Фолк-хоррор и правый поворот

Я часто люблю повторять слова французского режиссёра Жана Роллена о том, что фантастическое кино – всегда политическое. Они особенно любопытны в свете того, что сам Роллен снимал, за редким исключением, эротические фильмы ужасов о вампиршах. И, как мы увидим, фильмы о вампиршах-лесбиянках, взятые в контексте, действительно могут быть более политическими – и политизированными, – чем кино об условных реалиях нашей тоскливой жизни. 

Недавно исполнялось 100 лет со дня рождения Рассела Кирка. Для меня до недавнего времени было два человека с таким именем: Рассел Кирк – самый известный идеолог американского традиционализма и Рассел Кирк – автор самобытных хоррор-романов, отчасти экспериментальных (один из них является чем-то вроде новеллизации поэмы поэта-модерниста Томаса Стернза Элиота). И поскольку я не люблю читать биографии своих любимых авторов в Википедии, то до последнего времени была убеждена, что эти два Рассела Кирка – разные люди. Когда же до меня дошло, что это не так, мне стало интересно исследовать тему взаимоотношений традиционализма как мировоззрения и хоррора как жанра. Потому что эти взаимоотношения всегда были противоречивыми. Среди классиков литературы ужасов есть писатели, которые выражали презрение к прогрессу – Лавкрафт, М. Р. Джеймс, – но последующие трансформации жанра позволяют назвать его, напротив, одним из самых прогрессивных и субверсивных жанров литературы – и кино. Можно говорить о “католическом хорроре”, рассматривая многочисленные истории об экзорцизме и сверхъестественных версиях апокалипсиса (и при этом неважно, является ли рассказчик верующим или просто использует набор образов, которые, как ему кажется, для большинства будут казаться страшными или убедительными); но можно ли говорить о “традиционалистском хорроре”?

Rus­sell Amos Kirk

Цензура и «нечестивая троица»

В 70‑х термина “фолк-хоррор” не существовало: когда в 1973‑м году вышел “Плетёный человек”, хоррор-фанзин “Mon­ster Times”, а следом и вся профильная пресса называли его просто оккультным триллером. Термин был впервые использован кинокритиком в 2003 году в попытке описать фильм 1971 года “Кровь на когте сатаны”, так что это так себе анахронизм, который постепенно стал ярлыком для трудно поддающихся классификации фильмов ужасов и драм прошлого века. Любопытно, что вместе с появлением термина появился и академический интерес, начал издаваться альманах “Folk Hor­ror Revival”, вышло несколько книг и появились тематические порталы.

На самом деле мы можем назвать фолк-хоррором множество и более ранних фильмов, в том числе немой датский “Hax­an” (1922) и современные ему американские фильмы того периода, который сейчас любовно называют “языческим Голливудом”. Но первая волна фолк-хоррора началась лишь полвека спустя в США и Великобритании, и чтобы понять, что мешало ему зародиться раньше, нужно бегло вспомнить историю.

Голливудский вавилон 20‑х был местом опасным и аморальным даже по сегодняшним меркам. Вспомним хотя бы ряд таких трагедий, как убийство известного режиссёра Уильяма Десмонда Тейлора и смерть актрисы Вирджинии Рапп, которую предположительно изнасиловал её коллега-актёр. Местные власти решили, что виной всему – развращающее содержание самих фильмов. Один за другим их запрещали к показу в отдельных штатах, и в итоге американские киностудии были поставлены перед выбором: самим цензурировать свои фильмы или отдавать их на суд профессиональным цензорам. Ассоциация производителей и прокатчиков приняла решение ввести самоцензуру и под руководством политика-пресвитерианца Уильяма Хейса одобрила т.н. кодекс Хейса. Кодекс был крайне консервативным документом, одной из целей которого, в частности, было изображать в положительном свете христианскую церковь. Священник в фильме не мог быть злым или комичным персонажем. Кроме того, запрещалось изображать любую соблазнительную наготу и не рекомендовалось показывать сцены пыток, мятежей и клеймения. Что касается Британии, то поскольку многие фильмы были совместного с США производства и поскольку местное кино так или иначе ориентировалось на американский рынок, английским режиссёрам тоже приходилось считаться с кодексом. Запреты на показ реалистичного насилия и показ церкви в жестоком свете фактически предотвращали появление чего-либо похожего на британско-американский фильм “Великий инквизитор” 1968 года. 

Для того чтобы понять разницу между эпохой кодекса и духом 70‑х, достаточно взглянуть на фильм “Incubus” (1966) Лесли Стивенса. Он известен тем, что до 1996 года считался утерянным, а также тем, что снят полностью на эсперанто. Кроме того, в нём сыграл свою последнюю роль постоянный дублёр Алена Делона Милош Милошевич, который в следующем году в лучших традициях старого Голливуда убьёт свою девушку и застрелится сам. 

В сценарии “Инкуба” вы можете прочитать, что во время чёрной мессы герой-демон (Милошевич) насилует девушку, но если посмотрите сам фильм, то увидите лишь нескольких людей в капюшонах, крошечный намёк на наготу и лицо актёра, нависающее над камерой. Христианская символика и риторика в фильме при этом гораздо пышнее и торжественнее, чем выходки демонов. Кодекс был отменён в 1967 году, после того как почти 4 десятилетия диктовал режиссёрам формат и содержание их фильмов. Его отмена дала почти такой же толчок нишевому и эксплуатационному продукту разнообразного качества, как сегодняшнее появление Net­flix. С другой стороны, закат Лета любви и совершённые семьёй Чарльза Мэнсона убийства породили панику перед любыми оккультными практиками и создали в обществе запрос на массовое искусство, обслуживающее такие настроения.

Спустя всего лишь два года после прохристианского “Инкуба” появился первый фильм из так называемой “нечестивой троицы”. «Нечестивой троицей» назвали ленты, снятые разными студиями и режиссёрами, но тематически объединяемые в так себе трилогию прародителей фолк-хоррора. Это “Кровь на когте сатаны” (1971), “Плетёный человек” (1973) и первый в этом ряду – “Великий инквизитор” (1968), который, будучи освобождён от оков цензуры, показывал ровно то, что ещё несколько лет назад могло помешать прокату: клеймение, насилие, пытки. А именно насилие, как мы сейчас увидим, является неотъемлемой частью фолк-хоррора в его современной ипостаси.

