Сюдзи Катаока “S&M Hunter”: ирония любви, или Таков весь закон

К следующей нашей статье мы предложили написать небольшое вступительное слово нашему другу, теоретику либертарной проноики, Гелию Грузинскому.

Любой секс — это насилие. Это рано или поздно придётся признать свободному человечеству в ходе обязательной самотерапии тех травматических расстройств, которыми оно страдает сейчас. Ставить вопрос более узко и разделять секс на этичный и неэтичный — суть малодушная попытка угодить одним в пользу других — а ведь и те и другие одинаково измазали свои рыльца в мягком пухе невинности. Итак, любой секс — это насилие и подчинение. Но подчинение кому?

Занимаясь сексом, человек выполняет биологическую программу, передавая свои гены на случай их пригодности в великом деле приспособления нашего биологического вида к любым условиям жизни и не-жизни. Стимул заниматься сексом (он де приносит удовольствие) ныне отделён от репродуктивной функции, умные приматы думают, что научились выуживать вкусные корешки удовольствия из неаппетитной почвы биологической механичности, — но на каждый хитрый разум найдётся свой психокомплекс с винтом.

Мы изначально принуждены к сексу Природой — называть это чудовище Матерью-Природой (вы, конечно, знаете, почему Дарвин окончательно перестал верить в божественный промысел эволюции?) будет слишком мизогинично, так что будем звать его Отцом-Природом, Демиургом, идиотическим султаном биологической экспансии. Он подарил нам секс давным-давно, выдрав из блаженного митоза, не дав нам даже этического отступления в партеногенез. Когда-нибудь мы вернём себе своё, но пока нам придётся смириться со своей ролью в замысле Демиурга и принять позу принятия насилия, явленного в виде секса. И, возможно, получать удовольствие, как получают удовольствие героиня феминистических романов Лорел Гамильтон или герои романов предвестника инцельской бури Джона Нормана. В конце концов эти писатели не так далеки друг от друга: для демонстрации этого можно даже попросить литературные нейросети дописать отрывки романов этих писателей. Сможете ли вы определить авторство каждого из них? Сможете ли вы определить момент, в котором авторскую эстафету подхватывает нейросеть и продолжает уже своим генеративным чередом?

Это было несложно, и вы наверняка справились. Основная цель была продемонстрировать, как теория подковы обнаруживает борьбу и единство противоположностей в описании наполненного доминированием секса, с разных точек — закрепощения и эмансипации. И, значит, как в единстве инь-ян в каждой части диады есть зарождающееся зерно противоположности, так и в закрепощении есть зародыш свободы. Именно исследованием этого мы и займёмся, погрузившись в текст Инвазии об особом пути японского БДСМ-кинематографа.

Гелий Грузинский

1

Розарий плоти

Термин Pinku Еiga или Pinkeiga, «розовое кино», в широком смысле означает практически любой японский фильм со сценами наготы (именно поэтому и «розовый», к лесбийской теме прямого отношения нет) или сексуальным контентом. В более узком смысле — это весьма обусловленный особенностями японской киноцензуры (об этом ниже) поджанр низкобюджетной сексплотейшн-кинопродукции, производимой небольшими независимыми студиями, такими как OP Eiga, Shin­tōhō Eiga, Kokuei и Xces. А вот софткор-порно от Nikkat­su Roman Porno, Toei Pinky Vio­lence или фильмы Tokat­su нельзя отнести к Pinkeiga, поскольку эти студии имеют гораздо более крупные сети распространения. 

До начала нулевых эти фильмы снимались почти исключительно на 35-мм плёнку. «Розовые фильмы» стали чрезвычайно популярными в середине 1960‑х годов и преобладали в кинематографе Японии до середины 1980‑х годов. В 1960‑х они в основном снимались маленькими независимыми студиями. 

К 1970 году студия Nikkat­su сфокусировалась почти исключительно на эротическом контенте, а Toei, другая крупная кинопроизводственная компания, начала выпускать фильмы, получившие название «Pinky Vio­lence». Благодаря доступу к более качественному оборудованию и таланту режиссёров некоторые из этих фильмов стали довольно известными и популярными. Однако адалт-видео, ставшее популярным в 80‑х, вытеснило «розовый кинематограф», превратившийся в смежный поджанр независимого кинематографа Японии.

Pinku Еiga — кинематографический жанр, не имеющий эквивалента на Западе. Хоть его и называют порнографией, термины «эротика», «мягкое порно» и «эксплуатация сексуальной тематики» были бы более уместны, хоть ни один из них и не передаёт особенностей фильмов «розового» жанра. 

Японский совет по кинематографической этике давно ввёл запрет на демонстрацию гениталий и лобковых волос, что вынудило японских кинематографистов искать хитроумные способы прятать «рабочие части». Дабы обойти цензуру, большинство японских режиссёров располагали реквизит — лампы, свечи, бутылки и т. д. — в «стратегических» местах, чтобы скрыть запрещённые части тела. Если же это не представлялось возможным, наиболее распространёнными способами были цифровое скремблирование — скрытие «срамных» элементов чёрным квадратом или размытым белым пятном, эффект мозаики или «запотевания». Именно эта цензура и придаёт японскому эротическому кино свой особый шарм. 

Сравнивая «розовый кинематограф» с западным порно, датский психолог Пиа Харритс говорит: «Главным отличием является умение Пинку Эйга вовлечь зрителя в нечто большее, чем сцены с половыми органами крупным планом, а также внимание к гендерным аспектам человеческого разума».

