Четвёртый надрыв: «Третья часть ночи» Анджея Жулавского

Анджея Жулавского мы в Редакции любим трепетно: уже освещали его всемирно известную «Одержимую», гораздо менее известных «Дьявола» и «На серебряной планете». Ну и вот наконец добрались до его первого фильма – «Третьей части ночи». Что сказать – апокалиптический Косинский, болезненный Кафка и, конечно, такой финал, что всех досмотревших откровенит аж до самой «Лестницы Иакова».

Давайте-ка восстановим нашу рубрику «Самые нужные фильмы». Перед прочтением – посмотрите фильм.

Надрыв, надлом, травма – кажется, лейтмотив творчества Жулавского. «Дьявол» раскрывал травму расчленения польского народа в конце XVIII века, а «Третья часть ночи» – недавнюю, четвёртую, в результате завоевания страны СССР и Третьим рейхом. В «Одержимой» клинический тремор пронизывает героев и места их обитания, но и только; а в «Ночи…» он захватил жизнь во всей стране. Дело не просто в жестокости оккупантов, которые убивают кого хотят вообще без видимой причины, – стираются грани между совершенно разными людьми, между виновными и невинными, между миром живых и миром мёртвых и, конечно, между прошлым и настоящим.

«Четвёртый ангел протрубил в свою трубу, и треть солнца, и треть луны, и треть звёзд затмились, и стала чёрной их третья часть. И потому день лишился трети света своего, и ночь также», – именно эту цитату (Откровение 8, 12) имел в виду в названии Жулавский, однако назвать происходящее на экране апокалиптическим сложно. Скорее уж тогда постапокалиптическим – только Откровение было получено от самого Великого Абсурда: миром стал править безумный, жестокий, кровоточащий – очень по-недоброму волшебный хаос.

Всё действие строится на сложной системе доппельгангеров. Жену и ребёнка главного героя, Михала, беспричинно убивают немцы – но он находит их двойников. Их кормильца немцы случайно забирают вместо героя – и тому приходится самому стать его доппельгангером, против воли родных заменить его. При этом герой будто отправляется в отвратительное, ненавидимое прошлое: снова ютиться с новой? той же? семьёй в том же месте, откуда еле удалось сбежать, – пока призраки настоящих родных следят за ними; и снова возвращаться к той же работе.

Это абсурдистское ядро повествования: герой работает кормильцем вшей, кормит их собой. Удивительно, но действительно была такая работа: для изготовления прививки от тифа нужно было ооочень много вшей, кормить которых нужно было человеческой кровью. Герои замечают, что это идеальная работа – очень прибыльная, непыльная, всё, что нужно делать, – «терпеть»; зато в нищей Польше на вырученное можно содержать [не-]своих жену и ребёнка. Тут даже превращаться в жука не надо – всё равно ты и так просто корм для вшей.

Кафкианское перетекает в косинское: терпеть захватчиков – значит терпеть не только голод и разруху, но и беззаконные убийства женщин и детей, а также холокост. В польское поместье немцы могут въехать прямо на лошадях только затем, чтобы расправиться с польской семьёй; офицер Гестапо может пристрелить на рынке ребёнка – и никто ему слова не скажет; они могут десятками забирать людей – и в лучшем случае кто-то просто едет с ними, чтобы хоть немного облегчить их участь. И, конечно, они могут забрать невинного человека просто из-за того, что его плащ показался им похожим на плащ повстанца.

Немалая часть фильма посвящена пламенным речам поляка-слепца и лидера сопротивления (мрачная ирония) – и тоже немного доппельгангера Михала, который случайно взял кличку «слепой». К сожалению, сделать повстанцы не способны вообще ничего – только казнить палачей и попасться на попытке освободить невиновного из лап Гестапо. Не лучше и судьба тех, кто пытается просто игнорировать такой прекрасный новый мир: отец героя пытается укрыться в искусстве, музицировании и прекрасном польском прошлом… Когда все покидают его, убитые захватчиками и ушедшие на борьбу с ними, он просто сжигает себя вместе со всем своим «укрытием» – нотными листами, скрипками, ржавыми саблями на драных коврах.

Весь фильм прекрасен, но последние буквально пять минут – гениальны. Абсурд окончательно выходит из берегов; весь тот «больничный ад», который через 19 лет будет красоваться в «Лестнице Иакова», впервые на экране выходит именно здесь. Реальность окончательно превращается в дурной сон: по больничным коридорам гестаповцы и калеки гонятся за Михалом; задыхаясь, бежит он по бесконечным коридорам, только чтобы найти собственный труп; в чёрных комнатах брошены обмякшие голые тела – они кормят вшей.

В те дни люди будут искать смерти – а смерть убежит от них.