The Blood on Satan“s Claw (1971)

Три кита: изоляция, ландшафт, мораль

Главный современный теоретик фолк-хоррора Адам Скоуэлл выделяет три главных особенности таких фильмов, которые выстраиваются в своеобразную цепь. Во-первых, изоляция: место действия должно быть удалено от мейнстримной цивилизации. Например, географически (дело может происходить на острове или на неосвоенном континенте, как во всех фильмах о Новой Англии). Либо же культурно или национально (это то, что можно назвать ксенофобским хоррором: нам показывают, что любые попытки представителя титульной нации дружелюбно влиться в общины меньшинств – будь то переезд англичанина в Уэльс или женитьба американца на тайной последовательнице религии вуду – обречены на жестокий финал). Изоляция может быть даже идеологической (в недавнем “Проклятьи Штирии”, осовремененной версии вампирского романа “Кармилла” Шеридана ле Фаню, для того чтобы попасть на островок фольклорной отсталости, необходимо выехать из капиталистического мира за железный занавес). 

Во-вторых, ландшафт: поскольку местность изолированная, её пейзаж также сильно отличается от привычных нам видов. Это могут быть и буквальные отличия – нетронутая природа, тревожная пасторальность, присутствие древних мегалитических строений, – а могут быть и неявные. По мнению британского писателя Роберта Макфарлейна, автора нескольких книг о тревожных английских пейзажах, ландшафт – это вообще не объективно воспринимаемое явление, а культурный конструкт. “Это значит, что, глядя на природу, мы видим не то, что есть на самом деле, а то, что думаем, что мы видим”. По мнению Макфарлейна, невидимые для городского жителя элементы ландшафта – разные “круги фей”, защитные борозды, тайные святилища – составляют не менее важную его часть, чем объективно существующие. Наоборот, объективно существующие части пейзажа могут быть для зрителя невидимыми: в средневековой литературе практически отсутствуют описания гор, и даже в XVIII веке Сэмюэл Джонсон, поехав в Шотландию и увидев кряжи, от которых у нас с вами захватило бы дух, описал их так, как мы бы перечислили список покупок. Восприятие ландшафта сильно зависит от народного воображения и того, чем это воображение населяет природу: например, в телепьесе Алана Кларка “Penda’s Fen” мальчик-подросток способен одновременно видеть свою деревню такой, как она есть, а также в её скрытой ипостаси – как секретный полигон для подземных военных испытаний, и в её самом сокровенном, мифологическом обличьи – древнего поселения, где правит последний король-язычник Мерсии по имени Пенда.

Наконец, изоляция и странное отношение с землёй/пейзажем выливаются в третью характерную особенность – особенную мораль, привычки и образ жизни, которые в демократическом прогрессивном обществе кажутся шокирующими. Это могут быть архаичные или экзотические верования, которые рано или поздно получают своеобразную разрядку в виде какого-нибудь явления или происшествия – чаще всего, конечно же, жертвоприношения. В фильмах вроде “Крови на когте сатаны” это может быть традиционный ритуал, а “Penda’s Fen” интересен тем, что жертвоприношение там изображено в виде галлюцинации. Главный герой фильма, который ещё не определился со своей идентичностью – ни религиозной, ни политической, ни сексуальной, – переживает видение, в котором на своеобразном алтаре двое интеллигентного вида взрослых отрубают руки детям. Зрителям в 70‑х было легко узнать этот типаж: именно в эти годы была особенно деятельной консервативная активистка Мэри Уайтхаус, которая выступала за жёсткую цензуру телевидения и требовала запретить “Доктор Кто”, который она считала детским шоу; и, кстати, многие серии “Доктора Кто” 70‑х сейчас считаются классикой фолк-хоррора. При этом интересно, что являющийся Стивену языческий король, напротив, подталкивает его не поддаваться на урезание своей личности, подталкивает его к принятию себя и свободе. Нашему герою явлено, что погоня за какой-то регулируемой идентичностью на самом деле является пыткой. А любая жестоко пролитая кровь, даже если она метафорическая, по закону жанра оказывается навсегда вписана в ландшафт, который в свою очередь влияет на новое поколение – и цикл фолк-хоррора замыкается.

Pen­da’s Fen (1974)

Власть: лорд Саммерайл и Адольф Эйхман

Можно выделить ещё одно, косвенное описание таких фильмов. ФХ – это не столько о «языческой» эстетике, сколько о власти – точнее, о кармашках пространства, где власть вершится несообразно традициям времени, христианства, гуманизма и т.д. Что такое, по сути, типичная коммуна в жанре? Это аграрное сообщество, являющееся диктатурой в миниатюре. Власть сосредоточена в руках патриарха или матриарха, хотя никакой формальной, признаваемой во внешнем мире власти лорд Саммерайл или вдова Форчун не имеют.

Самая занятная деталь – то, что фильм может быть как сверхъестественным, так и реалистическим. Это очень отличает такие фильмы от других в жанре хоррор и делает их более политическими: ведь наличие сверхъестественного элемента, как правило, снимает с героев ответственность за происходящее. В фолк-хорроре же, за редким исключением, всегда есть свобода воли. Неважно, допускает ли сценарий существование языческих богов, которые могут отвечать на человеческое жертвоприношение, – главное, что есть люди, готовые сознательно пойти на такую сделку. В центре практически любого такого фильма стоит дилемма: можно ли принести ближнего своего в жертву ради того, чтобы твоё жизненное пространство – нет, не расширялось, а, скорее, стремилось к некоему состоянию, приближённому к представлениям о рае, утопии – естественно, консервативной утопии.

