынке появились первые доступные компьютерные графические терминалы, мы открыли для себя компьютерную графику в Санта-Круз. Я начал проект по обучению математике с помощью компьютерной графики, и в конце концов попытался смоделировать математические нейрофизиологические модели вибрирующих жидкостей в компьютерных программах на компьютерных графических дисплеях.

Таким образом развился новый класс математических моделей, названных СД, сотовыми динаматами. Это математические объекты, в особенности подходящие для моделирования, и помогающие понять мозг, разум, визионерский опыт и т.д. В то же время другие математики, которые, возможно, получали от меня подарки в 1960‑х, начали свои собственные эксперименты с компьютерной графикой в разных местах и ​​стали снимать фильмы. В конце концов, мы смогли построить в Санта-Крус машины, которые могли создавать эти математические модели, которые я называю СД, с возрастающей скоростью, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее.

А в 1989 году я получил фантастический опыт в Центре космических полетов НАСА имени Годдарда, в Мэриленде, где мне дали доступ к самому быстрому в то время в мире суперкомпьютеру, MPP, массивно-параллельному процессору. Моя СД-модель визуализации кортекса была запрограммирована в эту машину единственным человеком, способным ее запрограммировать, и я был приглашён прийти и посмотреть результат. Глядеть в цветной экран этого суперкомпьютера было все равно, что смотреть в окно на будущее и видеть там собственные опыты с ДМТ. Только на экране и в 100 раз быстрее. Управляя ручками, которые я мог крутить на терминале, мы тут же записали видео, которое длится 10 минут. В 1989 году я впервые просмотрел в это окно…

Подводу итог моей истории. 20 лет шла эволюция от моего первого опыта DMT в 1969 году до опыта работы с массивно-параллельным процессором в 1989 году. После этого на свет вышла история с GQ и интервью в Sig­graph и San Fran­cis­co Exam­in­er, которые, по сути, задавали вопрос: «Имеют ли психоделики влияние на развитие науки, математики, компьютерной революции, компьютерной графики и так далее?»

Еще одно событие, произошедшее в 1990 году, последовало за публикацией статьи из Inter­na­tion­al Jour­nal of Bifur­ca­tions and Chaos, в ежемесячном бюллетене Amer­i­can Math­e­mat­i­cal Soci­ety, крупнейшего мирового союза математиков-исследователей. Статья полностью переосмыслила математику, отказавшись от чисел и
геометрических пространств как реликвий истории, и давала новое определение математики как науки о закономерностях пространства/времени. Математика возродилась, и это возрождение явилось результатом как компьютерной, так и психоделической революций, происходивших одновременно и совместно, в 1960‑х гг. Переосмыслив этот материал как художественный, в октябре 1992 года я дал концерт на настоящем суперкомпьютере, сыграв в Соборе Святого Иоанна Богослова, самом большом готическом соборе в мире, в Нью-Йорке.

3. Вибрации и формы

Главная цель этого раздела — дать предельно наглядное представление о моих экспериментах с вибрациями и формами в сознании за последние тридцать лет. Визуальные представления и компьютерная анимация помогают как понять контекст моих исследований сознания в период с 1967 по 1972 год, так и их мотивацию, а также очерчивают философские рамки или карты сознания, в которых я пытаюсь понять мои переживания. Эти карты основаны на моих собственных опытах и греческой, еврейской и индийской философии. Я обязан поблагодарить доктора Пола Ли за объяснение платонической и неоплатонической философии в греческой традиции, и д‑ра Сен Шарму за объяснения
философии Кашмирского Шиваизма или Трики, и других особенностей индийской традиции.

Моя история начинается в 1967 году, когда я был профессором математики в Принстонском Университете. Это замечательный университет, особенно по части математики, и общение с коллегами, студентами и аспирантами оттуда я до сих пор вспоминаю с теплотой и почитаю за честь. Кроме того, 1960‑е годы были временем студенческих политических протестов, а вместе с тем и временем Битлз и субкультуры хиппи — время, что называется, «секса, наркотиков и рок-н-ролла». Мои замечательные ученики участвовали в этих движениях, и благодаря им я также был в них вовлечен.

