Зенитные комплексы Виктора Олеговича (апология Пелевина)

Уже который год примерно в одно и то же время в русскоязычном окололитературном пространстве стартует специальная олимпиада, приуроченная к выходу очередной книги Виктора Пелевина. Среди основных дисциплин этого состязания: шумные дискуссии о деградации Пелевина как писателя; изящные манифестации равнодушия к автору, а также — хвалебные оды ему же. В нашем сообществе эти дисциплины лучше всего проиллюстрированы локальными мемами “Пелевин ТОРТ / не ТОРТ” и “Пелевин новую книгу мудак”.

Но каковы причины того, что каждая новая книга Пелевина вызывает такой резонанс и яркую эмоциональную реакцию у самого широкого круга людей, многие из которых не являются читателями данного автора? В первую очередь, конечно, это агрессивная маркетинговая политика книжного архонта ЭКСМО, который давно является символом множества негативных явлений в книжной отрасли. Сам факт конвеерного режима выхода книг Пелевина в ЭКСМО (ежегодно, в одно и то же время) вызывает множество подозрений — ведь в представлении читателя “конвеерность” литературы зачастую равнозначна штамповке, что автоматически обуславливает низкое литературное качество таких книг.

Тем более что сам Пелевин превращён ЭКСМО в бренд: в выходных данных книг давно уже значится “Виктор Пелевин. Единственный и неповторимый™”. Это как будто делается в попытке опровергнуть мысль о том, что когда писатель превращается в бренд, то запросто может быть повторён группой литературных негров. Впрочем, может быть, это брендирование — рефлексивная инициатива самого Пелевина, наподобие обыгрывания темы “литературных негров” в его лучшей книге. Мы не знаем.

Зато мы знаем наверняка, что в том, как Пелевина воспринимает читающая публика, есть много странностей. Странности эти имеют корни в стереотипном и устоявшемся образе ПВО — и об этом ниже речь поведёт уважаемый Ибсорат. К его апологии Виктора Олеговича мало что можно добавить. Разве что только Недорогая Редакция позволит себе кратко высказаться по поводу сборника новелл “Искусство лёгких касаний”, изданного в августе 2019 года.

Сборник этот для постоянного читателя Пелевина выглядит как вольная импровизация на тему “Ананасной воды для прекрасной дамы”. Новеллы “Искусства лёгких касаний” структурно и тематически очень во многом напоминают новеллы “Ананасной воды”, как будто была задача реаранжировать их в новом мем-окружении. Впрочем, ПВО предпочитает в своих произведениях использовать сугубо определённые, устоявшиеся сюжеты, которых у него фактически два с половиной (об этом — см. ниже). Будто бы высмеивая этот modus operan­di, один из персонажей новеллы “Иакинф” говорит:

Вот был один латиноамериканец, который говорил, что сюжетов всего четыре. Я уже не помню, что там у него – какие-то герои, крепости, путешествия. А по-моему, сюжетов всего два. Первый – как человека убивают из-за денег. Второй – как человека приносят в жертву.

Сам сборник “Искусство лёгких касаний” можно назвать удачным, несмотря на эту сюжетную шаблонность, — на взгляд Недорогой Редакции, даже третья новелла, “Столыпин”, не является безделицей-довеском к другим двум, а в форме, доступной и понятной каждому жителю пост-СССР, разъясняет буддийское представление о ярусах существования камалоки (мира желаний).

Мир желаний — бесконечно увлекательное место, наводнённое многими сущностями. Недорогая Редакция позволит себе высказать смелое предположение, что основная цель регулярной деятельности Пелевина (помимо чисто меркантильной) — борьба с некоторыми сущностями этого мира желаний. Против кого же работает ПВО?