В Британии фолк-хоррор появился раньше, чем в США, – отчасти благодаря легендарной студии Ham­mer, отчасти благодаря телевидению. Одним из главных лиц жанра стал сценарист Найджел Нил, создавший ряд телепьес для ITV и адаптировавший сценарий для фильма студии Ham­mer “Ведьмы” (1966). Он начинается с восстания жрецов в колониальной Африке, которое приводит к тому, что главная героиня Гвен возвращается в Англию, где умудряется найти ковен уже местных жрецов-дьяволопоклонников. Гвен удаётся помешать очередному жертвоприношению, испачкав алтарь собственной кровью – по условиям, он должен быть чист. Когда Гвен убивает главную ведьму, происходит интересная трансформация: во-первых, беспрекословно слушавшиеся свою лидершу местные жители, которые только что были готовы убить человека, приходят в себя, и звучит фраза: “Это всё была она!” Люди, которые готовы брать на себя коллективную ответственность, когда речь идёт о магическом ритуале, прозревают, когда система рушится и ритуал оборачивается рядовым убийством. Но как толпа не может стать настоящим тоталитарным культом без патриарха или матриарха – так и патриарх никто без своей толпы. И кстати, о толпе: другая известная работа Найджела Нила для ТВ, “Mur­rain”, вышла в рамках сериала-антологии “Against the Crowd”, тема которого – противостояние индивидуальности и господствующих в обществе настроений. В этом фильме, напротив, приезжему ветеринару с порога говорят, что местная отшельница – ведьма, которая убивает скот и детей; его даже вынуждают поучаствовать в контрзаклинании, насыпав ему в портфель мусор с перекрёстка. Он пытается разубедить окружающих, но, пробыв достаточно времени в их среде, начинает сам верить в сверхъестественную причинно-следственную связь. В рамках жанра, как я уже сказала, нет большой разницы, существуют ли ведьмы или не существуют, являются ли они как персонажи антагонистами или невинными жертвами, – главное, что всегда существуют люди, готовые прибегнуть к насилию.

После того как в “Ведьмах” такие люди приходят в себя и обретают здравый смысл, происходит ещё кое-что: буквально сразу после разрушения ковена как очага традиционализма деревня делает шаг в сторону цивилизации: в последних кадрах нам сообщают, что вместо единственного гастронома там открыли супермаркет, а в школу пришёл технический прогресс – там устанавливают громкоговорители, при том что раньше дети едва ли не изучали там сексуальное воспитание по ритуалам плодородия, как в “Плетёном человеке”.

The Witch­es (1966)

Кстати, о “Плетёном человеке”. Коммуна острова Саммерайл в этом фильме совершает не простое жертвоприношение. Она показывает неприличный жест истеблишменту, доминирующей религии и власти. Герой фильма сержант Хоуи, которого заманивают на остров якобы для расследования исчезновения девочки, – не только представитель власти, он ещё и добрый христианин, верующий прихожанин англиканской церкви, а кроме того – по-видимому, девственник: если у сексуализированных языческих божеств есть какая-то градация жертв, то такая жертва должна показаться им особенно аппетитной. Режиссёр “Плетёного человека” Робин Харди в одном из ранних интервью говорил: “Возможно, не таким уж большим допущением будет сравнить последнюю сцену фильма с партийными съездами НСДАП. Гитлер не случайно вернул эти языческие шествия, придя к власти. […] Идея о том, что необходимо уничтожать одних людей на благо другого народа, никогда не исчезала из человеческого сознания. Нельзя просто сказать, что этим занимались наши предки, а мы к такому не имеем отношения”.

При нормальном порядке вещей фестивали являются антиавторитарными мероприятиями: и британский медиевист Питер Бёрк, и русский Михаил Бахтин писали, что ежегодные карнавалы, в противовес всему остальному жёстко регламентированному времени крестьян, давали им на время почувствовать себя частью “перевёрнутого мира”, где “сын побивает отца, а ученик – учителя, король идёт пешком, а холоп едет верхом”, где женщины могли брать в плен мужчин и требовать за них выкуп. Но на самом деле абсурдность карнавальных перевёртышей лишь подчёркивала, насколько недопустим изменённый порядок вещей, и антиавторитарное мероприятие на самом деле оказывалось лишь укрепляющим традиции и иерархию.

Конечно, нельзя однозначно утверждать, что любой фильм, в котором толпа сжигает чужака, – метафора событий 30-40‑х. Это будет такой же ошибкой, как трактовать все многочисленные фильмы о вторжении инопланетян как памфлеты о коммунистической угрозе. Тем не менее создатели “Плетёного человека” независимо друг от друга несколько раз ссылались именно на историю нацизма. Но в то время как режиссёр говорил о маршах НСДАП, сценарист Энтони Шаффер рассказывал: “Реальное жертвоприношение по-прежнему существует: оно заключается в том, что ты приносишь в жертву себя, меняешь порядок своей жизни, предаёшь то, что тебе дорого. Жертва – это не только попытка призвать на помощь потустороннюю силу, которая поможет тебе решить твои проблемы”. По сути, в понимании Шаффера “жертвенность” – это тоже нехорошая черта; это черта тех маленьких людей, которые, изменяя своей морали и принципам, позволяют приходить к власти тиранам. 

Незадолго до сценария к “Плетёному человеку” Шаффер – кстати, еврей, воспитанный в ортодоксальной семье, – написал пьесу “Дикий парад” (1967), фантазию по мотивам суда над Адольфом Эйхманом: там идёт речь о бывшем нацистском преступнике, которого выкрали и тайно вывезли в Израиль. Но в пьесе на казни нациста всё не заканчивается: сначала приходит сообщение о том, что Эйхман снова где-то замечен. Новоявленного Эйхмана тоже ловят и вешают, затем вешают нового претендента, потом – половину действующих лиц и даже одного из судей. Аннотация к переизданию гласит, что “Дикий парад” исследует часто провозглашаемую возможность того, что Израиль способен стать таким же тоталитарным государством, как гитлеровская Германия. И когда его спрашивали о “Плетёном человеке” и патриархе Саммерайле в исполнении Кристофера Ли, который отправляет на костёр полицейского, зная, что в следующем году его могут сжечь самого, сценарист говорил: “Мы пытаемся сказать, что в обществе, где сжигать книги (или людей) и стучать властям на своих родителей считается нормой, каждый может быть Эйхманом: каждый способен был это сделать и каждый, в некотором смысле, это сделал”. Здесь нужно вспомнить, что у главного антагониста фильма лорда Саммерайла, отправляющего на костёр сержанта Хоуи, есть два возможных оправдания. Не исключено, что он боится стать следующей жертвой, если урожая не будет, и лишь пытается с помощью столь лакомого кусочка отсрочить наказание. Но возможно, он действительно верит в силу жертвоприношения и хочет столь чудовищным способом помочь своей общине. Когда режиссёра спросили, считает ли он Саммерайла злодеем, он ответил вопросом: “Был ли Гитлер на самом деле антисемитом или просто играл на антисемитских настроениях других?” Понятно, что ответ в данном случае не играет роли – результат в любом случае одинаков.