В 1967‑м году три печально известных, лишенных сана профессоров психологии Гарвардского Университета — Тимоти Лири, Ричард Альперт (позже известный как Баба Рам Дасс) и Ральф Метцнер — бурно обсуждали рост в США влияния ЛСД как средства духовного роста. Лири под влиянием учения Веданты и Гаятри Деви из Лос-Анжелеса приучился носить индийскую одежду и рассказывать о восточной философии. Я слышал их выступление в Нижнем Ист-Сайде Нью-Йорка, и решил попробовать ЛСД и убедиться в этом сам. Один из моих первокурсников помог мне встать на этот путь, и мой первый опыт стал прозрением истины. Благодаря этому я увлекся исследованием сознания, как мы назвали этот путь, и эпизодически продолжал эту работу, строя карьеру в Калифорнийском университете в Санта-Круз в 1968 г., а затем в Амстердаме, Париже и Найнитале в предгорьях Гималаев.

В 1973‑м году я вернулся в Санта-Крус и обратился от личных исследований к академическим исследованиям сознания, теории хаоса и другим вопросам. Мой пятилетний трип закончился, но продолжал оказывать влияние на все аспекты моей жизни. Я провёл сотни медитаций в йога-нидре, то есть лежа ничком всю ночь, в так называемом четвертом состоянии сознания, усиленном малыми дозами (например, 25 мг) ЛСД.

Подобно медитациям йога-нидры, опыт ЛСД обеспечивает переход в четвертое состояние, обычно длящееся около восьми часов. Чаще всего я проводил эти сеансы сам, но иногда случалось и группами от двух до дюжины человек, соединяющихся в коллективной нидре подобно стае птиц. Марихуану тогда курили все, но я её избегал, так что могу утверждать, что она на исследование никак не повлияла. Примерно в 1969 году мы использовали большие дозы ДМТ, и этот период был чрезвычайно важен для эволюции моего математического понимания сознания, основанного на геометрии, топологии, нелинейной динамике и теории вибрационных волн. Ибо в этих опытах, хотя и длившихся всего несколько минут, взаимные процессы вибраций, производящих формы и форм, производящих вибрации, отчетливо воспринимались нами в абстрактных полях зрения.

Тогда и позже мы смотрели на мир с гностической точки зрения. Мы отвергли учителей и учения, стремились открыть для себя собственную космологию. На протяжении всего этого периода множество представителей субкультуры хиппи обучались у учителей древних традиций Востока, Ближнего Востока и Запада, делясь своим опытом, путешествуя в дальние страны в поисках учений и так далее. Учителя путешествовали по Калифорнии, а мы по земному шару в их поисках. Лично я увлекался йогой, боевыми искусствами (дзюдо и айкидо), доисторическими лунными ритуалами, музыкальными медитациями, голоданием и строгими диетами (например, макробиотикой) и церемониями коренных американцев. Это было предпосылкой моего интереса к вибрации и формам в поле сознания.

Последний год моих трипов был благословлен двумя особенными опытами, первым в Париже, в начале года, вторым в предгорьях Гималаев, летом и осенью. После чего я вернулся в обыденную реальность и на свой пост в Калифорнийском Университете в Санта-Круз. Возвращение само по себе заняло около года, и начал я его в 1972 году в качестве приглашенного профессора Амстердамского Университета, преподаванием теории катастроф. В то же время у меня была гостевая должность в Insti­tut des Hautes Etudes Sci­en­tifiques (IHES) в Бюрес-сюр-Иветт под Парижем. Я еженедельно с удовольствием ездил туда на поезде. В то время IHES был недавно сформирован, в нём состояли только двое постоянных профессоров, Дэвид Рюэль и Рене Том.

Оба были великолепны. Том был одним из величайших математиков 20-го века и получил Филдсовскую Медаль на Международном конгрессе математиков в 1956 году за работу по дифференциальной топологии. Я встретил его в 1960‑м году в Беркли, где мы и начали вместе работать над основами теории катастроф. В 1966‑м году я написал свои первые книги, Foun­da­tions of Mechan­ics, Trans­ver­sal Map­pings and Flows и Lin­ear and Mul­ti­lin­ear Alge­bra. В это же время Рене написал свою основополагающую работу по теории катастроф, «Структурная стабильность и морфогенез», которую я редактировал для публикации у своего издателя, Билла Бенджамина.

В начале 1972-го года мы с Рене зашли в тупик и исследовали границы науки в поисках выхода из него. Я читал Курта Левина на топологической психологии, и однажды, приехав в IHES, спросил Рене, над чем он работает. Он вытащил книгу и начал показывать мне фото знакомых природных форм: спиральных галактик, клеточного митоза, песка дюн и так далее. Такие же формы, сказал он, были сфотографированы в вибрирующей воде. Этой книгой была «Киматика» Ханса Йенни, швейцарского врача из Дорнаха, пригорода Базеля. Как я был поражён, когда увидел образы из моих медитаций на страницах книги соседствующими с описанием вибрационных метафор пифагорейцев!

