Бог не для лохов: траектория Александра Лиханова

От редакции. Наш давний соратник, пермский журналист и поэт Иван Козлов предложил нам опубликовать большой материал об истории своего сотрудничества с Александром Лихановым – поэтом-безумцем, скульптором по дереву, работающим в стиле ар-брюта и наивного искусства, а также наместником Второго Христа, готовящимся помогать Ему в заведомо гибельной борьбе с Антихристом и Антибогом.

Какие-то фрагменты этого текста уже публиковались раньше чуть ли не на «Кольте», но данный вариант – на сегодня самый подробный и, кажется, особенно личный для автора.

Это щемящая история с открытым финалом об одном из тысяч «христиан всех религий», бывшем героиновом наркомане с психическими проблемами, бродяге без прошлого, пытавшемся поделиться с миром своей странной любовью, юродивыми песнями и инсталляциями из трансформеров, пластилина и щучьих голов.

И том, что миру в лице даже самых чутких своих представителей совершенно непонятно, что со всем этим делать.

В сентябре умер Дэниэл Джонстон – американский музыкант-аутсайдер, всю жизнь страдавший биполярным расстройством и шизофренией. Пока он не умер, я ничего о нём не знал – что вдвойне стыдно, учитывая, что в Перми я, помимо журналистики, работаю с искусством аутсайдеров и вроде как должен иметь представление о подобных культурных героях. Я стал гуглить про Джонстона, читать о нём и слушать его песни – и, добравшись до композиции «Don’t Be Scared», я, наконец, понял, кого он мне напоминает. Шесть лет назад мне посчастливилось познакомиться с русским Дэниэлом Джонстоном. Он тоже относится к миру аутсайдер-арта, он тоже поёт простые песни собственного сочинения под гитару, он тоже одержим борьбой с Дьяволом. Он тоже делает всё, что делает, во имя любви. И он тоже однажды велел мне ничего не бояться. Его зовут Саша.

Бог не для лохов

Когда Саша появился впервые, он до полусмерти всех напугал. Мне потом коллеги описывали эту сцену: в фойе пермского Музея современного искусства врывается неопрятный парень с безумными глазами и молотком в руке, достаёт из пакета какие-то деревяшки, начинает тут же сколачивать их друг с другом, параллельно требуя встречи с Маратом Гельманом, директором музея. Его, пригрозив охраной, кое-как выпроводили, а деревяшки остались валяться.

Если бы я сам видел эту сцену, то, может, тоже напрягся бы. Но я сидел в своём кабинете на втором этаже, и до меня эта история дошла только через час, в чьём-то пересказе. Поэтому я испытал одно только любопытство, которое заставило меня спуститься в фойе, поднять мешки с деревяшками и утащить их в кабинет, чтобы обеспокоенные коллеги их не выбросили и не сожгли.

В мешках обнаружились странные скульптуры. Во-первых, тяжеленная, выпиленная из цельного древесного ствола рука, держащая в согнутых пальцах металлический трос. Во-вторых, пень с вырезанной надписью «По вере твоей будет тебе». И в‑третьих – деревянный грузовичок, у которого на месте лобового стекла красовался человеческий глаз. От всего этого пахло свежей подсушенной краской, сыростью, древесной гнилью и деревенским запустением – тревожный, густой, въедливый запах.

В кузове грузовичка я обнаружил толстую самодельную брошюру: «Другой закон: ученика школы правды Лиханова Александра Сергеевича».

Я открыл её на первой странице и не смог остановиться, пока не прочёл до конца. Я‑то ожидал увидеть там или откровенную шизофазию, или пошлые выкладки в стиле нью-эйдж. Но Лиханов оказался не таков: странная брошюра представляла собой сборник его афоризмов, заповедей и размышлений, в которых самым невероятным образом переплелись массовая культура, тюремный жаргон и тонкое, на удивление изящное понимание христианских постулатов. Впрочем, всё это я разглядел не сразу: по отдельности большинство этих фраз звучали попросту безумно. «Кому-то интересно взорвать ядерный реактор в один миг и по всей стране всемирная паутина интернета», «Сатана – Сука, разрушитель веры», «Серёжа Зверев, тебя бог любит, чё ты творишь, блин», «Есть желание попасть в рай – иди прямо во ад», «Группа Бутырка от духа свята», «Я пидор в лице нашего Господа» и так далее. Эпиграфом книги служила фраза «Бог не для лохов», а в качестве послесловия Лиханов написал от руки «Служить Богу – это такая игра. Сначала над тобой смеются, а потом становятся пидарасами».