The Wick­er Man (1973)

80‑е и закат фолк-хоррора

Телевидение Великобритании 60—70‑х, где у власти находилась партия лейбористов, было необычным и визионерским. Несмотря на то или, скорее, благодаря тому что канала было всего 3 – BBC, BBC2 и ITV, лишь последний из которых был коммерческим. В 80‑х, с приходом к власти Маргарет Тэтчер и стартом либертарных реформ, форматы и качество ТВ стали приближаться к стандартам США (иными словами, падать); один из самых талантливых драматургов того времени Деннис Поттер назвал происходящее “неолиберальной оккупацией”, а позже во всеуслышание памятно заявил, что зовёт свою раковую опухоль Рупертом в честь американского медиамагната Руперта Мёрдока.

США тоже переживали закат фолк-хоррора, но по другой причине: наступили консервативные рейгановские 80‑е. То была золотая эра для массового кино, но “тихому”, даже отчасти “женственному” хоррору, каким бы мы могли назвать фильмы 70‑х, здесь места уже не было: ему на смену пришли гипермаскулинные патриотические боевики, а лидирующим поджанром хоррора, который навсегда будет ассоциироваться с 80-ми, стал слэшер. Конечно, были и исключения в духе независимого фильма “Огненные глаза”, который сейчас называют предшественником “Ведьмы”, но вообще условный отрезок с 1980-го по 2010‑й наполнен плохими попытками именитых режиссёров снять подобие фолк-хоррора: в 1990‑м легендарный Уильям Фридкин снял неудобоваримую “Хранительницу” о няне-друидессе, которая колесит по стране и приносит в жертву младенцев. Роджер Эберт, пожалуй самый известный кинокритик мира, включил его в список самых ненавистных ему фильмов. (Как и гораздо более позднюю “Деревню” М. Найта Шьямалана – фильм, который начинается как фолк-хоррор, а потом, типично для режиссёра, нарушает собственные правила.) Не менее легендарный Николас Роуг в 2007‑м снял “Гриб-дождевик”, который, тоже отдавая дань уважения кино 70‑м, на деле оказался мелкотравчатой по меркам автора социальной драмой. Наконец к началу 2010‑х понадобилось два надругательства над классикой – я имею в виду ремейк “Плетёного человека” и его псевдосиквел “Плетёное дерево”, – чтобы жанр был дискредитирован окончательно – и чтобы можно было, парадоксально, начать всё с чистого листа.

Eyes of Fire (1983)

Бинокль некроманта: возрождение жанра

Примерно с 2011 года фолк-хоррор наконец-то возвращает себе былое величие: впервые с конца 70‑х за жанр начинают браться не только режиссёры, подрастерявшие творческий пыл, как поздние Роуг и Фридкин, а люди, сделавшее себе имя на 1–2 фильмах и стремящиеся вложить кредит доверия, выданный им публикой, именно в этот жанр (например, даже режиссёр расхваленного “Hered­i­tary” Ари Астер заявил, что его новый фильм будет именно фолк-хоррором).

Этому возрождению интереса есть три косвенные причины. 

Заново открытое кино 70‑х: в 2015 году было отреставрировано культовое аниме “Печальная Белладонна”, в 2013‑м – на Blu-ray вышла расширенная версия “Плетёного человека”.

Открытие утраченных вариантов будущего. Автор книги о фолк-хорроре Говард Ингэм пишет: “В последние годы наша культура во многом регрессировала к 70‑м: расисты на телевидении, американский президент в череде скандалов, политика жёсткой экономии, разделение по вопросу Евросоюза и новый пост с хэштегом “ведьмы Инстаграма” каждые 30 секунд”. Т.е. в реальности мы возвращаемся в довольно дистопичный вариант прошлого, однако ностальгируем именно об утопии, которой по сути не существовало. Это особенно заметно в попытках воскресить или хотя бы проанализировать так называемые wood­craft-движения. В Англии, например, с 1920‑х существовал свой вариант Вандерфогеля – организация The Kin­dred of Kib­bo Kift. Сейчас мы бы назвали таких людей историческими реконструкторами, но на самом деле это было традиционалистское движение, ставившее целью создать альтернативу модерновому обществу: отчасти оно заимствовало идеи скаутского движения, минус милитаризм (участникам предлагалось собственноручно строить хижины, изготавливать оружие, посуду и т.д.), а отчасти полагалось на фольклорные духовные практики. Похожих организаций было много в 30‑х, и все они в тот или иной период ассоциировались с нацизмом или поддерживали связи с Британским союзом фашистов; одним из самых известных экс-членов Kib­bo Kift был Рольф Гардинер, который создал существующую по сей день Британскую почвенную организацию, которая выступала за органическое фермерство; он также поспособствовал возрождению народных танцев, например танца моррис, причём его подход был довольно фундаменталистским: грубо говоря, Англия будет танцующей либо безлюдной; естественно, он также одобрял аграрные принципы Третьего рейха и поддерживал связь с бывшими аграрными чиновниками даже после Второй мировой. Но сами ревайвалисты в то время уже были никому не интересны, их идеи проиграли. Ну, или временно утихли, потому что в 2010‑х происходит своего рода “ревайвал ревайвализма”, о Kib­bo Kift издают несколько книг, а Гардинера открывают заново: в книге 2008 года “Молодёжная культура Британии” его называют “поп-звездой своего времени, не менее повлиявшей на молодёжную идентичность, чем в своё время Мик Джаггер”. Точно так же, как фильмы 70‑х задним числом получили название и статус культовых, ревайвалисты 30‑х задним числом получили статус поп-звёзд. В 2016 году в журнале “Визуальная культура Великобритании” вышла статья, которая рассматривает Киббо Кифт с хонтологической точки зрения, т.е. как прошлое, которое предлагало нам альтернативное будущее – традиционалистское, социальное (члены ККК впоследствии создали свою социалистическую партию), – но не сбывшееся. Но, несмотря на то что оно не сбылось, это “альтернативное будущее” продолжает нас преследовать.

