Блудные ламы и трансмиграция гималайского буддизма

Мы давно хотели немного разобраться в феномене тибетских тулку, с которым на Западе прочно ассоциируется буддизм (хотя данный феномен характерен исключительно для гималайской Ваджраяны). Далай-Лама, Кармапа, ламы-перерожденцы, “золотой ребёнок” — всё это, казалось бы, такие важные атрибуты тибетского буддизма, но появились они не раньше конца пятнадцатого века.

После того как кармический ветер китайского вторжения в Тибет разнёс по всему миру семена Ваджраяны — тибетских мигрантов и лам-беженцев, с особенностями института тулку подробнее познакомились и на Западе. Тибет потерял свою значимость как исключительное местопребывание буддийских иерархов, а сами иерархи, изгнанные из Тибета, стали признавать перерожденцев среди детей своих западных последователей. Это, а также открытость западного общества и различие в ценностных ориентирах, привело к феномену “бунтующих тулку”: некоторые молодые ламы-перерожденцы, родившиеся уже в современном мире, пожелали отказаться от своего предназначения унаследовать духовный сан, монастыри и паству своих предшественников. И даже уважаемые тибетские ламы осторожно говорят о том, что испытывают сомнения относительно института тулку, например Дзонгсар Кхьенце Ринпоче:

В большинстве буддийских духовных линий существует традиция назначать наследников, обычно старших учеников и реализованных существ, которые принимают на себя обязанности учителя по отношению к ученикам и сангхе. Кроме наследников или «регентов», у тибетцев есть более сложная система — институт тулку, или лам-перерожденцев.

Независимо от того, является ли кто-то Дхарма-наследником или тулку, крайне редко ушедший гуру отражается в этом существе во всех аспектах, образе и форме. Мы говорим о двух фундаментально отличных людях. Поэтому отношения ученика с наследником гуру не будут идентичными. Даже если этого человека назначил гуру ещё при жизни, просить от учеников иметь такое же доверие к другому человеку было бы уже слишком.

Я признаюсь в этом, поскольку в силу собственного заблуждения я не способен видеть тулку моих гуру — Дилго Кхьенце Ринпоче, Шестнадцатого Кармапы и Кьябдже Дуджома Ринпоче — так же, как я видел своих живущих, дышащих гуру. Всё, что я могу сделать, — это попытаться спроецировать ауру Шестнадцатого Кармапы на его преемника. Точно так же я могу проецировать элегантность предыдущего Дуджома или всеобъемлющие качества Дилго Кхьенце Ринпоче на Кхьенце Янгси. Но я не могу почувствовать это. Даже от одного кашля предыдущего Дуджома меня бросало в дрожь. Нынешний преемник может кричать во весь голос, но я даже не шелохнусь. Я тщательно проверял свою одежду перед тем, как войти в комнату Шестнадцатого Кармапы, а сейчас я только притворяюсь, что меня это заботит. В молодости, если я входил к Дуджому Ринпоче с книгой комиксов в сумке, я чувствовал его взгляд-рентген, но сейчас я хожу с куда худшими вещами в сумке и нисколько не волнуюсь.

Всё это выглядит ударом по институту тулку. Но не было в истории тибетского буддизма более сильного удара по институту тулку, чем существование Шестого Далай-Ламы, Цангьянга Гьяцо. Именно на судьбу Цангьянга Гьяцо (но без трагичной концовки) похожи истории “бунтующих тулку” из статьи Leav­ing Om: Buddhism’s Lost Lamas, которую мы давно собирались перевести, невзирая на наличие прочих переводов, — и наконец перевели.

Но сначала давайте кратко разберёмся в феномене “тулку”. Сам институт лам-перерожденцев появился в Тибете вместе с ростом власти монастырей на пути к теократической форме правления. Так как в Тибете настоятели не могли передавать по наследству власть и имущество ввиду очевидного отсутствия детей у безбрачных монахов, то постепенно получила распространение практика нахождения “перерожденцев”: согласно доктрине Махаяны, высоко реализованный буддийский практик-бодхисаттва, который ставит своей целью не эвакуацию из сансары, а многочисленные перерождения на долгом пути становления буддой, имеет также возможность самостоятельно влиять на место своего нового рождения.

Будет даже вернее сказать, что не “своего нового рождения“, а “проявления нового сознания, созданного кармическими предпосылками предыдущей жизни”, — буддийская доктрина отсутствия собственного “я“ парадоксальным образом нивелирует возможный пафос большинства утверждений о прошлых жизнях, позволяя говорить лишь о трансмиграции качеств и добродетелей предыдущего носителя в новом облике.

Если сделать множество допущений, то можно предположить, что чрезвычайно продвинутые практики (коими, например, автоматически считаются настоятели крупных монастырей) предпочтут, во имя блага всех живых существ, трансмигрировать своими кармическими конструктами не в Чистые Земли и не в миры богов, а в родную гималайщину — и для этого в посмертном состоянии воспользуются  продвинутыми медитативными методиками.

В таком раскладе для закрепления особого статуса ламы-перерожденца не хватало всего лишь синтеза уже сложившейся политически обоснованной практики передачи монастырской собственности с махаянской концепцией почитания бодхисаттв-махасаттв.

Наиболее почитаемым в Тибете был бодхисаттва деятельного сострадания Авалокитешвара, который, согласно концепциям Махаяны, может являть себя в виде неограниченного количества “магически созданных тел-нирманакай”, по сути близких индийским аватарам (кстати, индийское “аватарати” означает нисхождение высших существ для помощи жителям низших планов). Подобно тому, как монархи разных времён объявлялись ставленниками божественной власти, воплощением принципа Небесного Мандата, так и в Тибете настоятели наиболее крупных монастырей, а также главы наиболее уважаемых школ стали ассоциироваться с качествами самых почитаемых бодхисаттв — Авалокитешвары и Манджушри. С XVI века духовный лидер (часто по совместеительству — и глава) школы Гелуг стал считаться нирманакайей Авалокитешвары.