А ещё в книге был указан его телефон. Дочитав до конца, я тут же ему позвонил.

Тёмный Сил

Мы встретились на автобусной станции в Карагае – это такое небольшое, тысяч на шесть человек, довольно безрадостное село. Саша жил в нём, а я в нём никогда не был – и он пришёл меня встречать, чтоб я не заблудился. Я внимательно его разглядел: молодой парень лет тридцати пяти, невысокий и щуплый, с худым и измождённым лицом, с живыми добрыми глазами. Он казался ещё меньше и нелепее, чем был, потому что куртка ему была не по размеру.

Я не знал, как начать разговор, и спросил у него, что его надоумило приехать к Гельману с подарками. Может, в тот момент я мыслил стереотипами, но поклонников известного галериста я представлял себе совершенно иначе.

– Гельман – пацан, – с уважением констатировал Саша. – Я его видел в «Школе злословия». А потом мне был голос, который велел отвезти скульптуры ему.

Я понял, что разговор принимает странный оборот, но после прочтения «Другого закона» я, наверное, был к этому готов. Пока мы шли по грязным и склизким переулкам Карагая, он немного рассказал мне о себе. Ну, то есть как «о себе»? О своей биографии Саша рассказывать не захотел – только позже он проговорился, что долго сидел на героине. Больше я ничего о его прошлом так и не узнал: его собственное прошлое перестало интересовать его с тех пор, как он впервые услышал голоса. Точнее, один голос – голос Второго Христа, которого, как и его, зовут Сашей и который уже ходит среди нас, но объявит о себе не раньше, чем придёт время дать бой Антибогу и Антихристу. А пока Второй Христос назначил Лиханова своим наместником и велел готовиться к его приходу – начать вырезать скульптуры из дерева, вести просветительскую работу среди жителей Карагая и понемногу собираться в Питер с концертом. До того как Голос прозвучал впервые, Саша и не думал о том, чтобы вырезать какие-то скульптуры и тем более заниматься музыкой. Но быстро освоился.

Наконец мы добрались до его дома – старой покосившейся избы с просторной оградой. Я перешагнул через порог и сразу ощутил тот самый запах – краска, сырое дерево, затхлость. Даже в музейном кабинете, который за несколько дней хранения Сашиных скульптур буквально пропитался этим запахом, он наводил на меня тоску, а тут, в избе, в пасмурном мартовском Карагае, мне и вовсе захотелось выть.

Лиханов тем временем достал откуда-то косу, и я на всякий случай приготовился погибать, но он пояснил, что коса – это часть будущего сценического образа. Он демонстративно насадил лезвие на странный черенок, приглядевшись к которому, я понял, что это просто длинная кривая палка, на сучья которой нанизаны сухие щучьи головы.

– Щука значит сука, – лаконично пояснил Саша.

Я снова вспомнил «Другой закон», в котором упоминалось, что сука – это то ли сам Сатана, то ли его приспешники. То есть косу Лиханов задумал как инструмент для борьбы с силами ада. Вторым сценическим атрибутом, который он уже заготовил, стала чёрная войлочная маска с ухмыляющейся рожей. Надевая её, Саша переставал быть Сашей и становился «Тёмным Силом», собственным альтер эго, куда более бескомпромиссным в своём неприятии зла, чем он сам. Для полноты картины Саше не хватало ещё одного атрибута: бубна из бобровой шкуры. Насчёт самой шкуры он уже договорился с соседом, и теперь оставалось только раздобыть деньги на неё – в этом плане Лиханов возлагал большие надежды как раз-таки на Гельмана.