Заново открытый ландшафт. Уже упоминавшийся писатель Роберт Макфарлейн в своём эссе о тревожности английского пейзажа рассказывает, что восприятие сельской природы как некоего спокойного пасторального места – относительно недавнее понятие, возникшее в XVIII веке. До этого деревня однозначно считалась местом, где царила междоусобная жестокость, и даже в XIX веке, когда это дикое место было романтизировано поэтами, на красивейшем холме можно было встретить старый добрый джиббет – виселицу, на которой трупы выставлялись до их полного уничтожения стихией. В XX веке мы окончательно привыкли к разнеженной, романтизированной версии деревни, но такие теоретики, как Макфарлейн, стали заново открывать тот самый “череп под кожей английского поля”. В литературе выкристаллизовался жанр eng­lish eerie, посвящённый тревожности обманчиво спокойного английского пейзажа. Даже фантаст Чайна Мьевиль посвятил эссе чувству беспокойства и страха, который у него вызывает уютный английский пейзаж. В 2014 году вышла игра «Sir, You Are Being Hunt­ed», где на фоне милейшего пейзажа на героя охотятся роботы в викторианских костюмах. Одним словом, отношение зрителя к ландшафту изменилось: он стал улавливать те маркеры, которые раньше были только в головах суеверных местных жителей. Это похоже на то, что произошло в рассказе М.Р. Джеймса “Вид с холма”, когда при помощи специального бинокля, сконструированного с помощью костей висельников, у героя получается увидеть средневековый пейзаж – с джиббетами, кровью, крестьянскими восстаниями.

Kanashi­mi no Bel­ladon­na (1973)

«Рождественские истории о призраках» и Brex­it

Интересно, что даже политические СМИ обратили внимание на жанр: например, в британском еженедельнике «New States­man» пару лет назад вышла статья “С какими фильмами в жанре фолк-хоррор лучше всего провести Рождество во время брексита”. Её автор предлагает по-новому взглянуть на знаменитую серию телефильмов BBC “Ghost sto­ry for Christ­mas” и, в частности, те эпизоды, которые сняты по знаменитым “антикварным” рассказам британского хоррор-классика М.Р. Джеймса. Он пишет: “Широкие просторы восточной Англии с её полями, субсидируемыми Евросоюзом и уставленными щитами с лозунгами “Вернём себе контроль” (в смысле выйдем из ЕС), – являются идеальным местом действия для фолк-хоррора. Причём не только киношного: во время кампании по вопросу брексит можно было наблюдать, как общество разделилось на два истеричных, противостоящих друг другу племени. Дэвид Кэмерон, объявляющий об официальном начале кампании за изменение членства Британии в Евросоюзе, был похож на лорда Саммерайла, провожающего сержанта Хоуи в статую плетёного человека, – ведь он тоже создал своего рода ковчег, ставший для его сограждан воплощением их страхов и надежд”. В статье консервативная оппозиция Великобритании, которая выступила за выход из ЕС, напрямую сравнивается с антигероями “нечестивой троицы”: например, автобусное турне евроскептиков, которые выкрикивали в громкоговорители, что иммигранты угрожают государственному сектору услуг, сравнивается с “турне” Мэтью Хопкинса, который примерно по тому же маршруту пролагал свою ведьмоловскую экспедицию. 

Наконец, он переходит к классике фолк-хоррора – чёрно-белому фильму BBC “Ты свистни – тебя не заставлю я ждать” (1968) по рассказу М.Р. Джеймса. Его герой – кембриджский профессор Паркинс, старосветский джентльмен из тех, кто любит, чтобы яйцо всмятку ему подавали строго в определённое время, и кто занимается гольфом просто потому, что это прилично. Судя по всему, археологией он увлёкся тоже потому, что это джентльменское занятие, позволяющее получше узнать старую добрую Англию. Он едет осмотреть руины замка тамплиеров, где находит свисток с зашифрованным предупреждением о том, что непосвящённому нельзя его трогать. Тем не менее Паркинс зачем-то в него свистит, и спустя время его начинает преследовать невидимый гость. 

В принципе, большинство рассказов М.Р. Джеймса – о людях, которые, не вняв предупреждению, раскапывают какую-то древность и терпят за это наказание, – один из самых знаменитых его рассказов так и называется: “Предостережение любопытным”. В нём идёт речь о трёх легендарных коронах, которые якобы зарыты в Англии и которые охраняют страну от вторжения Германии (в современной интерпретации вместо Германии можно подставить ЕС). Несмотря на то что он знает эту легенду, протагонист решает выкопать корону, но вместо академической славы его начинает преследовать довольно зловещий призрак. Археологи-традиционалисты копают с намерением извлечь память о пасторальной, утопической родине прошлого, но открывают страшную правду.

