Смерть в Третьем Риме

В естественном умирании жанров обычно есть положительная сторона. Это смерть иллюзии. Возможность трансформировать священную корову в пару удобных сапог. Самообман и вера в собственную исключительность всегда были важным двигателем творчества, причём речь здесь идёт как о талантах, так и о поклонниках. Неофолк классического периода был весьма романтическим явлением, зажигающим эмоциональный отклик у слушателя. Во многом за счёт претензий на элитарность и некое высокое место в гипотетической «иерархии жанров». Понятно, что это смешно звучит в случае явления, буквально родившегося из nov­el­ty-пародий на рождественские синглы. Но для понимания этого нужно было всё-таки выйти за пределы субкультурных рамок (крайняя малочисленность субкультуры только усиливает самовосприятие в качестве эстетической элиты).

Сейчас, к счастью, уже нет ни единого жанра, ни монолитной среды поклонников. Словно жанровое старение тоже приводит к возвращению в детство, в данном случае – к сознательно комичным nov­el­ty-песням. Я даже видел неофолк-стендап-комика, Саймона Сатори Хэндли, он же Hi-Reci­procity. Он выступал на разогреве у Sol Invic­tus в августе 2015-го и был среди музыкантов на альбоме Necrop­o­lis. Выступление было отличным.

Но главный итог описываемого процесса – медленное растворение границы с массовой культурой. Эта граница всегда была воображаемой, Роуз Макдауэлл и Марк Алмонд спокойно пересекали её в любом направлении, но сейчас многие буквально забывают о том, что эту границу некогда воображали. Причём я не говорю тут о ВИА “Death in Rome”, именно этот проект мне не нравится, так как они, на мой взгляд, только закрепляют иерархическое восприятие жанров. Причём явно не сознательно, просто за счёт лени и нежелания доводить концепцию до логического конца.

Если посмотреть на их альбомы, то кавер-версии можно легко разделить на две категории.

Во первых – чисто юмористические треки, использующие старый добрый эффект Кулешова. Давно замечено, что восприятие текста меняется, если изменить контекст манерой исполнения. Этот нехитрый трюк в своё время блестяще использовали Laibach периода “Opus Dei” для демонстрации общих паттернов тоталитарного масскульта и поп-музыки начала восьмидесятых. Другое дело, что и там группа пала жертвой собственной удачи, превратившейся в стереотип. Только Death in Rome даже не попытались найти некие точки соприкосновения с современным масскультом. Понятно, что это непростая задача, но, даже случайно включив радио, можно наткнуться на прямую цитату из Ницше в виде песни «Stronger (What Does­n’t Kill You)». Наверняка это не единственный образец подобного в хит-парадах. Если посмотреть на постсоветское пространство, то у гипотетической группы “Смерть в Третьем Риме” было бы полное раздолье, так как поэты-песенники любят демонстрировать фигу в кармане, к примеру, заставляя Лолиту Милявскую петь цитаты из Гейдара Джемаля.

Но Death in Rome даже не попытались сделать нечто подобное, их подбор хитов выглядит случайным. Исполнение «Ламбады» под гитару и скрипку напоминает скорее про Бони НЕМ или скетч Пушного про песни группы “Корни”. С тем важным отличием, что у Немоляева «Ламбада» явно была бы смешнее.

Впрочем, настоящей проблемой для меня оказались реально понравившиеся песни. Формально это всё популярная музыка, но решение использовать хиты восьмидесятых только осветило очевидное: неофолк происходит из восьмидесятых. Первые альбомы Death in June и Sol Invic­tus были эталонным постпанком. Пирс и Уэйкфорд были первыми в «народе апокалипсиса», кто умел играть на музыкальных инструментах, и одним из первых шагов нового жанра была кавер-версия нововолнового хита «Since Yes­ter­day». Взаимоотношение постпанка и экспериментального крыла поп-музыки восьмидесятых напоминало отношения Бой Джорджа с Кирком Брэндоном, вокалистом The­atre of Hate и Spear of Des­tiny. То есть сложные, но интимные. Постпанк невозможно понять без учёта его влияния на массовую культуру своего времени – Рейнольдс полностью прав в решении посвятить половину своих исследований темы феномену new pop и штурму хит-парадов в целом. Речь тут идёт об общем культурном контексте, из которого в начале восьмидесятых появлялись новые стили. Указывая на сходство культурного контекста, Death in Rome сообщают нам о том, что небо голубое, вода мокрая, “ботинок” рифмуется с “полуботинок”, а хит “It’s a Sin” от одной из любимых групп Пирса прекрасно звучит в стилизации под Death in June. И он действительно хорошо звучит, но явно хуже. И раздражает простотой решения.