Объяснив мне всё это, он надел маску, и тогда Тёмный Сил взял гитару и запел:

Эй, масоны! Да кто ваш Бог? А? Суки!
Сатана это блядь! Люцифер это пидор!
Сатана это блядь! Люцифер это пидор!
Да, я вам предъявляю
Вы – суки последнего века
Отвечаю! Вы – суки последнего века
Сатана это блядь! Люцифер это пидор!

– Перемен требуют наши сердца! Это сказал Виктор Цой, – патетично произнёс Тёмный Сил, после чего разоблачился обратно в Сашу. Мы выкурили по сигарете, и он пригласил меня в дом. В избе было чисто, почти уютно и абсолютно тихо, и я не сразу догадался о том, что мы здесь не одни. Точнее, сначала я по косвенным признакам – детским игрушкам и женским вещам – предположил, что Лиханов живёт с родственниками, и только затем заметил в комнатах нескольких человек, укутанных в одеяла. В избе было прохладно, они ворочались под одеялами и, видимо, дремали. Ни с кем из них Саша меня не познакомил – вместо этого мы с ним сразу прошли к его древнему компьютеру, который не без труда удалось включить. Он показал мне несколько роликов (в одном была запечатлена икона его авторства – Богородица с чёрным завихрением вместо младенца на руках, в другом – проповедь Тёмного Сила), а потом сказал:

– В этом году Новый Христос предъявит всем, кто плохо себя ведёт. Через пять лет его убьёт Антихрист, а пока Христос учит нас любить всех, даже Сатану.

Любовь к Сатане Лиханову давалась нелегко, потому что Сатана приходил к нему раз в несколько ночей и мешал спать, искушая песнями современной русской поп-сцены. Чтобы бороться с ним, Лиханов придумал потаённую молитву, которую нельзя произносить вслух, – в ней всего девять слов, но Саша учил её несколько лет. Уже существующими православными молитвами он не пользовался, считая, что разделение на конфессии тоже происходит по вине Дьявола, а все религии мира должны объединиться в одну, и вот тогда они действительно смогут противостоять Антихристу. Пока он объяснял мне это, я снова – впервые после прочтения «Другого закона» – поймал себя на мысли о том, насколько трезво рассуждает этот парень, которого кто угодно после пяти минут общения обозвал бы сумасшедшим.

Помимо молитв, Саша защищался от Сатаны своими скульптурами, которые он стал создавать по велению Голоса. Он продемонстрировал мне бюст Христа, палку-вертушку с тем же чёрным вихрем, что я только что видел в руках Мадонны (Лиханов сказал, что это печать Христа), несколько самодельных икон и оберегов. Как и в «Другом законе», религиозные символы в этих скульптурах перемешивались с зоновскими знаками и символами их масскульта. Пытаясь уместить всё это в голове, я ещё раз спросил у Саши, к какой вере он себя причисляет.

– Я ко всем отношусь с уважением, – немного смущённо сказал Саша. – Но вот за Патриархом я замечал, что слова его неискренни. Вот как с девочками из Пусси Райот – ну подурачились они, ну и что? Таких раньше на Руси называли юродивыми, и они были нужны, их уважали. А сегодня их ненавидят. А ведь нужно же прощать. Казалось бы – прости их и отпусти, но нет. Я не понимаю, как так.

Тут во мне что-то окончательно пошатнулось: всё это время я старался держать с Сашей дистанцию и напоминать себе, что передо мной малознакомый и явно одержимый человек. Теперь эта дистанция куда-то исчезла – окей, если на фоне большинства из тех, чьи суждения ежедневно приходится выслушивать, одержимый становится образцом адекватности и гуманизма, значит, что-то в мире и правда пошло не так. Но мир мне было не очень жаль, а вот к Саше я испытал какой-то прилив симпатии и одновременно жуткой жалости – настолько неуместно эта речь про Пусси Райот прозвучала в этой перекошенной избе на задворках Карагая. Я попытался вообразить, до чего ему здесь одиноко, но потом вспомнил, что, в отличие от всех нас, он хотя бы общается с Богом напрямую. От этой мысли я немного успокоился.