Я сразу же позвонил Йенни в Дорнах, и он согласился встретиться со мной. Я отправился поездом в Базель, и на вокзале меня встретил зять Йенни, Кристиан Штуттен, который отвез меня в Дорнах. По пути я узнал, что Дорнах был мировой штаб-квартирой антропософского движения, основанного в 1900‑м году Рудольфом Штайнером, эзотерическим христианином, последователем «Тайной Доктрины» мадам Блаватской. Йенни был последователем Штайнера и жил в Дорнахе, как и многие другие антропософы. Йенни встретил меня в своем доме, показал мне свою лабораторию и анимационный фильм о некоторых экспериментах. Вдохновлённый предоставленными им книгами и бумагами, я отправился в Париж и Амстердам.

В течение той зимы я много думал о морфогенезе и математике связанных систем вибрирующих мембран и жидкостей, продолжая преподавать теорию катастроф в Амстердаме и читая много лекций по этим предметам в университетах по всей Европе. Также продолжались и мои химические эксперименты, в которых я сосредоточился на непосредственном опыте столкновения с вибрациями с одной стороны и на изучении концепций вибрационных метафор с другой.

В этих опытах преобладали быстро вибрирующие паттерны яркого света, цветные абстрактные формы, что-то вроде видео-арта и световых шоу на рок-концертах 1960‑х годов. Сверкающие световые блики, проецируемые ярким солнцем на дно бассейна также дают представление о визуальном аспекте таких медитаций. Их превосходное компьютерное моделирование было достигнуто Скоттом Дрейвсом в его художественных работах под названием Elec­tric Sheep, которые можно увидеть на его веб-сайте.

Внезапно весенний семестр 1972-го года закончился, а у меня как раз скопилось немного денег. Мне пришло в голову выехать из амстердама и нанести краткий визит в Индию прежде чем снова вернуться к занятиям осенью. На меня повлияла атмосфера амстердамской культуры, в которой я встретил множество людей, которые только что вернулись из Индии или собирались снова отправиться туда.

Только что вернувшийся оттуда молодой человек рассказал мне, как организовать свои исследования Гималаев. Его рецепт был прост: сиди в чайной, пока кто-нибудь не предложит тебе опыт, а ты его просто прими. Просто двигаться в потоке — вот и был весь мой план.

Однажды в «Космосе», психоделическом и медитационном зале, находящемся в ведении правительства Нидерландов (будь оно благословенно) я поднял голову и увидел старого друга, Бабу Рам Дасса, бывшего Ричарда Альперта. Он входил в гарвардское трио профессоров, поощривших мое решение экспериментировать с ЛСД в 1967‑м году, а потом ещё жил у меня в Санта-Круз. Ещё какое-то время он провёл в Найнитале, недалеко от западной границы Непала в предгорьях Гималаев, где привязался к гуру по имени Ним Кароли Баба. Я рассказал Бабе Рам Дассу о своем плане посетить Индию, и он дал мне инструкции как связаться со своим учителем. Найди путь в Найнитал, сказал он, тусуйся вот в этом отеле, и если тебе надо встретиться с Ним Кароли Бабой, кто-нибудь обязательно проводит в ашрам Каинчи, небольшой деревни.

В конце июня 1972 года так и произошло. Я поехал в ашрам с группой западных преданных на такси. Но по приезду был немного разочарован громкой музыкой и карнавальной атмосферой. Я видел преданных, сидящих на даршане пред Ним Кароли Бабой в тишине. Что-то, казалось, происходит, но я был слеп к этому. Кто-нибудь давал ему прасад, фрукты например, и он тут же бросал их кому-то другому. Я вернулся в отель в Найнитале, полный решимости идти дальше с тем, кто сам подойдёт ко мне.

За этим дело не встало. Вернувшись в отель, я встретил молодого босоногого канадца одетого в простой халат. Он представился Шамбху. Как и я, долгое время он был в дороге с продуманным дорожным комплектом, который вмещался в небольшую сумку, перекинутую через плечо. Меня очень впечатлил этот комплект, который не требовал даже рюкзака. Шамбху объяснил, что жил в пещере в джунглях в течение нескольких месяцев с двумя другими саддху. Рядом с ним находились три небольшие пещеры и ручей в джунглях, в двух милях от ближайшего города. Один из саддху только что ушел, и деревня отправила Шамбху ему на замену. Очевидно, жители деревни считали, что их процветание возможно только при условии что все три пещеры будут заняты подходящими людьми, постоянно практикующими духовные дисциплины. Это, кстати, включало курение ганджи, которое связывалось с поклонением Шиве. Шамбху был уверен, что его направили ко мне, так как я был избранным человеком.