В принципе, можно взять сборник альтернативных хитов восьмидесятых и обработать лучшие песни напильником. Спеть под гитару «There Is a Light That Nev­er Goes Out» с семплами из речи Эноха Пауэлла про “реки крови”. Добавить помпезные барабаны и звуки сирен в «Vien­na». Только никакой художественный эпатаж не сравнится по радикальности с реальными политическими высказываниями Моррисси, а “Вену” трудно исполнить тоталитарнее, чем это сделали сами Ultra­vox на живом альбоме “Mon­u­ment”. Окончательно все остатки концепции разваливаются на решении исполнить инди-хиты начала девяностых от групп Bush и Fury in the Slaugh­ter­house. После этого можно смело добавлять в список потенциальных композиций для следующего альбома такие варианты, как «Let Eng­land Shake» от Пи Джей Харви (или «The Last Liv­ing Rose» с этого же альбома) и «Empire» от Kasabi­an. Вполне популярные песни.

Ради контекста можно представить список композиций для гипотетической Смерти в Третьем Риме: «Солнышко в руках» от Демо, «Народное техно», «Начинается свастика» Минаева, «Нажми на кнопку» группы “Технология”, «Жертвоприношение» АукцЫона, «Четвёртый сон Веры Павловны» от Среднерусской Возвышенности и «С чего ты решила, что я нацист» ленинградских панков “Юго-Запад”. Вот так, запрягая в одну телегу коня и трепетную лань, мы и доказали внутреннее сходство патриотической бардовской песни с танцевальным RnB. Занавес.лейбл

Главное – Death in Rome буквально ломятся в открытую дверь. Уже на лейбле “Durtro” Тибет наглядно продемонстрировал свою любовь к аутсайдерской поп-музыке, которой его Бойд Райс заразил. Дело тут не только в незабвенном Тайни Тиме и юном Энтони Хегарти, ещё не превратившемся в надоедливую и вездесущую затычку в каждой бочке. Старая дружба Марка Алмонда с основателями индустриального подполья привела к появлению в нулевые просто прекрасного сингла “Gabriel & The Lunatic Lover” с музыкой Кэшмора на стихи графа Стенбока. Этот миниальбом на две песни наглядно демонстрирует возможность совмещения особо помпезных подвидов поп-музыки с классическим неофолком, это буквально неоглэм, но обе песни можно легко представить на классических альбомах Cur­rent 93. Потом эта тема была продолжена полноценным альбомом “Feast­ing With Pan­thers”. Альбом хороший, но лучшими песнями там так и остались «The Lunatic Lover» и «Gabriel».

Ещё есть Южная Европа. В первую очередь Дэмиен из Ô Par­adis, музыкант с опытом игры как постпанка, так и поп-музыки, прямо называющий испанский поп в числе основных источников вдохновения. Один из его совместных альбомов с Nový Svět, конкретно “Entre Siem­pre Y Jamás Suben Las Mar­eas, Duer­men Las Ciu­dades”, в своё время потряс меня, показав совершенно непривычный подход к стилю. Из схожей эстетики вырос nihilist sui­cide pop всем известных итальянцев Spir­i­tu­al Front. Можно по-разному относиться к творческой эволюции проекта Сальваторе, но это объективно ярчайший пример интеграции неофолка и тропов самой настоящей поп-музыки. Плюс их кавер-версия на «L.O.V.E. Machine» группы “W.A.S.P” наглядно показала, как можно качественно перенести в новую стилистику текст песни, выводя неподготовленного слушателя за пределы зоны музыкального комфорта. Кроме nihilist pop, есть ещё mil­i­tary pop и его символ в виде группы “Ljube Volon­té”. Ну и как самый яркий пример рассматриваемой тенденции – Ричард Левиафан и трансформация Ostara в сладчайший поп-рок с лёгкими фолк-элементами. Именно этот стилистический шаг, как ни парадоксально, превратил “Napoleon­ic Blues” в один из лучших тематических альбомов 2017 года. У него правильная лёгкость, альбом звучит, словно Simon and Gar­funkel эпохи войны с Халифатом.

Если изменить масштаб картины и присмотреться к локальной сцене, то становится очевидно: российский неофолк вполне адекватен мировому, в нём происходят очень похожие процессы. Ещё в 2010‑м Moon Far Away в качестве эксперимента записали неопоп-альбом “Min­nesang”, посвящённый вечной женственности. Минимальбом синтипоп-версий на песни MFA от проекта Eлeven лишний раз подтвердил лёгкость, с которой эти песни стилизуются под восьмидесятые.