«New States­man» по-своему переосмысливает эти истории в эпоху брексита. Незадачливых археологов журналист сравнивает с современными умеренными консерваторами и евроскептиками, которые тоже пытаются извлечь из земли какое-то подобие былой славы доброй старой Англии. Вот только когда они раскапывают корону, никакая Германия не нападает. Их, как и в фильмах цикла “Ghost sto­ry for Christ­mas”, атакуют чудовища – но это свои, британские чудовища. Сторонники “мягкого брексита” вроде считающегося интеллектуалом Дэниела Хэннана обнаруживают, что оказались в одной лодке с крикливыми ксенофобами вроде Найджела Фараджа. Предупреждение, которое М.Р. Джеймс адресовал своим героям и которое леволиберальная «New States­man» переадресовывает сторонникам брексита, – “бойтесь своих желаний”. Вы можете успешно откопать старую добрую Англию, но она окажется не такой уж доброй: она окажется языческой, суеверной, нетерпимой, склонной к охоте на ведьм и требующей крови. Причём, когда я говорю “старая Англия”, это можно понимать и в демографическом смысле: сторонники выхода из ЕС старше тех, кто предпочитал остаться в его составе, так что по сути – прозвучит грубо – умирающее поколение решает, в каком мире жить новому поколению. «New States­man» добавляет: “Термин “правительство зомби” никогда ещё не был столь подходящим. Что может сильнее соответствовать духу фолк-хоррора, чем правительство, которое, к ужасу живущих, исполняет последнюю волю приходских мертвецов?”

Whis­tle and I’ll come to you (1968)

Деревенские радикалы и экологический хоррор

Лично для меня такая трактовка звучит чересчур предвзято, но тем не менее в ней есть важный момент насчёт аграрного субсидирования в странах Евросоюза – и того, что сами сельские жители, придерживающиеся консервативных взглядов, почему-то хотят от этих субсидий избавиться. Казалось бы, пчёлы против мёда, но это далеко не уникальное для Британии явление. В 2016 году в Орегоне, США, произошла знаменитая оккупация фермерами национального заповедника Малхер, которую ряд иноСМИ поспешил назвать гражданской войной. На самом деле такие вещи происходят относительно регулярно с 90‑х, и при этом постоянно звучит требование о ликвидации федеральной программы аграрных субсидий, но в более широком контексте – о выводе местных земель из-под контроля федеральных властей. Одна из причин, настраивающих сельских консерваторов против правительства, – насаждаемые им правила использования природных ресурсов. Отсюда – постоянные конфликты со Службой охраны рыбных ресурсов и диких животных, лесной службой и т.д.

В фильме “Апостол” (2018) эксплуатация природных ресурсов изображена буквально: некое сверхъестественное существо, по-видимому деградировавшее островное божество плодородия, держат связанным в катакомбах лидеры коммуны. Примечательно, что они не хватаются, как фолк-хоррор-культисты 70‑х, сразу за человеческие жертвоприношения, ограничиваясь тем, что все члены общины в определённое время сами себе надрезают руки и сдают кровь, которой впоследствии поливают то самое божество. По сути, это такая же необходимая повинность в их квазисоциалистическом обществе, как и совместная работа или совместные молитвы, – не всегда это удобно и приятно, но необходимо, и можно было бы даже похвалить антигероев фильма за то, что они нашли такой хитрый выход из ситуации, при котором не нужно убивать, а насилие остаётся формально добровольным. Однако стоит обратить внимание на само божество, которое находится в центре их культа, эдакую богиню-вампиршу, которая впитывает кровь и в ответ плодоносит. Для неё та форма сосуществования, которую выбрала секта, не является добровольным обменом, это эксплуатация, приносящая неудовольствие, а то и боль. То есть, сохранив механизм натурального обмена – кровь в обмен на урожай, – сектанты радикально изменили его суть: теперь насилие производится не во имя матери-природы, а над ней.

Apos­tle (2018)

Требования консерваторов о децентрализации и использовании ресурсов по собственному усмотрению тесно связаны с реальными религиозными общинами и харизматическими лидерами.

Вспомните на секунду, каким был самый крупный теракт в США до 11 сентября? В 1995 году ветеран войны в Персидском заливе Тимоти Маквей взорвал федеральное здание в Оклахоме, погубив 168 человек. “Орегонская народная республика” 2016 года – это идейные наследники Маквея, но чьим наследником был он сам? Он не скрывал, что его теракт был актом мести федералам за осаду ранчо “Маунт Кармел”, принадлежавшего религиозной общине “Ветвь Давидова”. (Об этих событиях снят недавний сериал “Уэйко”). Тимоти Маквей был праворадикалом, сторонником превосходства белой расы, а федеральное правительство считал тираническим и оккупационным. Тот факт, что он убил стольких своих соотечественников, включая 19 детей, на несколько лет приглушил подобные настроения в США, а события 11 сентября вызвали среди самопровозглашённых патриотов временное чувство солидарности против общего врага, но с наступлением экономического кризиса 2008 года этим врагом снова стало федеральное правительство: количество антиправительственных групп радикальной направленности увеличилось примерно на 700%. Экономические страхи бедных американцев оказались сильнее страхов перед меньшинствами и иммигрантами.

Примерно в этот же период городская Америка увидела истинное лицо Америки провинциальной. В книге “Сельские радикалы” Кэтрин Макникол пишет: “В представлении городского жителя провинция в основном была буколической и тихой – или в худшем случае комичной. Многие формы поп-культуры, включая кантри-музыку и пасторальные голливудские фильмы о спасении семейной фермы, укрепляют эти стереотипы. На самом деле эта земля оказалась бескрайним краем трейлер-парков, мёртвых подростков, наркоманов, суицидальных матерей и голодных детей”. В то время как Британия заново открывала свои ландшафты, Америка училась заново смотреть на своих бедных и озлобленных соотечественников: вышла популярная книга “Элегия хиллбилли”, на Net­flix вышел документальный сериал “Создавая убийцу”, и вообще американцы заболели тем, что в прессе саркастично называли “red­neck voyeurism” – навязчивое желание наблюдать за бытом реднеков. Но Америка немного опоздала, потому что радикальные настроения выплеснулись за пределы сельской местности. Макникол пишет: “Перед избранием Трампа ненависть, которую мы ассоциировали с крайне правыми обитателями американской глубинки, нашла поддержку среди миллионов других американцев, прессы и Республиканской партии”. (Но на экране эта новая реальность с альт-райтами и “саморадикализованными” подростками выглядит непривычно и годится разве что для “Американской истории ужасов”, поэтому режиссёры продолжают пользоваться готовыми формами прошлого века – а именно, формой фолк-хоррора 70‑х.)