Произошло это так. До появления института тулку главы школы Гелуг (и по совместительству — настоятели монастыря Ганден) выбирались на семилетний срок на конкурсной основе из числа наиболее достойных монахов; такой титул назывался Ганден Трипа. Первым Ганден Трипа был легендарный лама Цонкапа, а одним из его наиболее деятельных учеников был Гендун Дуб. После смерти Гендун Дуба было найдено его перерождение: родившийся в семье известного ньингмапинского ламы Йонтен Пунцог, как только научился говорить, рассказал в подробностях о том, что был в прежней жизни настоятелем монастыря Ташилунгпо (как Гендун Дуб). В результате Йонтен Пунцог был признан перерождением Гендун Дуба и был объявлен новым настоятелем Ташилунгпо. После смерти Йонтена Пунцога нашёлся и его перерожденец — Сонам Гьяцо, который проявил незаурядные качества монаха и политика, после чего принял от монгольского Алтан-хана Амда титул «Далай-Лама» — «океаноподобный лама». Имея статус дважды перерождённого, Сонам Гьяцо посмертно передал титул своим предшественникам, объявив себя лишь третьим в списке Далай-Лам, а первого из списка, Гендун Дуба, — ещё и нирманакайей Авалокитешвары (то есть проявлением качеств бодхисаттвы сострадания через искусственно созданную форму человека). Так в титуле Далай-Ламы были объединены статусы перерождения первого ученика Цонкапы и воплощения («тулку») бодхисаттвы Авалокитешвары. В таком виде институт передачи власти перерожденцам закрепился в школе Гелуг, став примером для других школ тибетского буддизма, где также появились на постоянной основе свои линии перерождающихся учителей. Без сбоев трансмиграция Далай-Лам работала до пятого Далай-Ламы, после смерти которого произошёл наиболее известный исторический эксцесс, связанный с институтом тулку.

Пятый Далай-Лама, Нгаванг Лобсанг Гьяцо, добился расцвета школы Гелуг в Тибете и доминирования её над всеми прочими школами тибетского буддизма — поэтому его называют не иначе как «Великий Пятый». Он был не просто духовным лидером, а ещё и расчётливым политиком и религиозным реформатором. Благодаря своей политической смекалке, он устроил военный поход против школы Карма-Кагью, а затем и вовсе заключил союз с вождём ойратской орды Гуши-ханом, с чьей поддержкой стал единовластным теократическим правителем Тибета.

Но религиозное реформаторство сыграло с Далай-Ламой V дурную шутку: из-за того что Великий Пятый отошёл от строгих внутрисектарных принципов Гелуг и охотно практиковал тантрические методы школы Ньингма, которые в Гелуг за глаза считались чорной магией и искажением Учения, многие из тру-гелугпинцев возмутились. Один из таких возмущённых даже совершил ритуальное самоубийство с клятвой переродиться в виде гневного духа-гьялпо (по другой версии — был убит сторонниками Далай-Ламы, из-за чего и воспылал посмертной яростью), который будет преследовать отступника до конца его жизни. И действительно, после этого возник культ Дордже Шугдена, который выступал за «восстановление исконной чистоты Гелуг» и против Далай-Ламы.

Отголоски этого имеют место и в современности: существует целая секта «Новая Кадампа», практикующая ритуалы Дордже Шугдена, а в 1997 году шугденистами даже были убиты трое человек, приближённых к нынешнему Далай-Ламе XIV. Кроме того, до недавнего времени все неприятности, выпадавшие на долю Далай-Ламы (включая даже оккупацию Тибета Китайской Народной Республикой), некоторые трактовали как влияние Дордже Шугдена.

Но самое интересное, что можно было бы списать на влияние Дордже Шугдена, — это смерть Великого Пятого. Казалось бы, ничего особенного — Великий Пятый просто умер в своих покоях от естественных причин. Но весь груз статуса Великого Пятого был так велик, что премьер-министр новой тибетской теократии Сангье Гьяцо просто испугался сообщать о смерти Далай-Ламы V, став править от его лица. Так продолжалось целых (!) пятнадцать лет, пока правда не вскрылась. Естественно, поиски перерожденца в такой ситуации значительно усложнились.

Ведь сама процедура поисков перерожденцев высоких лам заключалась в том, что сразу же после смерти иерарха оракулы указывали регион, в котором комиссии монахов искали детей, родившихся в нужный 49-дневный промежуток после ухода высокого ламы. Найденные дети тестировались: им предлагали выбрать из целой кучи предметов — и если ребёнок выбирал какие-нибудь невзрачные вещи ушедшего ламы вместо ярких игрушек, то его провозглашали перерожденцем. После этого ребёнок рос под присмотром регентов, готовясь вступить в право управления наследием своего предшественника. Поиски перерожденца спустя пятнадцать лет представлялись крайне сомнительной задачей, но в итоге был найден мальчик, Цангьянг Гьяцо, который соответствовал первичным критериям и прошёл испытание (по одной из версий — ребёнка по указанию Сангье Гьяцо в строжайшей тайне нашли сразу же после смерти Великого Пятого).

Но позже стало ясно, что Далай-Лама VI не хочет быть ни правителем, ни тем более соблюдать целибат — он стал поэтом, бунтующим против доставшейся ему доли (и против регента Дэси Сангье Гьяцо, который фактически продолжал править Тибетом). Цангьянг Гьяцо не хотел принимать монашеские обеты, а когда принял — всячески их нарушал с куртизанками, сбегая из дворца Поталы, построенного его великим предшественником. Далай-Лама VI предавался пьянству и распутству и писал об этом стихи, полные упоения и горечи.