Об этом прямым текстом говорится в заглавной новелле:

«В нас есть хищник, который пришел из глубин космоса и взял на себя управление нашей жизнью. Люди – его пленники. Хищник – наш господин и хозяин. Он сделал нас послушными, беспомощными…»

– Они называют его «летуном», – объясняет Лефевр. – И видят его как тёмное покрывало, накрывающее человека собой. Увидеть Разум таким образом помогают многие растительные алкалоиды. Признаюсь, я и сам отчасти знаком с сырым восприятием, лежащим в основе этого мифа. Но подобная образность кажется мне чересчур мрачной… Если вы видели «Apoc­a­lyp­to» Мела Гибсона, вы понимаете, насколько жутка была эта культура. Ацтеки, тольтеки и прочие майя без конца брали друг друга в плен с самыми недобрыми целями – отсюда, наверное, и такие сравнения: хищник, пленник…
– Но вы же специалист по гностицизму, – говорит Голгофский.
– Именно. Гностики тоже хорошо знали, о чём идёт речь. Публикации на эту тему есть в открытом доступе. Вот, почитайте дома…

Оказывается, гностическая традиция говорит почти о том же самом, о чём Кастанеда, только называет «летуна» архонтом. Исследователи отмечают удивительные параллели в видении этих феноменов гностиками и древними мексиканскими магами. Современные поп-авторы (видимо, иронизирует Голгофский, «поп-» здесь употреблено в духовном смысле) называют эту же сущность Великим Вампиром, как бы непрерывно летящим сквозь человеческий ум.

Зенитные комплексы ПВО создаются против “летунов” — в этом, в общем-то, и есть основная польза книг Пелевина, помимо эстетической. И если с точки зрения литературной эстетики ПВО зачастую проигрывает своим коллегам, отточившим язык и стиль, то с точки зрения функциональности полный порядок — ведь каждая книга Пелевина является пособием по ментальной гигиене и самообороне от чудовищ разума, изложенным языком чуть-чуть устаревшей современности. Главное это вовремя понять.

Мефодий Софийский

Выход очередной книги Виктора Пелевина – это не только продолжение его авторского сериала, но и очередной виток высказываний в его адрес, со стороны критиков и фанатов. По традиции, я тоже хочу принять участие в этой неоднозначной забаве – но в этот раз я выскажусь не столько о новом произведении (о нём будет немного в конце), сколько о творчестве Виктора Олеговича в целом.
Моя задача сейчас такая: попытаться объяснить, чем дорог этот автор и его творчество мне, и мне подобным. Но избежать, по возможности, всякого высокомерия и снобизма, в духе «вы все читаете его жопой» и «кто не с нами, тот дурак».

Я даже готов выступить «адвокатом дьявола», и с пониманием отнестись к тем, кто разочаровывается в Пелевине как в писателе и ругает его за отсутствие яркой литературы – а к таким относится не только не раз помянутая нами Галина Юзефович, но и наш любимый Владимир Сорокин.

То есть, да – те, кому в книгах ПВО недостаёт литературной красоты, сильных выразительных средств, той поэзии, которую можно, по выражению Хармса, кинуть в окно, да так, что стекло разобьётся, – те, конечно, справедливы в своём неудовлетворении. Но мне кажется, эти люди напрасно ждут от Пелевина подобных поворотов. Хотя такие вещи он вполне способен делать, и время от времени эти свои умения демонстрирует, – но это вовсе не входит в обязательную программу, и лучше воспринимать как приятный сюрприз.

Также в обязательную программу, по-моему, не входят ни социальная критика, ни шутки-прибаутки. Да, эти средства у Пелевина встречаются регулярно, но не советую открывать его новую книгу в расчёте на острый стёб над текущей повесткой. Стало быть, те, кто сетуют на отсутствие, например, в «Смотрителе» актуальности и смешных шуток, правы в том, что их там и впрямь почти нет – но не правы в том, что почему-то думают, что они там должны быть.
А мой взгляд на то, что там должно быть, и зачем наш уважаемый автор пишет свои книги, да ещё и с такой регулярностью, изложен далее.

Многие критики описывают творчество Пелевина примерно так: «смесь из каламбуров, шуток, мемов, литературных отсылок, сатиры и мистицизма-буддизма-эзотерики». К каламбурам и шуткам часто добавляют что-нибудь вроде «унылые», а к мистицизму – «попсовый» («пересказы Кастанеды», «буддизм для бедных» и т.д.).
Оставив пока в стороне вопрос качества всех этих ингредиентов, я готов утверждать: подобный взгляд на творчество Виктора Олеговича в корне неверен. Дело в том, что в этом списке в одном ряду идут, грубо говоря, средства и цель. Приёмы, которыми автор пользуется, и то, для чего он ими пользуется.

