Гамаль аль-Гитани. «Тексты пирамид». Тексты шестой – четырнадцатый

От переводчика. Что можно сказать про завершающие главы книги? Это квинтэссенция всех предыдущих. Последние пять глав состоят каждая из нескольких слов – и книга буквально угасает. Их в целом можно считать завершением всех историй, ведь как бы суфий ни шёл по своему пути, стремится он к угасанию, своего рода мусульманской нирване. А небытие, как говорит Текст Двенадцатый, находится на вершине пирамиды, потому эти главы и такие короткие: пирамида к вершине сужается. И на композицию Корана похоже. Такое вот переплетение древнеегипетского с исламским, вполне в духе постмодернизма.

ТЕКСТ ШЕСТОЙ

ТЕНЬ

Многие годы местные делились новостями о нём, рассказывали друг другу о его делах, и описания и воспоминания некоторых были особенно подробны. Всё это не ограничилось близлежащими деревнями, посёлками и сёлами Гизы, но разошлось во все стороны. На него ссылались учёные из этой сферы, журналисты, путешественники и иностранные консулы, которые пишут обо всех больших и малых событиях в своих отчётах. Мнения людей, которые видели его своими глазами или разговаривали с ним, сошлись на том, что он пришёл издалека, но разошлись в том, откуда именно, к какому краю он себя относил. Кто-то говорил, что он направлялся из Марокко в Мекку, желая совершить хадж, и избегал транспортных средств, а остановился после того, как ему в руки попала та самая книга, вместе с которой его, однако, никто не видел, или после того, как он услышал тайный голос, призвавший его свернуть со своего пути и поменять направление.

Он пришёл из Самарканда!

Но он родом из Бухары!

Нет, он точно из Хорезма!

В любом случае, он пришёл с Востока и прибыл в страну пешком. Осведомлённые люди убеждали, что он искал знания, имея в виду реликвии, оставленные первыми людьми. Он направлялся к землям между Абусиром и Дахшуром, близким к границе между зелёным и жёлтым, между посевами и бесплодной землёй, между крепостью оазиса и бесконечностью молчаливой пустыни. Он обнаружил в себе интерес к Пирамиде, стоящей на морском берегу, которую, как говорят местные, Великая Пирамида называет “Отец”, потому что она больше и старше, а также из-за косвенных доказательств учёных, что её построил Снофру, отец Хуфу. Немногие считают, будто тот факт, что он проявил страстный интерес к морю, говорит о том, что он сам – выходец из одной из прибрежных стран. Но и они не уверены в этом. Точно можно сказать, что он не египтянин, но пришёл сюда, когда ему не было и двадцати. Когда его впервые увидели здесь, он был крепким юношей, способным в одиночку копать и таскать тяжести. Он тогда расколол ствол пальмы, чтобы построить нечто вроде стены с крышей, которая ночами защищала его от суровых открытых ветров. Днём он, однако, никогда не искал там убежища, потому что с восхода солнца и до самого вечера искал место, описанное в книге: на него указывали линии и слова.

Нужно… не двигаться, чтобы внимательными глазами следить за перемещением теней вокруг себя, предсказать приход тени от Пирамид к определённой точке на земле, из которой росло старое дерево, чей ствол имел три ответвления, вцеплялся в сухую землю и был изъеден червями. В некоторые дни из измождённых оставшихся веток вырастали блестящие листья чистого зелёного цвета.

Он постоянно и подолгу смотрел на дерево, сидя очень близко к нему ночью, особенно после того, как тени смешивались, и границу между ними было уже невозможно увидеть.