Характерные для него строфы примерно таковы:

Повидался с милой я на юге тайно.
Попугай болтливый подглядел свиданье.
Говорун, секрет наш не раскрой случайно!

***
Старый пёс с бородкой, ты людей умнее.
Скрой уход мой ночью, утром – возвращенье.

***

В ночь ушёл я к милой, утром снег посыпал,
Нет теперь секретов: все следы открыл он.

Естественно, подобный правитель теократического государства вызвал недовольство и неминуемо пал бы жертвой заговора. Торчинов так кратко описывает дальнейшую судьбу теократа-поэта:

Нарушение установленных норм было чревато кризисом, и в дело вмешался Китай, считавший себя сюзереном Тибета. Лама-поэт был приглашён (а фактически вызван) в Пекин. Большинство членов государственного совета Тибета высказалось за его поездку. По пути в Пекин юный теократ-диссидент внезапно скончался (ходили слухи, что он был отравлен). После этого началась смута. Пекин надавил на Лхасу и добился признания лхаским духовенством ошибочности сделанного ранее выбора. Начались поиски нового, опять-таки Шестого Далай-ламы. Между тем сторонники умершего поэта начали поиски Далай-ламы VII. Однако в конечном итоге покойный поэт мог торжествовать: конец смуте был положен признанием его статуса законного Далай-ламы VI и нахождением нового Далай-ламы VII как его нового «явления».

Что занятно, место нахождения Далай-Ламы VII (Литанг) совпало с местностью, указанной в последнем стихотворении Далай-Ламы VI:

Дай, журавль, мне крылья – сила в них литая.
Знай, вернусь я скоро, лишь в Литан слетаю.

Поэтическое наследие Далай-Ламы VI же стало объектом пристального изучения и почитания как в Тибете, так и на Западе, как и его трагическая судьба — в этом Далай-Лама VI оказался, возможно, даже значимей Великого Пятого.

О зерцало кармы, что в аду у Ямы!
Дай в грядущей жизни то, что здесь не дало!
Пусть победят! Джаянту!

Поэтому, судьба Цангьянг Гьяцо так ярко дополняется историями нынешних “блудных лам”, которые не могли не появиться после того, как рухнули барьеры, отделявшие от современности застрявший в средневековом укладе Тибет.

Покинувшие ОМ: блудные ламы тибетского буддизма

Ещё до того, как научиться читать, каждый из них был признан реинкарнацией легендарных фигур тибетского буддизма — в духе Далай-ламы. Ныне же они — молодые люди, безразличные к предначертанному им духовному лидерству, принявшие решение оставить монашеский сан для того, чтобы стать рэперами, кинематографистами или же вовсе — привлечь внимание к фактам сексуального насилия в буддийских монастырях.

Милан. В сессии студийной звукозаписи перерыв, тибето-американский хип-хоп-исполнитель Гомо Тулку прослушивает сэмпл для интро своего будущего EP: хор голосов исполняет нечто жутковато похожее на молитвенные песнопения тибетского буддизма. Это — результат эксперимента одного из итальянских музыкальных продюсеров, работающих с Гомо Тулку, — именно в таком ключе продюсер предложил использовать сэмпл для синтезаторной партии подложки трека. Гомо вспоминает, что когда в первый раз услышал это, он сказал: “Это так упорото! Мне нравится! Йоу, это же моя культура!”

Плавно покручиваясь на кресле Aeron перед микшерной консолью, Гомо Тулку совещается с инженерами по поводу микса песни («Si, per­fec­to, bel­lo»). Он выглядит как настоящий начинающий рэппер: джинсы, чёрный пуховый жилет, серая шляпа порк-пай, здоровенные чёрно-золотые очки (миланского бренда, который обожают Jay‑Z и Рианна). Однако 23-летняя рэп-звезда не очень походит на свой образ из клипа со своего первого сингла “Pho­to­graph”, в котором Гомо выпивает в клубах, разъезжает на вытянутом лимузине, пока об него трутся длинноногие итальянские красотки. Также известный как “Рэпующий лама”, Гомо провёл своё детство, готовясь стать достопочтенным ламой, и его видеоклип вызвал некоторый фурор в буддийском онлайн-сообществе. Однако Гомо, который сам почти что трезвенник, настаивает, что “Pho­to­graph” — это в первую очередь песня о его первых отношениях после ухода из монастыря – и об их разрыве. “Вы текст послушайте!” – взывает он. А вся эта хип-хоп-мишура, мол, это всё идеи его итальянского режиссёра.

Слово “тулку” в имени Гомо отсылает к его статусу: согласно тибетской традиции, тулку – это реинкарнация недавно почившего высокопоставленного ламы, распознанная в младенце в ходе мистического процесса истолкования результатов гаданий и видений. Гомо был помазанником самого Далай-Ламы, история нахождения которого известна многим на Западе: крестьянский мальчик сумел чудесным образом угадать в ходе испытания среди массы различных вещей предметы, которыми пользовался его предшественник, — этот сюжет даже лёг в основу рекламы M&M’s в 2002‑м.

Гомо назвал свой EP “Take One” (“Первый дубль”), потому что, как говорит сам Гомо, “это моя первая попытка, мой первый реальный опыт жизни обычного человека в материалистическом мире”. Гомо — этнический тибетец, рождённый в Квебеке и воспитанный в Канаде, Юте и Индии, – достаточно смекалист, чтобы оценить своё прошлое тибетского монаха как неотразимую предысторию для будущего MC. Его цифровой луп — гипнотический, вибрирующий звук “Ом”, звучащий как смесь крика бычьей лягушки со звуком варгана на низких тонах и вызывающий к жизни мир облачённых в бордово-шафрановые рясы монахов с костяными рогами в руках. Но всё это вызывает вопрос: когда Далай-лама XIV отойдёт в мир иной — что станет с 1500 годами религиозной традиции и духовного исследования и будет ли они в конце концов низведено до суррогатного сэмпла в хип-хоп-песне?