Я утверждаю, что философская, «эзотерическая», «мистическая» нагрузка – это вовсе не один из ингредиентов, и не излюбленный приём, а магистральная линия, суть и смысл всех его произведений. В качестве аргумента я предлагаю окинуть взглядом всё творчество автора – от ранних рассказов до современных романов, эссе, интервью и так далее. Всю деятельность Пелевина (да и его внелитературную жизнь, насколько мы можем о ней судить) объединяет именно пристальный интерес к работе человеческого ума. В этом смысле он действительно всю жизнь пишет одну книгу – потому что всю свою жизнь посвятил исследованию этих вопросов.

Всё остальное – актуальные реалии, каламбуры, метафоры и так далее – это его способ разговора на эту главную тему с читателем и, быть может, с самим собой. Я готов предположить, что это даже не стиль его творчества, а такой способ мышления.

Об этих глубоких и абстрактных вопросах можно пытаться думать и говорить по-разному. Можно, например, писать философский трактат, как Витгенштейн или Шопенгауэр, выстраивая мысль по образцу научного дискурса, анализируя понятия, вводя термины, – и получившийся текст, скорее всего, осилят немногие (как и литературу по высшей математике). Можно создавать эзотерическую понятийную систему – но там есть риск запутаться в собственных метафорах и запутать в них читателя. Проблема эзотерического дискурса часто как раз и состоит в своеобразном обращении со словами – и привычке «объяснять непонятное через ещё более непонятное». Ярче, чем в эзотерике, это проявляется, пожалуй, лишь в текстах всевозможных «постструктуралистов» – ну а скептическое, так скажем, отношение Виктора Олеговича к ним ни для кого не секрет.

Пелевин избрал другой подход: он пытается говорить об абстрактных, сложных вещах с помощью понятных метафор – но постоянно меняет эти метафоры, и регулярно напоминает читателю об их условности. Он буквально «объясняет на картошке», как Чапай Петьке. А в качестве изобразительных средств использует то, что так или иначе находится в поле внимания – отсюда и всё это обилие актуальной тематики, мемов различной свежести и т.д.

И в этом смысле он никакой не постмодернист, а модернист. Его цель – не игра ради игры, а осмысление с помощью метафор, сопоставления структур – языковых, социальных, мифологических и так далее. Здесь можно вспомнить великого модерниста Джойса, который в «Улиссе» ставил целью демонстрацию работы бодрствующего ума, а в «Поминках по Финнегану» – ума спящего. И в этом смысле пелевинский «Шлем ужаса» – это вполне джойсианская попытка демонстрации работы человеческого ума вообще. Как и Джойс, он использует для этого различные дискурсы, понятийные аппараты, культурные феномены – но не просто забавляется с ними и не развлекает читателя. Он собирает массу конкретных примеров, чтобы было легче совершить выход на абстрактный уровень.

Есть разные подходы к написанию книг по той же высшей математике. Абстрактная математическая идея – например, «предел» – может даваться сразу в виде строгого формального определения. Но по-настоящему понятно оно будет только человеку, уже обладающему серьёзной подготовкой, а вот педагогическая, «вводящая в курс дела» составляющая окажется стремящейся к нулю. К сожалению, такой подход повсеместно встречается в системе образования – с удручающими последствиями.

Но есть другой подход. Вы читаете книгу – и видите какую-то уже доступную для понимания конструкцию. Потом видите ещё одну конструкцию, взятую из другой, но тоже знакомой области. Потом ещё одну. И ещё. И замечаете, что все эти конструкции, относящиеся к разным областям, устроены похожим образом. Далее происходит скачок абстрагирования: все эти примеры обобщаются – и таким образом усваивается абстрактная идея. А вот затем уже можно давать строгое формальное определение – оно теперь не висит в пустоте, как синтаксическое кружево из пустых знаков, а опирается на фундамент конкретных примеров, обретая смысл. Хорошие учебники пишутся именно так, и хорошие преподаватели именно так объясняют материал.