Ещё была очень комичная история группы “Сруб”. Изначально это был сайд-проект синтипоп-группы “Brandy Kills”. С текстами на русском и лёгким налётом этники, вполне в духе тех песен с альбома “Сделано в белом”, которые Альянс исполнили без Инны Желанной. Плюс немного чертовщины в духе великого хита НИИ Косметики про стриптиз на кладбище. Если судить по демо “По грибы”, то в состоянии куколки Сруб был интересным проектом, адекватно продолжающим советские восьмидесятые. Но когда вылупилась бабочка, общественность спросила себя, не неофолк ли это? И положительный ответ погубил вполне перспективную группу. Просто несмотря на все вышеперечисленные эстетические аспекты, в неофолке по-прежнему остаётся то, что невозможно имитировать. Это стиль, выросший из очень узкой тусовки, и в нём до сих пор сохраняется нечто вроде системы распознавания “свой/чужой”. Это не связано с уровнем интеллекта исполнителя: певец может быть увешан рунами и туп как пробка, но инстинктивно понимать, о чём поёт. Проблема Сруба в том, что они в целом плохо улавливают контексты – даже в родном синтипопе. Эти люди ухитрились исполнить «Enjoy the Silence» громким криком на два голоса – фантастическое в своём роде зрелище. Но в синтипопе их более-менее вытягивает драйв, пусть даже формата “Король и Шут с синтезаторами”. Пытаясь соответствовать неофолку, группа включила очень скучную музыку на глубокомысленно-занудный набор слов. Неофолк – сам по себе скучная музыка, но правильно скучная. От Сруба мне лично тянуло пластиком.

С другой стороны, они ухитрились подписать контракт с Infi­nite Fog и выступить на разогреве у Of the Wand and the Moon – неплохой результат для народного синта.

Излив накопившийся яд, приступаю к похвале. Главный итог для сцены последних лет – появление русского аналога вышеупомянутых средиземноморских групп. Причём этим аналогом оказалось не племя младое незнакомое, а ещё раз мутировавшие классики сцены в лице Maj­danek Waltz. За десятилетия наблюдения за ними я уже привык к тому, что группа умеет меняться и удивлять, но новый виток их карьеры застал меня слегка врасплох. То, что очевидные по интервью ироничность и открытость авторов начали оказывать прямое влияние на музыку, можно было понять уже из их совместных концертов с петербургской группой “Кроль” и в особенности из их беседы с вокалисткой Кроля Ольгой Рощиной, размещённой перед этими концертами на Катабазии. Кроль сами по себе интересный проект, сырой хтонический дрим поп, соединяющий в своих рядах музыкантов из разных углов питерского подполья. Там участвуют люди из “умвход”, “Чумахо Дрю”, “утроворту”, “ухушуху” и “Интонема”. Их альбом “Кровавый лес” был одной из моих любимых записей 2017 года. Поп-кассета с привкусом болотной воды во рту. В любом случае проект подчёркнуто не неофолковый, разве что заметны элементы дроун-фолка как родственные признаки близости к Ухушуху. Сам факт совместных гастролей с этой группой уже был высказыванием. Вопросы полностью исчезли после выпуска на лейбле Утроворту миниальбома Maj­danek Waltz, основанного на старой песне Глызина «Зимний сад». Сперва это выглядело глупой шуткой, той самой Смертью в Третьем Риме. Но когда я послушал сам альбом, то с изумлением понял, что вспомнил. Эта песня постоянно звучала по радио, когда я был ребёнком. И она мне нравилась. Более того, она и сейчас мне нравится, я просто не слышал её лет тридцать. Вместо шутки мне напомнили о том, что эстетические границы мы выстраиваем сами и отгораживаемся от того, на чём неправильный ярлык вроде «музыки Игоря Крутого». Миниальбом для меня лично стал катализатором определённой трансгрессии, показав, что от старого текста популярной песни может нести холодом, как от лучших текстов Поплавского. Видеоряд клипов – с блокадной зимой – только закрепил ощущение.

Затем – альбом “Кладовая крысиного короля”. Там тоже есть элементы игры с поп-культурой, в виде текста Русского Размера, но не из подсознательно ожидаемой “Загорится и уснёт звезда”. Процитированная песня мне не знакома, но текст вполне в тему. Ещё там использован текст из репертуара ВИА “Поющие Гитары” и “Ночная Птица” Никольского. Альбом основан на рассказе Александра Грина, эсера-террориста и совершенно недооценённого писателя, который достоин считаться русским предшественником Балларда, а вместо этого воспринимается как сентиментальная литература для подростков преимущественно женского пола. Гипнотическая жуть “Крысолова” только усиливается от этой эстетической несправедливости, её не ожидают, так как недооценивают автора.

Всё это реализовано как длинный аудиоколлаж с участием молодой певицы Pati­mat Khri­pa. Учитывая записанные на диктофон песни под гитару с юным женским голосом, появляется искушение пошутить про неофолк-Гречку, благо про любовь к Монеточке говорилось в интервью. На самом деле шутка не получилась бы: песни совсем другие. Действительно интересные – поставил в памяти закладку, что за этой певицей нужно следить. Прозвучавшие в рецензиях сравнения с Верой из Agnivolok тоже не в тему: там было скорее механическое перенесение в неофолк стилистики и манеры пения, характерных для подражаний Янке Дягилевой. Pati­mat Khri­pa в этом точно нельзя обвинить.

Очень хорошие релизы, собирающие заслуженное возмущение со стороны ревнителей чистоты жанра.

Не знаю, как скоро Maj­danek Waltz исчерпают эту тему и снова перекинутся. В любом случае сейчас за ними очень интересно наблюдать. А значит, и сцена, которая продолжает удивлять, ещё не совсем мертва.