Америка колонизирована тибетским буддизмом до необычайной степени. Основой сообщества являются примерно 100 000 преданных последователей по всей стране.
Помимо этого, существует гораздо больший круг из нескольких миллионов духовных путешественников, которые повсеместно могут приобрести что-нибудь из бестселлеров Далай-ламы или посетить его лекцию. (Он обрёл статус рок-звезды, когда привлёк толпу из 65 000 человек в Центральном парке Нью-Йорка, которые собрались его послушать.) Также феномен популярности тибетского буддизма подпитывается за счёт мягкой (но вполне реальной) силы, которая делает его предметом ажиотажа и второй религией в наборе «помоги себе сам». Тут вспоминаются голливудские звёзды – такие как Ричард Гир в американском антураже Далай-ламы, бывший участник группы Beast­ie Boys Адам Яух и его звёздный концерт в поддержку Тибета, не говоря уже о статуэтках Будды, иконах-тханках, тибетских молитвенных флажках на углу йога-студий и оздоровительных центров по всей стране.

Для сотен тибетских тулку, которые выросли после захвата Китаем их родной страны в 1959 году, Индия является местом прохождения монастырской службы, но именно Запад служит для них источником внимания прессы, финансовых средств и потока учеников. При этом не вполне очевидно, должна ли система тулку — которая с момента своего возникновения в Средние века была скорее скорее способом передачи монашеской власти, нежели способом нахождения духовного гения — способствовать укреплению связей Далай-ламы с Западом. Юный Кармапа – наследник Далай-ламы в роли второго самого известного лица тибетского буддизма для Запада, признанный его окружением как лицо, представляющее тибетский буддизм на мировом уровне, – томится на севере Индии из-за политических прений с Китаем. В его отсутствие молодые, вестернизированные тулку со скепсисом смотрят на себя в качестве инкарнаций почивших некогда лам — и не вполне уверены, что хотят занимать их место.

Гомо Тулку: Сутра рэпера

Судьба Гомо была предопределена с трёхлетнего возраста, когда Далай-лама узнал в Гомо реинкарнацию его собственного деда — выдающегося тибетского ламы. Когда из канцелярии Его Святейшества пришло письмо о признании Гомо, его верующая мать была “немного опечалена, немного рада”, как говорит он сам. С одной стороны, монастырь отнимал у неё сына, но с другой – она получила возможность в некотором смысле воссоединиться со своим “переродившимся” отцом. Юная жизнь Гомо прошла в странствиях: он родился и воспитывался во франкоговорящем Монреале, в возрасте пяти лет он с матерью (его родители на тот момент развелись) переехал в город Баунтифул в штате Юта, где поселились в пригороде Солт-Лейк-Сити, населённом преимущественно мормонами. Когда ему было шесть, они переселились в крошечную деревушку в Тоскане под названием Помайя. На следующий год Далай-лама срезал Гомо волосы – в качестве первого шага его монашеской инициации. “Я помню, как нервничал, – рассказывает Гомо. – Он обладал действительно сильным присутствием”. Во время своего “вступления на престол” Гомо восседал на высоком парчовом троне, в то время как сотни монахов и западных учеников толпились, чтобы поближе посмотреть на нового мальчика-ламу. “Я думал про себя: “Ого, это довольно круто”, – вспоминает он. – Там были фотографы из десятков газет и новостных агентств со всего мира». Тут он плавно переходит на хип-хоп-жаргон: “Копы тоже там были, толкали всех назад”.

После дня, проведённого в студии, мы с Гомо отправляемся в четырёхчасовую поездку до Помайи, приезжаем туда только к полуночи. Там нас встречает каменная вилла, выполненная в стиле XIX века, — Институт ламы Цонкапы. “Маленький Тибет в Тоскане” (как нарекает её туристический сайт) является достопримечательностью, которую регулярно посещают такие знаменитости, как Ричард Гир и сам Далай-лама. Стереотипный образ “прекрасной Тосканы” — тощие конические кипарисы, земля, покрытая ароматными травами, красивые пейзажи – всё это отлично сочетается с дополнениями в виде молитвенных флажков и гигантского медного молитвенного колеса. Утром, в комнате медитации, среди золотых статуй Будды, витиеватых шёлковых гобеленов и портретов Далай-ламы, Гомо придаётся тихой сосредоточенной молитве.

“Это напоминает мне о монастыре, – говорит он, заканчивая отвешивать поклоны. – Там мы всё время молились. Всегда, когда я приступаю к этому процессу, я стараюсь держать в голове верные мысли и верные намерения, пытаюсь напомнить себе о целях, которым должен следовать”. Гомо провёл в Помайе всего год до того, как его отправили в монастырь Сэра Джей в индийском городе Майсур, которому он отдал двенадцать лет своей юности. Его распорядок дня был таким: подъём в шесть утра, далее молитвы, пение мантр, заучивание страницы за страницей священных текстов – и практика ведения буддийских логических дебатов примерно до полуночи — и так каждый день. “Мне было тяжело, – вспоминает Гомо, – но не из-за того, что возлагал на меня монастырь, а из-за того, что у меня отняли”. Не обязательно быть специалистом по поэзии Боба Дилана, чтобы расшифровать текст его песни “Lost and Found»: “Всё ушло, всё ушло, я скучаю по маминому поцелую/ Ты пыталась вырастить сына/ Оставив его одного/ Предназначен взойти на трон/…Почему, почему ты не осталась?”.