Метод, практикуемый Виктором Пелевиным, примерно такой и есть. Вот он берёт свежие социальные явления. Берёт известные мифы. Литературные примеры. Анекдоты. Знакомые каждому человеку переживания из повседневного опыта, взаимоотношений, детства и так далее. А потом обнаруживает в них сходную структуру, и демонстрирует принципы работы ума. И этот метод можно увидеть буквально во всём, что он написал.

Но здесь возникает интересный вопрос о статусе его творчества. Насколько можно считать это литературой – по крайней мере художественной? И до какой степени имеет смысл оценивать его тексты именно как творчество литератора?

Исходя из сказанного выше, получается, что его тексты граничат с тем, что называется специальной литературой. А литературные критики ведь не оценивают учебники по матанализу, не правда ли? С другой стороны, сам автор позиционирует свои произведения как романы, рассказы и так далее. Эти тексты имеют все признаки художественных произведений – сюжеты, литературные приёмы… Ну, а книги Карлоса Кастанеды – это что? Художественная литература – или философская/эзотерическая, но поданная в художественной форме? Многие ли читают Кастанеду ради литературных достоинств? Подозреваю, что нет, большинству его читателей интересны мысли, идеи. С другой стороны, упомянутый выше Джеймс Джойс – несомненно, литератор, писатель.

Другой интересный пример – канадский мыслитель Маршалл Маклюэн (которого Пелевин, конечно, знает и, видимо, весьма ценит). Он был учёным, исследовавшим коммуникации, медиа, технологии – но его книги мало похожи на научные. Полные афоризмов, каламбуров, парадоксальных идей, неожиданных метафор, эти тексты очень во многом близки авангардной модернистской литературе – и в них видно огромное влияние любимых автором Джойса, Элиота и Паунда, которых он постоянно цитирует и на которых ориентируется. Но, тем не менее, это – не беллетристика и не поэзия, а весьма специальная литература, философского толка. Однако научно-популярной её не назвать, и академической тоже.

Подобных примеров можно привести много: и Пирсига с его «Дзен и искусство ухода за мотоциклом», и Балларда с «Выставкой жестокости», и Грегори Бейтсона с книгой «Разум и природа», и Роберта Антона Уилсона — между художественными, автобиографическими и публицистическими книгами которого не так много различий… В итоге получается, что все они находятся в некой пограничной, «сумеречной» зоне – все они в первую очередь мыслители, но выбравшие своеобразный способ размышления.

Конечно, мне возразят: почти каждый серьёзный писатель, художник и так далее поднимает серьёзные темы и касается глубоких вопросов. И будут по-своему правы – но я на это всё же немного возражу в ответ. Во-первых, есть великие писатели, для которых намного более значима форма, владение словом, литературная игра. Пожалуй, один из таких – Набоков, который в этом смысле как раз постмодернист. Во-вторых, в случае с Пелевиным и его «собратьями» ситуация такова, что содержание, идейная составляющая для них всё же намного важнее эстетической стороны дела и чисто литературного мастерства.

А умеет ли Пелевин «в литературу»? Владеет ли словом, если по-простому? Я считаю, что да, несомненно. Если кто сомневается, перечитайте рассказы вроде «Водонапорной башни», сборник «Синий фонарь» или некоторые романы – такие как «t» (который я считаю его лучшим романом вообще). И да, «ранний Пелевин», конечно, уделял литературной стороне дела больше внимания, чем поздний. Писатель в нём идеально дополнял мыслителя – а позже мыслитель одержал верх. Конечно, когда форма и содержание гармонируют – это прекрасно. И можно пожалеть, что «тот самый» Виктор Олегович, каким мы его полюбили в начале 90‑х, всё реже проявляется во всём своём великолепии – хотя, конечно, периодически всё же напоминает о своих литературных талантах. Чувствуется, что такие вещи, как «t» или «Смотритель», писались долго, старательно, а другие – как бы на скорую руку. И тот же грандиозный «Бэтман Аполло» – пример «романа идей», в котором идей больше, чем, собственно, романа.