Наверное, самый интересный вариант противостояния цивилизованной и языческой морали – тот, который Джереми Солнье показал в “Hold the Dark” (2018). Здесь, кстати, присутствует очень жестокая сцена осады, которая не может не вызвать в памяти вышеупомянутые случаи. Напомню, что герой фильма расследует убийства детей в глубинке на Аляске: детей якобы убивают волки, но местные жители быстро дают ему понять, что виноваты местные жители, “одержимые духом волка”. По сути, антагонисты фильма хотят, чтобы власти оставили их в покое, чтобы жить даже не по языческим, а по волчьим законам. Мать пропавшего ребёнка, как оказывается, зачала его от своего брата и убила, чтобы “уберечь его от тьмы” – отсюда и название фильма. Но нам остаётся гадать, что есть тьма в её представлении и кто виноват в том, что она накрыла их поселение, – сами местные жители, нарушившие табу, или же снова-таки – государство, которое под видом помощи создаёт для бедных жителей изолированных районов невыносимые условия жизни. Но ясно, что вопрос преемственности – один из самых главных для современного фолк-хоррора.

Hold the Dark (2018)

Отдайте мне ваших детей: смена поколений и экстремизм

Радикализация младшего поколения – одна из главных тем в возрождённом фолк-хорроре, самым известным представителем которого, безусловно, является фильм “Ведьма: Сказка Новой Англии”. И время и место действия были особенно плодоносной почвой для духовной радикализации. Поселенцы жили на местности, которую мы бы сейчас определили как сельскую, но жители более отдалённых и диких мест с течением времени становились враждебны по отношению к тем, кто жил восточнее, в относительно менее диких районах. Дело было не только в экономической и физической изоляции: обитатели фронтира переживали политическую изоляцию от властей не только в Лондоне, но и от властей в Бостоне, Филадельфии, Чарльстоне. По мнению уже упоминавшейся Кэтрин Макникол, это и привело к формированию ментальности с очень выраженным чувством самозащиты и желания огородиться: знаменитый герой фронтира Дэниел Бун якобы переезжал каждый раз, когда из своей избушки мог увидеть дым из чужой трубы.

С одной стороны, это развило в первопоселенцах чувство локтя и способность постоять за себя, с другой – очень ярко выраженную враждебность по отношению к тем, кто по какой-то причине не вписывался в их микроэкосистему, т.е. нарциссизм малых различий. Фильм “Ведьма” начинается с того, что семью таких поселенцев с пятью детьми изгоняют в новоанглийскую глушь из-за какого-то религиозного спора. Конкретно не уточняется, в чём заключался спор, но отец семьи бросает обвинения в адрес своих товарищей, из которых можно сделать вывод: он слишком пуританин даже для самих пуритан. Здесь надо сделать ремарку, что пуритане Новой Англии в принципе были религиозными экстремистами. Это люди, которые ради возможности служить богу так, как им было нужно, отправились через океан в совершенную глушь. Выстраивая свою новую жизнь, они выразили презрение не только английской церкви, но и политической структуре Англии.

Но формируя в Новой Англии новую мораль, они столкнулись с её тёмной стороной. Первыми жертвами экстремистской морали становятся, конечно же, дети: когда в семье наших изгнанников пропадает ребёнок, у отца закрадывается мысль, что виной всему – старшая дочь, заключившая сделку с дьяволом. Та в свою очередь спешит обвинить двух младших близнецов, что они поклоняются дьяволу в форме козла (отпущения) Чёрного Филипа. За кратчайший промежуток времени вся семья погибает, кроме старшей дочери Томасин, которая переживает галлюцинацию – если следовать нашей реалистичной трактовке, – в которой она заключает сделку с дьяволом, присоединяется к ковену ведьм и взмывает в небо.

Witch (2015)

Даже когда действие фолк-хоррора происходит в XXI веке, именно дети и подростки остаются наиболее подвержены религиозной радикализации в обеих формах – будь то слепое следование заветам предков или же радикальный бунт против них.

Варианты такого бунта мы видели в инди-хорроре «Jug Face» (2013), где небольшое поселение реднеков поклоняется яме в лесу. Однажды во время эпидемии оспы омовение в яме якобы исцелило людей, и с тех пор в обмен на исцеление яма время от времени требует жертву, насылая на одного из реднеков – гончара – видения и заставляя его лепить кувшины с лицом будущей жертвы. Когда очередная жертва находит кувшин и прячет его от остальных, всё поселение настигает месть ямы, которая произвольно забирает несколько жертв потому, что нарушен порядок вещей. Обратный вариант мы видели в «Pyewack­et» (2017), где во вполне современной, богатой и прогрессивной семье девочка-подросток решает насолить матери и призывает существо по имени Pyewack­et – это дух-фамилиар, который фигурировал в протоколах допросов, проведённых Мэтью Хопкинсом, “генеральным ведьмоловом”. Когда она понимает, что существо действительно явилось и готово убивать, то пытается разорвать пакт, но оказывается, что сотрудничать с потусторонним можно только на его условиях. Иными словами, однажды вернувшись к языческим традициям, откреститься от них – в прямом и переносном смысле – уже невозможно. Нельзя в этом году перерезать на алтаре горло односельчанину и собрать урожай, а в следующем году сказать: простите, нам тут удобрения подвезли, и вообще, мы как-нибудь справимся собственными силами. Как я уже говорила, в логике фолк-хоррора всегда есть свобода выбора (помните, «не доносить на своих родителей»?), но поскольку это тоталитарная логика, то отказ от соучастия влечёт за собой наказание.

Jug Face (2013)

Бен Уитли: фолк-триллер и ритуальная радикализация

Несмотря на то что самым популярным и влиятельным после “Ведьмы” современным фолк-хоррором стало “Поле в Англии” Бена Уитли, есть большой соблазн назвать его самым аполитичным: по сути, это попытка снять психоделический вариант исторической классики вроде “Уинстэнли”. Несмотря на то что действие фильма происходит во время Гражданской войны в Англии, никаких политических или религиозных тезисов в нём не звучит: в центре фильма – сцена, в которой несколько беглых солдат наедаются галлюциногенными грибами, и сам фильм по сути – это одна большая галлюцинация, обрамлённая мелкими.