Гомо оставался послушным монахом, пока ему не исполнилось пятнадцать – тогда ему в голову пришла смелая идея: воссоединиться с матерью на период одного класса старшей школы. В Баунтифуле среди сверстников он был просто странным азиатским пареньком, который плохо говорил по-английски и, “скорее всего, выглядел как полный придурок”. Он всё ещё соблюдал все свои монашеские обеты — никакого секса, никакого алкоголя — факт, который он тщательно скрывал от одноклассников и вообще от всех, кроме своего лучшего друга. “Мне хотелось испытать жизнь обыкновенного ребёнка, – говорит Гомо. – Если бы они узнали, что я лама, это было бы для меня катастрофой”. Но по сравнению со своим прошлым существованием его пребывание здесь было настоящим освобождением. Его собственное “просветление под деревом Бодхи” состоялось в момент, когда он зашёл в только что открытый магазин Apple в Солт-Лейк-Сити и увидел на 60-гиговом айподе клип T.I. на песню «Bring Em Out». Такой удар гангста-рэпом прямо в лицо “потряс” Гомо, по его собственным словам. “Энергия, которая была в этом треке, — она как будто выбросила меня наружу!”

Несмотря на свои сомнения в идее оставаться в монашеском облачении, Гомо вернулся в Сере Дже и проглотил последние три года пребывания там, заслужив монашескую степень — некий эквивалент бакалавриата, потому что он хотел довести до конца то, что начал, или то, что было начато за него. Музыка (в основном хип-хоп) была его линией жизни, которая тянулась по его наушникам к CD-плееру. “Я слушал музыку часами, иногда ночь напролёт, до пяти утра, – говорит он. – Я чувствовал с ней связь, как будто она мой лучший друг. Что-то, что меня понимает. Смотритель часто стучался ко мне и говорил: “Йоу, ринпоче, ложись спать давай”“.

Три года назад он сдал свою рясу и вернулся в Помайю. Его главный учитель отнёсся к нему с пониманием, и даже его разочарованная мать сказала ему: “Пока ты не произносишь слова на букву “F” в своих песнях — я не против”. Последние полтора года Гомо живёт в Милане, где, за исключением короткого романа со студенткой по обмену из Гватемалы, занят только погоней за своей музыкальной карьерой. Живёт он на стипендию, предоставленную итальянскими покровителями.

Несмотря на то что Гомо был отмечен званием лучшего певца на прошлогодней церемонии вручения тибетских наград благодаря своему онлайн-синглу «Pho­to­graph», его всё равно можно честно назвать мелкой рыбёшкой в маленьком пруду. Он нервно ожидает, когда музыкальный бизнес выведет его из неясности. В миланской студии он на повторе слушает свой трек «Let Me Down», где он зачитывает: “Не задохнусь, чувствую себя галстуком/ на исполнителе, который скажет, было ли достаточно/ Твоей лучшей попытки… Боюсь показаться глупым, но я достаточно смел, чтобы попробовать/ Если сомневаешься в своих мечтах/ Просто поставь этот трек на повтор”.

Он сочиняет хорошо сконструированные приятные мелодии, частично зачитывает рэп, частично поёт лёгким, приятным голосом — похоже на Криса Брауна с лошадиной дозой бойз-бэнд-стиля. Представителям итальянской ветви Uni­ver­sal Records записи Гомо нравятся, но он всё ещё ожидает контракта. Пока что старшие ламы никак не комментируют этот карьерный шаг. Когда я спрашиваю, что думает Гомо насчёт мнения Далай-Ламы обо всём этом, тот шутит: “Ну, он смотрит мои видео на YouTube и такой, типа, “Это круто!”” А потом вставляет уже с серьёзным лицом, как бы выйдя из хип-хоп-образа: “Для меня было бы честью, если бы он знал обо мне. На самом деле я думал увидеться с ним. Посмотрим, что тогда будет с музыкой, и если ситуация станет совсем напряжённой, возможно, я смогу ему объяснить”.

Ашока Мукпо: Белая тень буддизма

Когда твой отец — еврей из Нью-Йорка, мать — английская аристократка, а зовут тебя Ашока Мукпо, то на ответы на вопросы касательно твоей идентичности у тебя может уйти чертовски много времени. “То есть где-то за первые 20 секунд знакомства мне нужно всю свою жизнь пересказать, – говорит Ашока, которому сейчас 31. – Обычно я говорю, что мои родители были хиппи, или в более официальной ситуации – что мой отчим был тибетцем”. А если собеседник немного знаком с историей распространения тибетского буддизма на Западе, то он рассказывает как есть: “Тогда я говорю: “Мой отец — Чогьям Трунгпа”, – дальнейшая беседа может дойти до разной степени абсурда”.

Мать Ашоки, Диана, вышла замуж за Трунгпу, когда ей было 16 лет, взяв его фамилию – Мукпо. Она была на его стороне в семидесятых, пока он строил свою хипповую империю в Боулдере, Колорадо, и стремился к достижению культурной известности в качестве гуру Аллена Гинзберга и Джони Митчелл. Если Далай-лама руководствовался основным буддийским принципом — уменьшением в жизни страданий, — Трунгпа открывал своим ученикам тантрическую сторону традиции: попытки высвободить энергии, заключённые в повседневном, с целью ускорить достижение просветления. Его сообщество, позднее названное “Шамбала”, знаменито своими бурными кутежами с выпивкой и сексом, которые были представлены как тантрическое упражнение – трансмутация алкогольного яда для освобождения себя от привязанностей общепринятой романтической любви. “Слушай, не знаю, – говорит Ашока, – мне кажется, что если бы я, будучи взрослым человеком, заглянул туда и увидел толпу белых людей, которая занимается всеми этими безумными вещами, я бы мигом сбежал”.