На обратном пути до автостанции мы уже просто болтали о чём попало – мне вдруг стало очень легко разговаривать с Сашей. Когда до автобуса оставалось совсем мало времени, он купил батарейки для фотоаппарата, включил его и показал мне фотографию объявления, которое гласило: «Наказываю зло. Свободное открытое общество неограниченной ответственности «Тёмный Сил». Такие объявления, по его словам, остались только на фотографии: те, что он в поисках единомышленников развесил по столбам, почти сразу посрывали. Потом Саше стали звонить по указанному номеру и угрожать. А однажды его почти убили. Он со своей проповедью попал не на того человека и получил удар ножом под рёбра. Лиханов надолго попал в больницу и чудом выжил. Пока он там лежал, к нему приходили менты и пытались снять показания, но он не дал никаких показаний и отказался писать заявление:

– Я его простил, – Саша объяснил мне это, как что-то само собой разумеющееся. – Я ведь говорю, что людей нужно прощать, вот и мне было такое испытание.

Перевёрнутый дом

В те годы я ещё работал в Музее современного искусства, но уже вовсю сотрудничал с местным Музеем советского наива. Его создатели – местные меценаты Агишевы – собрали приличную коллекцию наивного искусства и периодически проводили выставки в собственном галерейном пространстве. Дела в нём обстояли по-хорошему неформально, и, в принципе, каждый, у кого рождалась достаточно хорошая идея, мог прийти туда и реализовать свой проект.

Выставка работ Саши Лиханова выглядела отличной идеей. Тогда мне казалось, что это социализирует его и скажется на нём благотворно: понятно, что это было небесспорным предположением, но на фоне его текущей ситуации – жизни в богом забытом Карагае, где его однажды уже убивали за его неуёмную активность, – оно казалось не таким уж и плохим. К тому же глупо было отрицать, что его коллекция скульптуры являла собой выдающийся образец ар-брюта и аутсайдерского искусства, который действительно был достоин публичного признания. Мне это казалось важным. Да и сейчас кажется.

Персональную выставку мы в итоге не сделали – сделали выставку-дуэт. У моей коллеги Анны Суворовой нашёлся художник, история знакомства с которым напоминала мою историю знакомства с Сашей. Его звали Валерий Щекалов, он был аутсайдером-затворником и тоже обращался к религиозным мотивам.

Выставку мы назвали «Перевёрнутый дом» – это было отсылкой к одному из параграфов «Другого закона», который произвёл на меня самое большое впечатление своей странной иррациональностью: «Заходишь в перевёрнутый дом, и он ломается под тяжестью веса земли». Даже сейчас, когда я перечитываю эту фразу, мне кажется, что в ней есть своя логика безумия – болезненная и безупречная.

В процессе подготовки я часто навещал Сашу – мы то и дело снаряжали в Карагай машину, чтобы купить у него ту или иную скульптуру. Однажды, когда мы приехали к нему и погрузили в багажник несколько новых скульптур, Саша сказал:

– У меня есть ещё одна, но я не знаю, может, не надо…

Мы прошли в сарай, и он достал из кучи хлама длинную палку, выкрашенную жёлтым. Из палки торчал сучок, который тоже был покрашен жёлтым, а небольшое утолщение на его конце – красным.

– Это палка-опускалка, – стесняясь, сообщил Саша. – Чтобы опускать плохих людей.

Я принял непростое кураторское решение не включать этот объект в выставку, но все остальные скульптуры, созданные Лихановым, заняли своё место в экспозиции. Среди них были «феечки» (несколько обезглавленных женских торсов с крыльями, символизирующих падших, но спасшихся женщин), огромный скорпион из множества составных частей, пронзённое бензопилой колесо с изображением дьявольской морды, два бюста Иисуса Христа (один из них – с воровскими звёздами на плечах и макушке), странный агрегат ростом почти с меня (божественный лик на двух колёсах с подсоединёнными к нему электродами и длинной ручкой для удобства перемещения), несколько деревянных рыб (на спине главной из них – Рыбы-России – восседал пластилиновый человечек с лицом Путина), чёрная шестиконечная вертушка и много чего ещё. Особенно меня впечатлила композиция «Антибог и Антихрист против бульдозера любви»: вырезанный из дерева жёлтый бульдозер, топливные баки которого были наполнены божьей любовью, стоял напротив нескольких уродливых чудовищ. Их Саша сконструировал из детских трансформеров и высушенных щучьих голов. Всё это производило неизгладимое впечатление, но главным объектом выставки стали распечатки «Другого закона» и аннотация с рассказом о Лиханове. Без этого рассказа экспозиция была бы просто скоплением объектов, а с рассказом и распечатками она становилась экскурсией в чужую судьбу, чужую веру и чужую голову. Так мне казалось, во всяком случае.

