Серосветлые апокалипсисы и эсхатологии всеобщего спасения

Понятие «греха» всегда использовалось организованными религиями как моральный хлыст, удерживающий с большим или меньшим успехом человеческие массы от насилия и зверства, задающий нравственные координаты целым цивилизациям. Это же понятие помогало и уберегать жизни людей от малопонятных, но традиционно известных опасностей. И на нём же строились институты преследования инакомыслящих, утверждалась власть церковной иерархии.

В конце концов именно тем, насколько избегает “греха” верующий, должна была определяться его судьба после смерти индивидуальной и после того, как преставится весь мир – судьба после Апокалипсиса, “на Страшном Суде”, в Рагнарёк или в конце Кальпы. Естественно, “грех” мгновенно превращался в орудие тирании, с помощью которого можно было уничтожать “идеологов греха”, ересиархов и раскольников – так же легко, как и просто неугодных.

Однако существовала и иная сторона этой медали, теологическая и мистическая. Те, кто не стремился утверждать свою власть, но желал стяжать мудрость, пытались разделить мир на тёмное и светлое, на грязное и чистое, на совершенное и низменное, на преходящее и вечное — и удалиться от темноты на свет, от грязи к чистоте, от низменности к совершенству, от суеты в вечность. Там мы обнаружим поиск и обретение чуда, устремление к абсолютному — в том числе и эсхатологическое устремление ко всеобщему прощению, очищению, упразднению «греха» и спасению к Жизни Новой.

Там мы обнаружим карты светлых тоннелей реальности – во всех их блеске и нищете.

Свет светом, а грех грехом

Грозные и мрачные тоннели реальности различаются по концентрации тьмы: какие-то обещают потрясения, войны и колоссальные разрушения, другие – всеобщую неизбежную и ужасную погибель. Но карты светлых тоннелей доходят до гораздо более сложных финалов: спасения Сатаны, просветления мира, установления нового, совершенного Эона – выполнить такие задачи гораздо труднее, чем просто сжечь всё “лишнее”.

К сожалению, эти пиковые точки совсем не характерны для самых распространённых религий, и большинство эсхатологий относятся, скорее, к серому спектру.

Самые древние представления о конце света, как правило, именно таковы – как, например, великий цикл сотворения почти совершенного мира, его деградации, уничтожения в конце, вселенского сна и нового сотворения, который мы видим в индуизме и буддизме. История таким образом обнуляется и обретает равновесие: что имеет блестящее начало, завершается обязательным крахом. Море майи волнуется – но не прибывает и не осушается.

С одной стороны, на этой карусели можно творить всё что душе угодно – например, становиться мудрецом, способным принимать мир таким, какой он есть, и наслаждаться самыми утончёнными способами; богом в райских мирах, да хоть самим Индрой. С другой – сходить с карусели вообще некуда, и конца-края ей нет и не будет.

Это индуистское колесо рождений и смертей, столь нелюбимое в буддизме, является на самом деле гораздо более расхожей моделью. Как ни странно, его во многом разделяли Гераклит и стоики. По их воззрению, мир возникает из Огня и в нём же исчезает, подходя к концу; спасения ими не предполагалось – но можно было утешиться тем, что каждый новый виток начинался с золотого века, времени изобилия, гармонии и счастья. Но деградация, разрушение и пересотворение всегда неизбежны и никакого спасения не будет.

Немного ярче зороастрийский сценарий: люди в нём считаются почти поголовно детьми Света, так что им просто нужно дождаться военной победы светлых сил, когда добро поставит зло на колени и зверски убьёт. Тогда все они будут воскрешены, очищены в огне и примут бессмертие, ад будет разрушен, а мир застынет в золотом веке навсегда. Впрочем, свет и тьма мыслятся зороастризмом как равно вечные начала, и что удержит разбитые силы тьмы от повторного вторжения – непонятно. А спасти приспешников Аримана, друджвантов, людей, отрёкшихся от света, не получится: когда мир будет обновляться пламенем, они будут сожжены.

Общепризнанный христианский апокалипсис схож в этом с зороастрийским: хотя Небесный Иерусалим после битв и Страшного Суда и станет местом, где меж людей будет жить сам Бог, Сатана и упорствующие грешники будут извергнуты во Внешнюю Тьму, где пребудут, отрезанные от творения, в вечности деградации.

Все эти карты так или иначе ограничивают тех, кто им следует. Они уравновешены, интуитивно вызывают больше доверия – но оттого и ограничены. Гораздо выше взлёт нескольких других эсхатологий, тайных или признанных лишь отчасти, – эсхатологий всеобщего спасения. 

И никто не уйдёт обиженным

Три известных нам явления такого эсхатологического устремления — это тиккун олам, появившийся в мишнаитский период иудеи, апокатастасис Оригена и Климента Александрийского (а также церковного «отца отцов» Григория Нисского, почему-то причастного сией е‑е-ерес-с-си) и, конечно же, гностические теории Спасения, такие как Последняя Статуя манихеев или иные формы массового возвращения света в Плерому, более или менее сходные в своём строении (наверняка в силу нашей неосведомлённости и недостаточности источников). Как будто в первых веках нашей эры что-то там надломилось в конструкции Чёрной Железной Тюрьмы — и оказалось, что Иначе может стать не для некоторых и за дорого, а для всех и даром.

Экстравагантность конкретно гностических историй на эту тему, конечно, зашкаливает — и это только по тем источникам, которые дожили до наших дней. А. Л. Хосроев в «Истории манихейства» исследуя коптские свитки находит, например, что мир наш образован из тёмных тел архонтов, злых материальных сил, удерживающих в себе вечный свет; и что свет этот со временем вытягивается и возвращается домой, в полноту и вечность Плеромы. Последняя его порция, которая будет вытянута перед самым концом, образует некую Последнюю Статую, которая начнёт новый эон свободы от материальных оков, тогда как остатки сил тьмы будут навечно заключены в некую Могилу.