К 1980 году Трунгпа начал становиться всё более сумасбродным, и Диана, оставаясь его верной последовательницей, завела любовника, Митчелла Леви, который был личным врачом Трунгпа. Неверность самого Трунгпа никогда даже не обсуждалась: он был бесстыдно распутным с очень юного возраста. Когда в 1981‑м родился Ашока, взгляд каждого в родильной палате устремился на его белоснежную кожу. Трунгпа, однако, согласно своему кредо “безумной мудрости” остался невозмутим. “Я был его сыном, – говорит Ашока. – Это не имело значения, был ли я его семенем, — я был его сыном”.

Ашоку распознали как тулку в восьмимесячном возрасте. Бывший Кармапа позвал Трунгпа, чтобы рассказать о своём сне, согласно которому Ашока является реинкарнацией Кхамнйона Ринпоче. “Его называли “Безумным йогом Кхама”, – рассказывает Ашока о своём духовном предке. – У него была репутация дикого человека, которую я, как мне кажется, не оправдываю”.

Ашока живёт в Лондоне со своей девушкой, в Нью-Йорк он приехал на конференцию ООН. На нём серый пиджак вместо привычных джинсов и футболки, он несколько напоминает молодого Джереми Пивена. Он умён и собран, истинный идеализм привёл его к работе на благотворительную организацию Human Rights Watch, где он провёл три года после колледжа, а после завёл в Лондонскую школу экономики, где он закончил магистратуру в сфере международного развития. Осенью он отправится в Либерию для оказания некоммерческой помощи по земельным правам. “На самом деле там всё не так страшно, как все думают”, – говорит он.

После смерти Трунгпы в 1987 году, в возрасте 48 лет (от последствий алкоголизма и свингерского образа жизни), Леви и Диана поженились и увезли Ашоку в Провиденс, где семья постаралась соответствовать американской норме. Но Ашока всегда знал, что был отмечен судьбой для особой роли в качестве духовного лидера, что было очень захватывающе — как иметь суперспособность, о которой никто не знает, – но также это заставляло его чувствовать себя немного аутсайдером. Он вспоминает, как однажды его родители предложили взять с собой на баскетбольную тренировку двух тибетских монахов, которые тогда приехали с временным визитом из Индии. “Я тогда им ответил: “Вы, ребята, вообще не представляете, насколько это расходится с моим нынешним представлением о себе. Когда тебе 15, ты не можешь сказать: “Чувак, я — реинкарнация духовного мастера с тибетского нагорья, а мой настоящий отец — распутный, пьющий, безумный тибетский мудрец”, – таким образом, чтобы люди не подумали, что ты какой-то странный. Это теперь стало постоянной головной болью”.

Кризис самоидентификации Ашоки достиг пика во время семейной поездки на Тибет, когда ему было 22. “Мой титул и моя роль имеют для людей большое значение, – говорит он. – Я видел пожилых женщин и детей, которые подходили ко мне и плакали. Нищие крестьяне приносили свои сбережения в качестве подаяния. Господи, кто-то даже сунул мне прямо в лицо какого-то больного ребёнка и просил на него подуть. Я подул. Я не тот человек, который может просто взять и сказать: “Простите, но всё это не имеет для меня никакого смысла!” – Иногда я чувствую, что принимать этот титул не было моим решением, но сейчас как будто кто-то ставит меня перед возможностью от него отказаться”.

Ашока едет на торжество по случаю двадцать пятой годовщины смерти Трунгпы, которая пройдёт в Медитационном центре Шамбалы района Челси в Манхэттене — одном из 165 центров, которые – вместе с десятками всё ещё продающихся книг – поддерживают духовное наследие Трунгпы. Мы с опозданием прибываем в бордово-шафрановый холл, битком набитый нью-йоркцами в возрасте от двадцати до тридцати лет. После примерно часовых медитаций и распевов мантр волонтёры подают кое-как собранный обед и чашки с сакэ — любимым напитком Трунгпы.

Ашока послушно играет свою роль и участвует в застолье. Но выходить за рамки номинального участия в ритуалах, жить и учить в качестве тулку ламы в этой жизни он не собирается. “Для меня глубокое погружение в кроличью нору тибетской культуры не имеет смысла”, – говорит он. Не то чтобы он чувствовал какое-то давление со стороны сообщества тибетского буддизма. “Им будет легко списать меня со счетов. Я же белый”.

Калу Ринпоче: Блудный сын

Одной из наиболее ярких звёзд буддизма и величайшей его надеждой был 22-летний Калу Ринпоче, глава тибетского сообщества, состоящего из 44 монастырей и обучающих центров (16 из них в Штатах) и включающего в себя тысячи учеников и последователей. Эти духовные заведения с учащимися были унаследованы как результат признания его в двухлетнем возрасте инкарнацией Калу Ринпоче, умершего в 1989‑м, который был одним из самых влиятельных лам на Западе, не считая самого Далай-Ламы.

Юный Калу путешествует по свету – в основном один, – посещая медитационные центры и монастыри или просто развлекаясь в разных странах со смягчённым визовым режимом. Его настоящий монастырь находится в сети: Калу называет себя “первым Ринпоче Фейсбука”, на его личной и публичной страницах тысячи друзей и лайков. В основном это его сверстники, которые обнаружили, что получить какой-нибудь совет от настоящего ламы — это довольно прикольно.

Калу – мягкий, внешне приятный молодой человек с редеющими волосами, длинными бакенами, в белой шляпе родстер – нечто похожем на хипстерскую версию кепки для гольфа. От него исходят флюиды поп-звезды, что вполне соответствует его образу жизни. Первое, что выяснилось во время серии наших скайп-сессий, – что он находится в отеле в Гонконге, а не в Индии, как сказано у него на странице в Фейсбуке. Ему также нравится забавляться и со своей идентичностью. Он менял имена своей личной страницы на такие, как Калу Андре (он любит Париж и уехал оттуда только потому, что кончилась виза), Калу Скриллекс (он фанат Skrillex) и Джордж Калуни (просто потому что).