Можно задаться вопросом – а зачем? Зачем он пишет по книге в год, позволяя себе расслабиться как литератор? Обычные ответы – контракт, жажда денег, нежелание уйти вовремя и т.д. – честно говоря, меня не очень убеждают. Мне кажется, ему по-прежнему есть что сказать. И ему хочется поделиться своими мыслями, а может, и самому привести их в порядок – и это для него часто оказывается важнее, чем тщательность выразительных средств. Я даже предполагаю, что здесь и что-то эмоциональное тоже: вероятно, он, как не чуждый, мягко говоря, «буддистского» (назовём для простоты так) взгляда на мир, остро переживает происходящее, и хочет помочь и себе, и нам прояснить ситуацию, высунуться из этой дремоты, переходящей в кошмар.

И здесь я хочу привести слова Маршалла Маклюэна о другом авторе «пограничной зоны», писателе-мыслителе Уильяме Берроузе:

Удивительно читать отзывы о его книгах, как о не-литературе или о плохой научной фантастике. Это примерно как критиковать манеры и речь человека, который стучится к вам в дверь, чтобы предупредить о пожаре, охватившем крышу нашего дома. Он не просит признания как писатель. Он пытается указать на кнопку аварийной остановки активных и гибельных процессов, окружающих нас.

Я считаю, что это целиком и полностью приложимо и к Виктору Олеговичу Пелевину. Этим он для нас и ценен в первую очередь. Для «нас» – это для тех, кто воспринимает его именно как своеобразного и важного мыслителя, человека, чьё творчество помогает разобраться в происходящем снаружи и внутри. Может быть, он и не «единственный и неповторимый», но таких, как он, ощутимо мало.

Как мы его читаем? Ну, вот смотрите, возьмём роман “Empire V”. Что это за книга? На первый взгляд, очередная конспирологическая фантазия: миром правят вампиры, человечество для них – дойные коровы. И вроде бы всё это не ново и тысячи раз обмусолено многими. Кто-то, впрочем, увидит интересную параллель с лекциями Джемаля – и сделает какие-то выводы.

Но всё же эта внешняя сторона – только способ поговорить о работе ума, и вот тут начинается самое интересное. Пелевин показывает, как работает словесный, абстрагирующий ум. Как процесс порождения абстракций замыкается сам на себя, создавая нечто вроде коридора отражений между двумя зеркалами. И оказывается, что колоссальная яма, в которой обитают вампиры, – это тоже метафора, перевёрнутая вавилонская башня, и так разворачивается панорама того состояния ума, в котором пребывает современная цивилизация. Состояние, когда абстракции заняли места непосредственного опыта. Перевёрнутая лестница мышления. В итоге научная картина мира, например, превращается в чудовищную ловушку – и тут можно вспомнить, при желании, Евгения Головина, говорившего о том же не раз. Или Коржибского с его изучением семантических ловушек ума. Или Витгенштейна.

Рассуждения о том, что «Бог», «смысл жизни» и так далее – побочные продукты работы «денежной сиськи», встроенной в ум, чтобы производить «баблос», кажутся неумелой сатирой на «общество потребления» – до тех пор, пока не приходит осознание того, что деньги здесь – это тоже метафора, символ любых абстракций, теряющих связь с реальностью. И беда вовсе не в словах и деньгах самих по себе, и не в существовании абстрагирующего ума, а в его автоматической работе. А если прийти в другое состояние сознания, то, кто его знает, – вдруг окажется, что «Ум Б» – вовсе не тюрьма, а дворец, созданный, чтобы в него пришёл Бог?.. ну и так далее.