На открытие выставки Лиханов не приехал. Зато он дважды приезжал во время монтажа. Однажды – специально для того чтобы подарить мне амулет. Чёрный деревянный амулет, похожий на скрипичный ключ. Когда он уехал, я заметил, что к амулету прикреплена небольшая записка. Я развернул её и прочёл: «Ничего не бойся. Делай то, что должен».

А во второй свой приезд Саша поучаствовал в монтаже: когда все экспонаты ещё не были расставлены по местам, он создал из них композицию, в центр которой поместил Путина на огромной рыбе, и заснял это всё на камеру. Как потом оказалось, он создавал видео для своей новой песни.

«Ютуб»

Как я об этом узнал? Спустя какое-то время после выставки Саша отправил мне смс: «ЮТУБ ЛИХАНОВ ПОСЛАНИЕ». Я ввёл этот текст в гугле и обнаружил, что на полученный от выставки гонорар Саша обновил себе компьютер, провёл интернет, купил веб-камеру и зарегистрировал аккаунт на YouTube. Даже на фоне всего того, что я уже знал о Лиханове, его аккаунт стал для меня чем-то вроде культурного шока.

Да хотя чего я вам буду рассказывать, просто вот зайдите и посмотрите сами. Среди роликов, которые он успел отснять, – пластилиновые мультфильмы, анимация, коллажи, короткометражки, клипы на собственные песни и просто лирические рассуждения. Каждый ролик Саша превратил в этакий моноспектакль: скажем, в ролике, посвящённом Путину, он не просто так рассуждает о Путине, а дискутирует с телеведущим Савиком Шустером. По сюжету, голос Шустера начинает звучать у Саши в голове, он запутывается во внутреннем диалоге и просит Бога подать ему знак, чтобы понять, хороший Путин или плохой. Знаком оказывается видение – тот самый эпизод, который Лиханов записал в музее. На видео, запечатлевшее его собственные скульптуры, он наложил разные галлюцинаторные эффекты и песню с таким вот текстом:

Боже, как мне надоело слышать упрёки: Путин плохой, Путин плохой, Путин плохой. У меня есть мненье своё, я верю, что Вова – простой рыбак, как апостол Андрей, я верю, что Вова верит Христу. И Палач объявил Сатане: шах, Сатана! Всё просто, ребята: Путин не лох. Боже, храни Царя. Боже, храни Царя.

Другие ролики впечатляют ещё больше. Даже в самых простых из них – где не происходит ничего, кроме рыбалки, приготовления борща и пирогов, – Лиханов вновь раздваивается, но на этот раз не на себя и Тёмного Сила, а на рассказчика и лирического героя, смотрит на себя со стороны, иронично комментирует собственные действия, читает сам себе мораль, подшучивает над собой и над зрителем. И ещё – каждый раз это ролики про добро и любовь, про кротость и рассудительность. Пересматривая их – что сейчас, что пять лет назад, – я как будто бы сам раздваиваюсь. Одна моя часть понимает, что всё это – продукт воспалённого сознания, тяжёлого недуга. А другая моя часть слушает Сашу, и от того, что он говорит, ей почему-то становится легче.

Чёрный вихрь

Через несколько недель после выставки я снова позвонил Лиханову: мы договорились, что я верну ему часть экспонатов, которые он не захотел отдавать в нашу коллекцию, и надо было забрать одну скульптуру, которую Саша не успел доделать. Трубку взял его брат, сообщив, что Саша просудился и попал в больницу.