Шамбху посадил меня в автобус с простой инструкцией: доехать на до конца маршрута в Альморе, оттуда я как-нибудь доберусь. Это было в сезон муссонов, и шёл сильный дождь. Через некоторое время автобус был остановлен размытием дороги. Когда мы все из него выбрались, я очень удивился, увидев вниз по склону ашрам Ним Кароли Бабы. Какое совпадение! Вскоре пришёл какой-то человек, просто заявивший, что меня зовёт Ним Кароли Баба, и я должен идти туда.

Ним Кароли Баба встретил меня мешком сухих завтраков, мол, мне это в джунглях понадобится. Два молодых индийца из преданных вызвались проводить меня через джунгли и посадили в автобус до Алморы на другой стороне размытой дороги. События мало-помалу размывали мой западный разум, происходящее стало напоминать вторжение в действительность паранормального или какую-то теорию заговора.

Автобус прибыл в Алмору в полночь. В деревне было темно, но лунный свет через прогалину в облаках высветил силуэт магазина. Вслед за мной из автобуса вышел мужчина с длинной коробкой, которую он нёс на голове. Я спросил его, куда он идет, надеясь на подсказку для моих следующих шагов. Он сказал, что был учеником Джима Корбетта, знаменитого охотника на тигров-людоедов. Я только что прочитал книгу Корбетта «Людоеды Кумоана», а мы как раз находились в Кумоанских холмах. Мужчина сказал, что в коробке была его винтовка. Рядом на свободе гуляла пантера-людоед и он собирался провести ночь на дереве с видом на свежую человеческую добычу, надеясь убить пантеру. Мол, такова была его работа, его послало правительство.

Я решил не следовать за ним в джунгли, а вместо этого направился вслед за другими людьми из автобуса. Они, казалось, знали, куда идут по тропинке в джунглях. Но они один за другим все свернули, и я продолжил путь в одиночестве. Останавливаться и засыпать пока рядом бродит пантера-людоед было страшно, и я всё шёл и шёл. Тропа выглядела нахоженной, и я решил идти, пока хоть куда-нибудь не выйду.

Примерно через час пути я вышел к развилке. Было уже темно, указателей никаких не было. Рядом раздалось какое-то шуршание, которое напугало меня чуть не до смерти. В темноте я смог увидеть только какое-то серое пятно, но затем зазвучал чистый английский язык: «Добрый вечер, сахиб, я из Школы Сада Мудрости. Я ждал тебя. Ты должен идти этим путем». Человек указал мне налево и исчез. Я шёл, куда сказано, пока не услышал голоса. Там я наткнулся на группу западных хиппи, которые предложили мне ночлег. По-видимому, это был хребет Каса Деви, где Лама Говинда утвердился несколько лет назад после того как покинул Гималаи. Утром мне показали дорогу в деревню поблизости, где находился Динапани, пункт моего назначения. Глава деревни побеседовал со мной в своей чайной, одобрил мой путь в пещеру и попросил своего маленького сына проводить меня туда через джунгли.

Действительно, в джунглях было три пещеры и два саддху, которые были муни, то есть ни с кем не разговаривали. По крайней мере, вслух. Но голоса в голове сказали мне «Добро пожаловать», и объяснили правила. Я должен поддерживать огонь в своей пещере каждую ночь, или пантера придет, чтобы занять моё место. Каждое утро я должен посещать ручей в гроте для омовения и поклонения Шиве,
там стоял старый, веками использовавшийся лингам. Дхуни (маленький ритуальный огонь) должен гореть всегда. Каждое утро сельские жители будут приносить мне еду.

Всё шло хорошо примерно неделю. Я хотел написать матери, чтобы сказать, что нашел место, где должен остаться на несколько месяцев, чтобы продолжить свое образование, но не мог найти для этого времени. Каждую ночь я практиковал свою йога-нидру и исследовал вибрационные сферы, даже получил их посредством инструкции по использованию «световых инструментов» для самообороны и самообслуживания. Эти инструкции я и практиковал, весь день находясь в сидячей медитации у дхуни после ежедневного омовения и поклонения Шиве. Ну и, конечно, после ежедневной трапезы из дхалбхата (риса и чечевицы), гора (сахара) и обязательного чилума (прямая трубка) гашиша.