Есть и чуть более примитивные теории: например, в «Сущности правителей» излагается версия, согласно которой через какое-то время придёт Истинный Человек, принесёт Знание — и 

«тогда мысль слепая будет извергнута от них. И смерть, которая от властителей, будет попрана ими. И взойдут они ко Свету, который не имеет пределов, где это Семя (pe-ei-sper­ma) существует… Тогда властители оставят времена свои. И ангелы их будут рыдать над разрушением их. И демоны их будут оплакивать их смерть».

Другими словами, человечеству, похоже, обещается абсолютное знание и бессмертие, а также главенство над силами природы после явления очередного мошиаха.

При такой-то экстравагантности гностических верований именно гностические вероучения выражают если не букву, то свободный дух эсхатологического порыва ко всеобщему спасению, фактически обозначая «греховным» всё материальное творение сверху донизу. Секта архонтиков, например, сообщает о существовании семи небес, на каждом из которых сидит по Архонту, каждый из которых питается человеческими душами (sic!). А каиниты (чьё существование, впрочем, не вполне достоверно), как пишет Ириней Лионский, принимают, что 

«при всяком грехе и постыдном поступке присутствует ангел, и действующий осмеливается приписывать свою дерзость и нечистоту ангелу, и каково бы ни было действие, совершать во имя ангела и так говорить: «О ангел! я злоупотребляю твоё дело; о сила! я совершаю твоё действие»».

Такое смахивающее на околобуддистское, простите за выражение, самонеотождествление — логичное развитие понятия о греховности, отрицание, отторжение части себя, выведение её за скобки во имя устремления к её противоположности.

Только вот у гностиков это практически всегда очень воинствующее противопоставление, граничащее с утробным воем «спасите меня кто-нибудь отсюда, а по возможности убейте гадину, которая всё это натворила». В некоторых гностических сектах Эоны Света тем и занимались, что спасали вопиющих во тьме; а вот с каббалистической точки зрения такой запрос, конечно, парадоксален: ты же сам это всё и натворил под той или иной душой-личиной из тех шестисот тысяч, на которые разбилась твоя изначальная всеобщая душа.

Воссоздавая же себя из разрушенной, раздёрганной, низвергнутой в глубину тьмы и кеному (в данном случае «мадор клиппот» — мир нечистых желаний, лишённый высшего света) формы, эта душа постигает мудрость, заключённую в ней, обретает изначально заложенный в неё свет, не устремляясь куда-то прочь в порыве эсхатологического эскапизма.

Так постепенно совершается тиккун олам — ведущий в конце концов к тому, что

«поглощена будет смерть навеки, и отрёт Господь Бог слёзы со всех лиц» (Ис. 25:8).

Творение будет восстановлено и украшено, и никто от этого не уйдёт. Сегодня этим понятием, правда, руководствуются более молодёжные организации и благотворительные фонды, а также и бравируют некоторые российские миллиардеры, начинавшие фарцовщиками.

А вот христианское понятие о всеобщем спасении, апокатастасисе, наоборот, традиционно отрицается как оригеновская ересь. Изначально апокатастасис был частью учения христианского апологета Климента Александрийского, основоположника одноимённой богословской школы. Веривший в учение Христа с таким пылом, что  утверждал даже возможность покаяния Сатаны, он также утверждал Бога источником знания, а знание и философию — путём спасения через гнозис, что роднит его с теми же гностиками.

Его продолжатель и духовный наследник Ориген углубил понятие апокатастасиса. Объясняя, что 

«будет Бог всё во всём» (1 Кор 15. 28), он пишет: «Тогда уже не будет различия добра и зла, потому что зла не будет вовсе: Бог будет составлять всё, а при Нём уже не может существовать зло…»

Бог для Оригена — не наказующий строгий отец, но лечащий врач: 

«Бог, этот врач наш, желая истребить болезни наших душ, полученные ими вследствие различных грехов и преступлений… даже прибегает к наказанию огнём для тех, кто потерял здоровье души».

Одновременно Ориген обогатил своё учение эллинистическими и платоническими идеями, в результате чего на Вселенском Соборе был предан анафеме не только он, но и все те, кто не анафемствовал его (т. е. не только те, кто был «за», но и все воздержавшиеся). Для этого постарался лично Юстиниан Великий — причём целый монастырь последователей Оригена был «очищен» военной силой.

Идея апокатастасиса, впрочем, не была забыта: она оказалась близка Григорию Нисскому, святому, отцу и учителю Церкви, который полагал «зло» и «грех», а также и соответствующие им адские мучения не самостоятельными сущностями, но мерой удаления от божественного блага, которое абсолютно, а потому надвигается, неотвратимое и окончательное в своей вечности.

Впрочем, сегодняшнее христианство отрицает апокатастасис как противоречащий свободе человеческой воли, утверждая неотвратимость и вечность «добровольного» ада, в который низвергнутся проклятые грешники из-за податливости собственной природы.

В каждом из этих трёх случаев «грешить» значит заниматься совершенно разными вещами; богослужение иудея гностик воспримет несравненно греховным. Однако во всех трёх случаях при попытке заглянуть за горизонт времени «греховность» становится лишь ограничительной чертой несовершенства, казуальности и запустения, преодолимой и относительной перед лицом наступающей бесконечности.

Автор: Fr.Chmn

Иллюстрации: НЁ

[Скачать статью в .pdf]

[Купить печатный журнал]