Но “Полю в Англии” предшествовал менее известный “Список смертников” – триллер с элементами фолк-хоррора. Его герои – демобилизованные солдаты Гэл и Джей, которые стали наёмными убийцами. После того как очередное дело идёт не по плану (кстати, почему-то в Киеве), у них появляется шанс всё исправить, ликвидировав список из трёх людей. Им дают только адреса и фотографии обычных на первый взгляд граждан, но по мере конфронтации с жертвами выясняется, что это – представители власти. В фильме на этом не заостряется внимание, но трудно не обратить внимание, что один из них – священник, то есть представитель церковной власти, другой – член парламента, светской, и ещё один (по провинциальным меркам) – представитель интеллектуальной элиты. Нам дают понять, что все трое – глубоко порочные люди, потому что священник благодарит киллеров за то, что те пришли его убить, библиотекарь держит дома коллекцию, судя по всему, снаффа или детского порно, а под домом у члена парламента происходит ритуал с повешением девушки. На этом фоне наёмные убийцы так или иначе оказываются персонажами если не положительными, то полезными, своего рода чистильщиками. Но вместо аккуратных убийств с заметанием следов (”ничего личного”) герои, начиная испытывать отвращение к своим жертвам, устраивают настоящую резню. Как можно заподозрить с самого начала, члены культа (к которому принадлежали и убитые) намеренно втянули их в своеобразную игру. Их рутинные убийства тоже были своего рода ритуалом, смысла которого главный герой не мог понять, потому что видел только часть картины. Когда картина открывается, оказывается, что он не только главный бенефициар культа, потому что в конце его коронуют, но и главная жертва, потому что его обманом вынуждают убить собственных ребёнка и жену, которая, возможно, тоже всё время была в курсе происходящего. Это интересный перевёртыш, потому что обычно нам показывают, как под властью ритуала насилие становится рутинным, здесь же насилие, которое было просто работой для героя-киллера, будучи доведённым до определённого градуса, ритуализируется некой тоталитарной сектой. Кстати, само понятие тоталитарной секты в английском языке изначально использовалось по отношению к фашизму, и лишь спустя годы так стали называть непосредственно секты. Помимо харизматичного лидера, тоталитаризм как государственный строй и как форму религиозной организации роднит ещё и то, что неформально большим почётом пользуются те члены, кто способен большим пожертвовать, подвергнуть деструкции собственную семью, ближайший круг друзей. Фильм обрывается на сцене убийства жены, но остаётся намёк на то, что Джей не просто смирится с этим, не только примкнёт к секте, но и возглавит её, потому что по ходу сюжета его жертвы говорили ему: “Я рад, что перед смертью имел счастье с тобой познакомиться”.

Kill List (2011)

Сам режиссёр признавал, что “Список смертников” – это некий социальный комментарий к последствиям войны в Ираке. Мол, когда государство манипулирует моралью своих солдат, они из военных наёмников превращаются в цивильных убийц. Вообще, низвержение общества в анархию в какой-то переломный исторический момент – сквозная тема для Уитли, потому что о хаосе по сути была и его “Высотка”, экранизация антиутопии Джеймса Балларда, и “Поле в Англии” о хаосе Английской революции. Сейчас в реальном обществе происходят беспрецедентные вещи и нарастают милленаристские настроения, совсем как среди героев “Поля в Англии”, которые по сути были прародителями европейского либерализма – только они считали Антихристом своего наследного монарха Карла I, а сейчас аналогичный эпитет можно услышать в адрес любого из политиков правого толка – от свежеизбранного президента Бразилии Жаира Болсонару и Дональда Трампа до австрийского канцлера, – и жаль, что именно сейчас Бен Уитли разочаровался в визионерском кино и стал снимать стилизации под боевики 70‑х вроде “Перестрелки”. Возможно, он просто наконец-то получил пропуск в большое кино и начал исполнять свои юношеские мечты, а может, он мог бы нам ответить, что нет смысла продолжать снимать пророческие хорроры о наступлении общественно-политического хаоса, если пророчество уже сбылось.

A field in Eng­land (2013)

*  *  *

Как видим, возрождение фолк-хоррора произошло параллельно росту в Европе и США неоконсервативных настроений. Некоторые фильмы пытаются напрямую осмыслить или обыграть новую реальность – например, одержимость неоконсерваторов язычеством, – но большинство является метафорой, позволяющей взглянуть на происходящее под мифическим, фантастическим углом. А фантастическое в кино, как мы помним, это всегда политическое.

Mary Moyni­han

СПИСОК НАИБОЛЕЕ ЗНАЧИМЫХ ФОЛК-ХОРРОРОВ

Классика:

Hax­an (1922)
Black Moon (1934)
City of the Dead (1960)
Mat­ka Joan­na od Aniolów (1961)
Eye of the Dev­il (1966)
Witch­es (1966)*
Incubus (1966)*
Witchfind­er Gen­er­al (1968)*
Whis­tle and I’ll come to you (1968)*
Robin Red­breast (1970)
Crowhaven Farm (1970)*
The Blood on Satan’s Claw (1971)
A warn­ing to the curi­ous (1972)*
Kanashi­mi no Bel­ladon­na (1973)
The Wick­er Man (1973)*
Mariken van Nieumeghen (1974)
Pen­da’s Fen (1974)*
Mur­rain (Against the crowd, 1975)
The Dark Secret of Har­vest Home (1978)

Пауза (80—90‑е):

The Watch­er in the Woods (1980)
Eyes of Fire (1983)
The Guardian (1990)
A view from a hill (2005)*
Puff­ball (2007)

Современные:

Kill List (2011)*
A field in Eng­land (2013)
Jug Face (2013)
The Witch (2015)*
Pyewack­et (2017)
Arca­dia (2017)
Apos­tle (2018)*
Hold the dark (2018)*
Bri­tan­nia (2018)

Звездочками (*) отмечено то, что рассматривали подробно, остальное просто демонстрировалось в виде иллюстраций или упоминалось коротко во время лекции.