Потом начались проблемы. Ночами мне было несколько недоброжелательных приказов немедленно покинуть это место. Я сопротивлялся, но приказы повторялись вместе с физическим дискомфортом, который исчезал, ​​как только я соглашался уйти утром. Но утром я оставался. И так далее, по кругу.

Однажды, в день моего 36-летия, 4 июля, я усердно медитировал у дхуни, и увидел приближающегося человека вдали, на тропинке в джунглях. Его фигура всё приближалась, пока не превратилась в адское видение, дикого человека с копьем, одетого преимущественно в пепел. Он сел у огня и принял затяжку из моего полностью набитого чиллума. Моя паранойя улеглась, так как было очевидно, что он не хотел причинить мне вреда.

Примерно через час глядения вдаль, он повернулся ко мне и заговорил по-американски без акцента: «Разве ты не понимаешь, что должен уйти отсюда? Сейчас я встану и уйду, а ты пойдешь за мной». Что он и сделал. Я последовал за ним, забрав из пещеры сумку. Мы прошли по тропинке около мили, после чего он сказал: «Я иду сюда, ты иди той дорогой», и исчез за поворотом. Я пошел по указанной тропе в джунглях, не знаю, как далеко, и она привела прямо к ашраму Нима Кароли Бабы. Видимо, ожидавший меня старик проревел: «Где уже этот профессор из Калифорнии? Ведите его ко мне».

Так, внезапно, и начались мои отношения с Нимом Кароли Бабой. Мне выделили дом с библиотекой санскритской классики в английском переводе, компанию мне постоянно составляли несколько преданных. Среди них был и знавший санскрит Кедарнатх, его партнерша Ума и их ребенок Ганеша, родившийся во время одной из наших медитаций. Ним Кароли Баба сообщил мне, что моя миссия — рассказать об опыте своей медитации исследователям санскритской классики, а также каким-то образом передать своё понимание моим коллегам в США. Эти источники включали Веды, несколько Упанишад, работы Шри Аурибиндо, а также Йогу Васиштху, основной текст для понимания философии Трика кашмирского шиваизма.

Я стал известен как Веда Вьяса, и оставался в этом статусе в течение шести месяцев, много времени проводя с Рэй Гвин Смит, ныне моей женой, приехавшей ко мне из Калифорнии. Ночные медитации, усиленные микродозами ЛСД, продолжались — я привез с собой из Голландии целый запас.

Йога Васиштха была большим вдохновением и поддержкой моих представлений о вибрациях и картах сознания. Ним Кароли Баба и весь сатсанг отправились в теплые края, на юг, после того как в октябре термометр в Найнитале опустился ниже нуля. Мы с Рэй в декабре отправились в гималайский поход в Непал, где совершили пожертвование в библиотеку местного университета. Мы прошли около 400 миль и вернулись в Калифорнию в начале 1973 года.

Так закончился мой чудо-год, 1972‑й, а также пятилетний период сосредоточения внимания на духовном исследовании. После возвращения в Санта-Крус и работы профессором математики в Калифорнийском Университете, я по-новому интерпретировал миссию, данную мне Нимом Кароли Бабой в качестве программы академического исследования вибрации и формы в математических моделях, а также в физических жидкостях.

То, что я узнал о космосе и сознании в этот последний год пятилетнего периода не передать словами, но, возможно, математика здесь будет полезна. Я понял, что это и есть моя миссия, задуманная Нимом Кароли Бабой. Но я должен был продолжать её в одиночестве, так как к этому времени умерли и Ним Кароли Баба, и Ханс Йенни.

4. Вывод

Нет сомнений в том, что психоделическая революция 1960‑х годов имела глубокое влияние на историю компьютеров и компьютерной графики, а также на математику, особенно на рождение постмодернистской математики, теории хаоса и фрактальной геометрии. Этому я был свидетелем лично. Влияние на мою собственную жизнь, отчётливо видимое сейчас, спустя четыре десятилетия ретроспективы — катастрофический сдвиг от абстрактно-чистой математики к более экспериментальному и прикладному изучению вибраций и форм, которое продолжается и по сей день.

Ralph Abra­ham, 2008 г.

перевод Инвазия, 03.02.2022 г.