Дональд Ричи и Пиа Харритс указывают основные переменные формулы «розового фильма»:

1. В фильме должна быть ​​минимальная квота сексуальных сцен.
2. Продолжительность фильма — около часа.
3. Он должен быть снят на плёнку 16- или 35-мм в течение одной недели.
4. Фильм должен быть снят на очень ограниченный бюджет.

2

Эрегированный конец феминофашистского беспредела

«S&M Hunter» — это комедийная pinku vio­lence-трилогия о приключениях безумного гения, одноглазого наваши (мастера кинбаку, эротического связывания), который специализируется на связывании и укрощении женщин. Он владеет тайным приёмом «сеть паука».

Охотник живёт в БДСМ-борделе, стилизованном под христианскую церковь, и, как и остальные обитатели борделя (сутенёр-пастор и шлюха-монашка), носит священническое одеяние.

Когда в бордель приходит очередной клиент, оказывающийся геем, ставшим садистом-женоненавистником из-за того, что банда сукэбан (гопниц, промышляющих мелким криминалом и фетиширующих на школьную форму) «Бомберши» похищает его возлюбленного и насильно превращает в сексуального раба-натурала, выясняется, что Охотник несёт послание любви заблудшим душам. «Садизм — это не ненависть, садизм — это любовь», — говорит сутер-пастор, любовь через подчинение, вибрации и тонкое взаимочувствование.

Садомазохистскую любовь в последнее время принято рассматривать как абьюз и созависимость. С определённой точки зрения — так и есть, но насколько эта точка зрения может считаться «единственно верной» — вопрос открытый. Во времена, когда люди знали и признавали несколько разновидностей Любви, такой род отношений занял бы место между «манией» и «игрой». «Игру» от «мании» отличает степень осознанности и возможность сохранять внутреннюю независимость от «игрушек» и азарта, самоконтроль. Когда азарт сносит эти несущие стены, начинается «мания», уносящая Эрос в Танатос. Садомазохистский абьюз по правилам и со свободой выбора и бытовой абьюз, лишающий жертву выбора, — не одно и то же.

Современные БДСМ- и Кинк-субкультуры представлены людьми, которые (в основной, более-менее адекватной, массе) играют по правилам и (иногда) интересуются психологическими нюансами подобных отношений.

И это касается не только отношений по «кодексу SSC/БДР» (Безопасность, Добровольность, Разумность), который чётко обозначает границы и приемлемость взаимодействий, но и формата Risk Aware Con­sen­su­al Kink, предусматривающих добровольный риск на основании безграничного доверия партнёру либо безбашенности и подсадки на внутренний джанк. Риск велик, потому что граница между «игрой» и «манией» — лишь конструкция ума, а ум — очень уж подвижная и ветреная субстанция, и его конструкции не всегда надёжны.

Часто это договорные отношения, позволяющие дистанцироваться от чувств и привязанностей, получая сессионно дозы удовлетворения потребностей, но нередко это очень глубокие взаимозависимые отношения и, да, — любовь.

Вопрос о том, насколько такая любовь «легитимна», столь же сложен, как и вопрос о легализации наркотиков. Точнее, легализации права на выбор. У точки зрения, заключающейся в том, что человек немощен, порочен и его нужно превентивно «спасать» от чего бы то ни было, всегда будет немало сторонников, при суждении опирающихся на собственные фобии и стереотипы, не приемлющих критического мышления и диалога. Потому выбор между ограничениями и компромиссами договорных отношений и экстатическим растворением в пучине страстей и нарциссического самозабвения (особенно с учётом всех «кустарно-психологических» наработок по отношениям «взаимозависимым») всегда будет за теми, кто слаще морковки и батиного ремня в жизни ничего не пробовал. У них и «коллективный иммунитет» выше, и скреп в патронташах навалом.

Но речь, конечно, не про легалайз «парафилий и девиаций», а про садомазохизм, который не из ненависти, а из любви. Охотник — одинокий тамплиер верёвки и горлового минета.

В мелодраматической сцене обольщения одной из сукэбан, которая признаётся, что хочет принадлежать Охотнику, но с условием, что больше никто ему принадлежать не будет, Охотник отвечает, что его путь — любовь без ограничений, а она любит только его верёвки и хочет иметь на него права, но у него нет другого права, кроме как творить свою волю и нести любовь всем непокорённым женщинам на своём пути. И дарит ей в утешение моток верёвки, которым она была связана.

Охотник побеждает главаршу суккубов-сукэбан, перед финальной битвой облачающуюся в нацистскую униформу на фоне реющего флага Третьего рейха, и трахает висящей на крюке подъёмного крана, уже лишившись последнего глаза, но выиграв бой вслепую. Потому что он «видит её сердце, а для этого глаза не нужны». Перед кульминационным соитием Охотник в буквальном смысле возносит её на вершины экстаза, поднимая ввысь, связанной, на эрегированной стреле подъёмного крана.

Потому, несмотря на весь сексизм контекста, о «победе и поражении» здесь говорить не так-то и просто. Вроде как «солярно-фаллическая доминанта» и торжествует, so cute бойфренд освобождён из плена — но и мейлдом- и фемдом- полюса, внезапно слившиеся в экстазе, не приходят к компромиссным отношениям, а продолжают бесконечный и беспощадный Тотал Секс Вар. Сексизм в контексте фильма — отнюдь не то, что следует преодолеть и нивелировать, а то, что обеспечивает динамику этой необычной любви. Любви-войны сексизмов.