Через несколько дней Лиханов перезвонил сам. Он сказал, что старые экспонаты ему возвращать не нужно, а новые он делать не будет. Его голос звучал как никогда подавлено, и в конце концов я чуть ли не клещами вытянул из него просьбу о небольшой услуге: от своих татуировок (годом раньше он зачем-то вытатуировал на шее купола, скорпиона и знак дивизии SS) он тоже отказался, и ему требовалось немного денег, чтобы их свести. И я снова поехал в Карагай.

Лиханов, когда я его увидел, был страшен: он как будто ещё сильнее осунулся и усох, а глаза его потускнели.

– Я упал. Я теперь падший, – сказал он мне первым делом. – Для меня теперь одна только тьма.

Я почти отчаялся его разговорить, но всё-таки выяснил, в чём дело: он не исполнил «последнее Христово указание». Он должен был наказать «плохих людей».

– Как наказать? – насторожился я.

– Я должен был их бить. Но я не сумел.

Я наконец разглядел на его лице след от недавнего синяка – желтоватый контур под глазом и глубокую царапину.

– Упал, – коротко пояснил Лиханов.

После того как всё это случилось, Голос затих и уже несколько дней не звучал. Я видел, как трудно Саше рассказывать мне об этом и как его трясёт от осознания произошедшего. Я видел перед собой человека, от которого отвернулся Бог – это не было поэтической метафорой, и это было жутко.

– А что за история с больницей? – вспомнил я рассказ его брата.

– Психушка, – признался Саша.

Теперь всё стало понятнее. Он попытался проявить к кому-то агрессию, но, во-первых, не смог, а во-вторых, получил отпор – и родственники, напуганные этим, отправили его на лечение. Которое ему, похоже, не очень помогло – во всяком случае, ни от кого из знакомых, лежавших на Банной Горе (так – по названию дальнего микрорайона – называется крупнейшая пермская психушка), я не слышал положительных отзывов. Тебя просто пичкают сильными препаратами, которые делают тебя безопасным для общества, а что при этом происходит в твоей голове – никого не беспокоит. Я поговорил с ним и обнадёжил как мог – то есть не очень успешно.

– Живи с Богом, – сказал мне Саша, когда мы попрощались, – и помолись за меня.

Мы с водителем погрузили в багажник скульптуру, за которой приехали. Она оказалась больше и тяжелее всех прочих: огромная выдолбленная колода, которую Лиханов поставил на колёса – в форме напряжённого мускула с одной стороны, в форме пропеллера с другой. Саша объяснил, что это танк-экзорцист. Чёрный вихрь, изгоняющий демонов из души.

«Смысл жизни стал жить»

Вскоре я потерял его из вида. Сначала уехал в другую страну. Потом опять уехал в другую страну. Потом Музей советского наива переформатировался и стал Центром городской культуры. За те месяцы, что я отсутствовал, Саша, как мне рассказывали, пару раз заходил в ЦГК и пытался договариваться о создании каких-то работ. Как и следовало ожидать, после каждого пребывания на Банной Горе проходило немного времени, голоса возвращались к нему, и всё повторялось.

Когда я вернулся в Пермь, Сашин телефон не отвечал. Я даже однажды съездил в Карагай наугад, но мне никто не открыл дверь. О том, что происходило с ним дальше, я знаю только по его сбивчивым рассказам или по репликам случайных незнакомых людей, которые спонтанно возникали у меня в соцсетях, а после пропадали в никуда. Однажды написала подруга Сашиного случайного знакомого, которая прямо сообщила, что у него «есть поделки, и он нуждается в деньгах». Развития темы, впрочем, не последовало, потому что телефоном завладел сам Лиханов и написал мне следующее:

Писать толком не умею, не мой телефон, но смысл моей жизни сейчас в том, чтобы верить в себя и делать только доброе, а дом я делаю для сестры, а рядом кофеварку, баню для себя, а самый главный смысл моей жизни стал жить.

И после этого – снова тишина. Через несколько месяцев мне сообщили, что он набросился на родственников с ножом. Потом оказалось, что это неправда.