Калу родился в тибетской семье с хорошими связями, жил в Индии и Бутане, обрывками он нахватался восточной культуры в своём монастыре недалеко от Дарджилинга в Индии. “У нас на 200 человек был один маленький телевизор, – говорит он. – Мы смотрели фильмы с Ван Даммом и Арнольдом Шварценеггером”. Он нахватался сленга через американское кино и музыку (Back­street Boys тогда были очень популярны). “Когда я был маленьким, я не думал: “Это Запад”. Я думал – “Это реальность. Это то, чего я хочу””. Когда два года назад он покинул монастырь, чтобы начать карьеру мирового посла, он тут же получил укол концентрированной поп-культуры последнего десятилетия. Музыкальные фавориты Калу – Fos­ter the Peo­ple и deadmau5, любимое телешоу – “Gos­sip Girl” (“полно драмы”); фильм – “The Hang­over”. “Я фанат первой части – вторая мне меньше понравилась, – говорит он. – Мне нравится Брэдли Купер. Он очень привлекательный”.

Несмотря на все радости социальных сетей, Калу чувствует себя одиноко. Маленький буддийский принц на своём киберастероиде. “Сказать по правде, у меня никогда не было настоящего друга, – говорит он. – Никогда не было такого чувства, что того или иного человека я могу назвать лучшим другом. Отношения – тут другое дело”. Примерно год назад он был близок к женитьбе на благополучной тибетской девушке, сейчас у него “перерыв в отношениях” с аргентинской подружкой. В более поздней беседе он извиняется за ремарку про отсутствие друзей: “Я был немного пьян, мне было грустно”, – потом почти дословно повторяет то же самое, но насчёт одиночества добавляет: “Я могу с этим справиться”.

Чтобы понимать Калу, нужно воспринимать его как два явления: он ребёнок с большими проблемами — а ещё духовный адепт, чьи способности совершенствовались в течение традиционного трёхлетнего ретрита, который он предпринял в свои подростковые годы, — последний год проходил в практически непрерывных медитациях и занятиях йогой. Калу признаёт, что пришло время внести больше порядка в жизнь, которая до сего момента проходила в эмоциональном хаосе. Он соорудил план, согласно которому хочет изучать сравнение религий в американском университете, чтобы поддерживать свой авторитет внутри своей организации. Однако старшим ламам ордена Калу пришлось временно заменять его на его должности, чтобы заполнить вакуум, вызванный его нестабильным образом жизни и склонностью говорить всё, что он думает.

В прошлом сентябре, после лекции в Ванкувере, кто-то из аудитории спросил Калу о сексуальных домогательствах в монастырях. Он ответил, что для него это весьма чувствительная тема, так как он сам подвергался насилию. Это как будто пробило в нём стену, которая отгораживала его личные травмы от улыбчивой публичной личности, овеянной аурой обновлённого, хипстерского Далай-Ламы. После этого на YouTube было выложено видео под заглавием “Признания Калу Ринпоче”, которое довольно широко распространилось по сети и превратило Калу в аутсайдера традиционного тибетского буддизма — и в героя сознательности для некоторых людей на Западе.

В своём видео Калу, натянув на лицо капюшон, рассказывает на камеру о том, как был подвержен “сексуальному насилию со стороны старших монахов”, и что когда ему было 18, его наставник угрожал ему ножом. “Это всё история о деньгах, власти, контроле… От отсутствия какого-либо понимания я пристрастился к наркотикам и практически сошёл с ума”. В конце видео звучащим почти суицидально шёпотом он произносит: “Как бы то ни было, я люблю вас. Пожалуйста, берегите себя. Я доволен своей жизнью”.

Для тех, кто знаком только с образами из голливудских фильмов вроде “Маленького Будды” и “Кундуна” и с блаженной улыбкой Его Святейшества Далай-Ламы, мысль о том, что в тибетском буддизме может быть проблема в духе проблем Католической церкви, – совершенно непостижима. Но Калу рассказывает, что в свои отроческие годы каждую неделю подвергался сексуальному насилию со стороны группы старших монахов. Когда я спрашиваю о недопустимых прикосновениях, он нервно смеётся. Это был хардкорный секс, включая пенетрацию. “Чаще всего они приходили одни, – говорит Калу. – Они громко стучали в дверь, и мне приходилось открывать. Я знал, что случится, поэтому стал к этому привыкать”. Калу осознал, насколько ужасна эта практика, только по возвращению из своего ретрита. На тот момент цикл снова был запущен с младшим поколением жертв, говорит он. Заявления Калу отражают также и произошедшее с Лодо Сенге, бывшим монахом, 23-летним тулку, который сейчас живёт в Куинсе, Нью-Йорк. “Когда я посмотрел видео, – рассказывает Сенге о признании Калу, – я подумал: “Ничего себе, этот парень не боится открыто транслировать это на весь мир, когда я побоялся даже девушке своей рассказать””. По словам Сенге, он был изнасилован в пятилетнем возрасте своим наставником, мужчиной около 30 лет, в монастыре в Индии.