Конечно, такое восприятие нужно и близко не всем, и я вполне понимаю тех, кому Пелевин неинтересен. Вовсе не каждый хочет погружаться в подобные размышления, открывая роман популярного автора. Здесь нет никакого снобизма: вот глубоко уважаемый Владимир Сорокин в свежем интервью говорит, что он ценит именно литературу как «сильный наркотик», а Пелевин в этом плане далеко не всегда «штырит». Это – абсолютно честная позиция, на которую великий (без всякой иронии) писатель Сорокин имеет полное право. А Дмитрий Быков имеет право видеть в книгах Пелевина что-то своё – ну, критику путинского режима, например, хотя нам, «сектантам», это кажется очень странным. А кто-то имеет право ограничить своё восприятие «унылым анекдотчиком», и поискать анекдотчиков получше, или что-то вообще другое – что ж, jedem das seine.
Но вот снобизм по отношению к тем, кто, как мы, видит в ПВО интересного и глубокого мыслителя, не оправдан ничем. Хотите критиковать его как философа – тогда воспримите, например, в «Ампире V» идеи вроде тех, что я набросал выше, – и дискутируйте на этом поле. Но вот говорить, что «Шлем ужаса» полон пустопорожней философской болтовни и потому плох, – это, извините, не критика, а глупость.

То же самое и с пресловутым «Gen­er­a­tion П»: это книга не про рекламщиков и не про 90‑е, а картина падения человеческого существа, книга о чёрной магии, карта маршрута «в темноту, назад и вниз». Как и большинство его романов, кстати. Мир, населённый людьми, лишёнными любви и понимания, постоянно пытающимися друг другом манипулировать, стремящихся друг друга наебать, а в итоге теряющих свою душу. И новая книга – о том же, она весьма близка идейно к «вавилонской трилогии».

Заключительный рассказ «Столыпин» – это, скорее, такой бонус-трек, лично мне не очень интересным показавшийся. Основу составляют первые два произведения – диптих «Сатурн почти не виден». И нет, это не про «пиар», не про «русских хакеров» и не про масонов, ЦРУ и феминисток с трансгендерами. Это о божествах, которым умопомрачённые люди приносят в жертву других людей, а в итоге – всё равно себя. И главное из которых – Время, Кронос, принимающий облик Разума (как в проекте Просвещения), но сжигающий жизни (как во времена Французской революции, а потом в XX веке, а потом сейчас).

С литературной точки зрения первый рассказ – «Иакинф» – написан, наверно, лучше, хоть и сразу понятно, к чему идёт дело, и очевидно сюжетное сходство с другими рассказами автора – «Кормлением крокодила Хуфу» и «Тхаги». Но здесь снова важнее идея: в этом рассказе Пелевин её намечает, а вот в центральной повести «Искусство лёгких касаний» раскрывает уже полностью.

Эта книга, как и многие другие, – вовсе не метафизический комментарий к событиям российской и мировой истории, как многие склонны считать. Наоборот: это разговор о метафизике в терминах, в том числе, российской и мировой истории. Пелевин вовсе не пытается объяснить нам, что с нами произошло за год, с помощью буддизма, гностицизма и прочей философии, – он объясняет то, чем занимаются буддизм, гностицизм и философия, с помощью материала текущего времени.

В целом новая книга больше всего похожа на «Ананасную воду», разве что написана, пожалуй, несколько расхлябанно (вообще, есть интересная закономерность: кажется, книги об индивидуальном спасении – “ЧиП”, “Священная книга оборотня”, “t” и близкий к ним “Смотритель” – написаны совсем иначе, с большим вниманием к форме, чем мрачные, гностическо-конспирологические вроде «вавилонского цикла»). Но, повторюсь, важно не это.

Автор опять предупреждает нас о пожаре – а его опять критикуют за манеры. А то и рассуждают, либерал он или ватник, и критикует он Америку с Россией или симпатизирует. Хочется крикнуть – аууу! вы чего? Он людям симпатизирует, а не «ватникам» и «либералам», «американцам» и «русским». «Ватники», «американцы» и «либералы» с «феминистками» – это те ловушки для ума, в которые люди раз за разом попадают, или, в терминах новой книги, химеры – а Пелевин раз за разом пишет для людей свою «одну и ту же книгу», карту для поиска аварийной кнопки.

И пусть пишет ещё, ибо тому горькому катаклизму, который мы тут наблюдаем, пока что никакого конца не видно.

Алексей Ибсоратов