Правда, впрочем, тоже была так себе. Не с ножом, а с топором, не на родственника, а на дерево. Лиханов затеял очередное строительство – хотел то ли начать делать сруб для часовни, то ли новую большую скульптуру, и срубил в карагайском лесу несколько елей. Его сразу поймали и обошлись по всей строгости – осудили и выписали штраф в несколько десятков тысяч. А он – видимо решив, что его посадят в тюрьму – подался в бега. Его брат рассказал, что Саша успел доехать чуть ли не до Красноярска, но там в дороге что-то начудил, и его забрали сначала в полицию, а потом доставили в Пермь – и он снова оказался на Банной Горе.

Так прошёл ещё год. Летом 2018-го он объявился – как всегда, внезапно и без предупреждения. Он пришёл в ЦГК, принёс два флага каких-то выдуманных государств и попытался их продать. Флаги были куплены, но у всех осталось впечатление, что от последующих сделок, которые предлагал Лиханов, лучше отказаться.

В последний раз я справлялся о его судьбе около полугода назад – его брат ответил мне, что с Сашей всё в порядке, он живёт в Карагае под присмотром родственников и занимается разными нетрудными шабашками. После этого контакты с ним и его окружением снова прервались. Думаю, что снова не навсегда. Последним на сегодня сообщением, которое мне прислал Саша, было вот это:

Второй Христос в Соликамске просил на рыбалку денег у прохожих, стоя у магазина. Он стоял до последнего, несмотря на то, что его похоронили. Я видел это сам, у меня захватывало дыхание, я смотрю – а мне невдомёк, как он может вывезти такие узы. Я пока точно не готов.

Я отправил ему в ответ какие-то дежурные фразы, а сам подумал, что понимаю его: никто из нас никогда по-настоящему не готов к тому, с чем приходится сталкиваться. Я, например, не был готов встретить Сашу. Я никогда не знал, как правильно поступать, и даже разругался на этой почве с девушкой, с которой тогда встречался: она была чутче меня и считала, что я обращаюсь с ним бестактно, даже когда пишу о нём. Может, и так. Может, это даже сейчас так. Но у этой истории никогда не было золотой середины. Когда я хотел общаться с Сашей как с художником и другом, а не как с больным, меня не оставляли мысли о том, что я романтизирую его недуг. В то же время обратный подход казался наложением стигмы на доброго и рассудительного человека, вполне способного жить в обществе. Идеи о привлечении специалистов тоже ничем не заканчивались: для этого нужно было, чтобы он сам осознал, что ему требуется помощь. А он не осознавал.

Просто иногда такие вещи происходят с тобой независимо от твоей готовности, вот и всё.

Я не знаю, где он прямо сейчас. Надеюсь, как и прежде, спокойно живёт дома в Карагае под присмотром близких. А может быть, едет куда-то автостопом, подгоняемый очередным приказанием Второго Христа, которому всё так же суждено умереть от рук Антихриста. А может, лежит под препаратами на Банке. Я без понятия. Единственное, на что мне хочется надеяться – на то, что после встречи со мной ему и его семье не стало хуже, чем могло бы быть. Хотя я не уверен.

Однажды – в момент, когда всё было относительно благополучно, – Саша привёз в ЦГК сани. Это были не настоящие сани, но довольно точная фанерная копия классических русских саней, длиной примерно в метр. Снаружи они были тщательно раскрашены под хохлому, а на внутренней стороне Лиханов написал имена тех своих знакомых, которых Второй Христос посадит в эти сани и увезёт с собой в Спасение. За всё, что Саша сделал для своего Христа, он получил право замолвить словечко за близких. В этих санях есть имена его родственников, школьных друзей, карагайских соседей, которые к нему хорошо относились, и имена нашей команды – всех, кто вместе с ним работал над выставкой. Я не думаю, что когда-нибудь спасусь, а если спасусь – то вряд ли при помощи этих саней, которые пришлёт за мной Голос, отдающий приказания запутавшемуся карагайскому парню. Но меня почему-то радует, что моё имя там есть.

Иван Козлов