Ссора Калу со своим наставником была крайне нетипичной. По словам Калу, после возвращения из ретрита он и наставник начали бурно спорить насчёт решения Калу заменить последнего на его позиции. Старший монах удалился в гневе, а потом вернулся с огромным ножом. Калу забаррикадировался в комнате своего нового наставника, но монах в ярости сломал дверь, крича: “Плевал я на тебя и на твою реинкарнацию! Я могу тебя убить здесь и сейчас, и мы найдём нового мальчика и признаем его новым Калу Ринпоче!” Калу закрылся в ванной, но монах сломал и ту дверь тоже. Калу вспоминает: “Ты думаешь: “Ну всё, вот и конец””. К счастью, другие монахи услышали, что что-то происходит, и сбежались усмирить взбешённого монаха. Впоследствии этого случая мать Калу и несколько его сестёр (отец Калу умер, когда тот был маленьким) встали на сторону монаха, отчего Калу совсем потерял рассудок, сбежал из монастыря и пустился в полугодовой алко-наркотический загул в Бангкоке – экстремальная тибетская версия румспрингства амишей. Позже старший гуру убедил Калу продолжить путь ламы вдали от монастыря, сняв с кашаей также и обет монашеского безбрачия, что является частой практикой. Калу ни слова не сказал своему гуру о том, что предшествовало его побегу, – благопристойность, которая может показаться странной для человека с западным мышлением. Но Калу говорит, что замалчиванием пронизан весь тибетский буддизм.

Западные буддистские медиа не проявили рвения в освещении истории Калу, что хорошо демонстрирует это самое замалчивание – нежелание деморализовать американских новообращённых или мутить воду среди могущественных тибетских буддистов. Но некоторые младшие западные буддисты, такие как Ашока и его сводный брат Гесар Мукпо, режиссёр документального фильма “Тулку” 2009 года выпуска, говорят, что их восхищает грубая честность Калу. Рубен Дерксен, 26-летний голландский тулку, который фигурирует в фильме Гесара, говорит, что давно пора обличить институт тибетского буддизма и сорвать с него покровы. Дерксен, который провёл три года детства в монастыре в Индии, хочет привлечь внимание к физическому насилию, которое существует как постоянная практика в стенах монастырей. “Я встречался с Ричардом Гиром и Стивеном Сигалом – они ничего из этого не видели, – говорит он. – Когда рядом знаменитости или гости, детей не избивают”.

Признания Калу действительно сильно потрясли сообщество тибетского буддизма и ошеломили некоторых выдающихся его представителей. Роберт Турман, профессор Колумбийского университета и американский поверенный Далай-ламы (и да, отец Умы Турман), комментирует видео Калу: “Мне кажется, это была одна из самых искренних вещей, которые я видел”. Касательно инцидента с ножом, который может показаться некоторым сомнительным, он пишет в последующих письмах: “К сожалению, мне это видится вероятным… Да и вся эта ситуация дурно пахнет”. Дзонгсар Кхьенце Ринпоче – лама, который срежиссировал фильм “Кубок”, относительно лишённую сентиментальности картину о тибетских детях, которых воспитывают монахами, – обеспокоен вопросом сексуального насилия в монастырях. “Я думаю, что это нечто, с чем нам необходимо разобраться, – говорит он. – Очень важно, чтобы люди не забывали: буддизм и буддист — это не одно и то же. Буддизм идеален”. Буддист, по его мнению, нет.

В Калу бушует стремление вырваться за пределы жалеющей себя жертвы. Он планирует открыть свою школу в Бутане и запретить своим монастырям принимать маленьких детей.

Он возмущён обращением системы монастырей с человеческим ресурсом, которая поглощает тысячи детей, в том числе почитаемых тулку, не предоставляя им никакого практически-полезного образования и запасного плана на будущее, – и всё затем, чтобы выдать горстку коммерчески успешных духовных наставников. “Система тулку — это как изготовление роботов, – говорит он. – Ты делаешь сто роботов – и, может быть, 20% из них будут рабочими, остальные 80% отправляются в брак”.

Гомо и Осэл: Воссоединение Ом-пацанов

Под полуденным тосканским солнцем Помайи Гомо сидит у медного молитвенного колеса с Осэлем Хита. Лучшие друзья ещё с Сере Дже, эти двое беседуют о былых временах. Осэл, 27-летний испанец, в детстве считался одарённым ламой и участвовал в биографическом фильме о себе в трёхлетнем возрасте. Он породил страшный скандал 10 лет назад, когда пропал из монастыря без предупреждения и отправился на поиски себя обратно в Европу. “Я не чувствовал, что заслуживаю столько уважения, столько планов, связанных со мной”, – говорит он. Неряшливый фрилансер-философ, светский искатель, посетитель фестиваля Burn­ing Man, Осэл живёт со своей девушкой в тусовочной испанской Ибице, где он прокладывает для себя дорогу в кино. Свободный от монашеских обетов, он наконец-то пришёл к миру с буддийской традицией — и теперь содействует делам международной родительской организации Института ламы Цонкапы.

Он и Гомо оба являются теми тулку, которым пришлось покинуть систему тибетского буддизма, чтобы примириться с ним. Почти то же самое можно сказать и о Калу Ринпоче, который взял на себя безрадостную задачу вывести тибетские монастыри из Средневековья. Если послушать разговоры Гомо и Осэла, можно подумать, что эти два бывших ламы — отступники. Но также их можно видеть предвестниками новой, доступной, открытой для молодёжи версии буддизма, которая берёт от западных социальных нравов не меньше, чем от традиционных тибетских форм.

Когда в беседе речь заходит о расцветающей хип-хоп-карьере Гомо, я упоминаю, что трек с его EP «Don’t You Know» передаёт очень ясное буддийское послание: “Теперь я позволю жизни идти своим чередом / Я просто подносящий мячи”. В манере буддийского учителя, которым он клянётся никогда не стать — по крайней мере формально, — Гомо отвечает: “В этом всё и дело. Я сам и есть Дхарма. Не знаю, осознаёшь ли ты это, но и ты можешь ею быть. Это о качестве того, кто ты есть, – о том, чтобы быть последовательным, сострадательным, спокойным, чилловым. Кто угодно может таким быть — не только буддист”.

Перевод: Uriel

Вступительное слово: M.S.