Разговаривать с ним и слушать его можно было только после полного захода солнца. Весь день он смотрел пристально. Никто не видел, как он ест, ничьи глаза не замечали остатков еды рядом с ним. Поэтому люди, начавшие поселяться рядом с ним и строить свои дома из кирпича или камня, прокладывать небольшие оросительные каналы в дни засухи, выводя воду из озерца, которое заполнялось летом и на поверхности которого колыхались, преломляясь, три такие близкие Пирамиды, были в недоумении. Они были знатоками возделывания и разведения пальм, лечения язв с их помощью. Они опыляли их в сезон, подрезали, поднимали, собирали их слёзы – целое море пальм на краю пустыни. Финики росли, созревали, падали на землю, но никто не спешил их собрать, пока эти люди не обосновались, не закрепились здесь и не развернули свою деятельность. Кто-то из них уходил далеко, чтобы ухаживать за пальмами.

И вот они появились и нашли его на дороге, отделяющей оазис от пустыни. Они с почтительностью отнеслись к его молчанию и целеустремлённости. Со временем некоторые из них поверили в него. Они подходили к нему, прося совета, а потом благословения. Каким-то образом они узнали, какова его цель, хоть и по-разному представляли её себе.

Некоторые из них говорили, что он ждёт знака, который явится только ему и никому, кроме него. После этого Пирамиды раскроют свои секреты – те, о которых никто раньше не слышал, и добро должно простереться на всех них. Вот почему они всегда тянулись к нему, и он ни от кого не отворачивался. Он был приветлив, деликатен, дружелюбен. В нём чувствовалась лёгкость и совсем не было враждебности по отношению к другим. Всё, чего он хотел, – это чтобы к нему обращались ночью, а днём оставляли в одиночестве, чтобы он долго непрерывно ждал. Он мог прекратить внезапно: в любую секунду тень Пирамид могла отклониться от своего пути и соединиться с этой точкой, и тогда ему откроются все тайны, основы всех наук, ключи к сокровищам. Он сможет попасть туда, куда не ступала нога человека, подойти к тому, что веками оставалось невидимым и скрытым, к тому, что невозможно открыть земным тварям.

Он вникал в дела других, когда был вынужден сидеть на своём месте, особенно если к нему приходил важный член общины, смиренно показывая своё желание приблизиться к нему и получить его благословение. Он хранил в памяти, вырисовывая языком и глазами, те линии, которые раньше наблюдал с дальнего расстояния, и впитывал всё, что рассказывали о Пирамидах, будь то данные от специалистов: измерения высот, подсчёты числа камней, эксперименты по наклону углов, или рассказы местных, которые сохранили в памяти случаи – истинные или вымышленные: от описания невидимой охраны, защищающей от всякого вреда, к талисманам, которые хранят эти древние постройки от многочисленных опасностей; к слухам о том, что есть существа, которые выживают и живут свои жизни в огромных светящихся мирах внутри Пирамид, размножаются, рождаются и умирают, а иногда ввязываются в войны между собой, а слышный иногда грохот – лишь эхо этих войн; к судьбе каждого несерьёзно настроенного мужчины или женщины внутри Пирамид (разве не нашли парня и девушку в Великой пирамиде, которые целиком обуглились? Говорят, что, когда они начали, их охватил огонь, который не прекращался, пока от них ничего не осталось, и подобное происходило в разные времена); к разговорам о реках, что текут где-то внутри Пирамид, и берегах, заполненных всеми видами прекрасных и странных растений…

Он слушал, а они смотрели на него. Они привыкли к нему. С течением лет он стал частью памяти тех, кто был рождён, созрел, вырос и жил в этих краях. Они продолжали, как когда-то их деды и отцы, уважать его, просить его благословения и так или иначе побаиваться его.

Он не двигался со своего места. Он использовал лишь стволы пальм, которые срубал, ровнял и обрабатывал своими руками. Когда его поразила болезнь, он приполз к старому дереву, воткнул в ствол что-то вроде гвоздя, а затем припал к нему губами.

Он постоянно смотрел в небо, на Пирамиду, на корни, покрытые пылью, на многочисленные точки, которые нельзя определить. Возможно, он смотрел в сторону, откуда пришёл, или хотел понять неосязаемое расстояние, влияющее на движение теней, и то, откуда они исходят.

Над этим клочком земли повторялись дни и ночи. Он видел изменения света, прислушивался к биению своего сердца, когда клал голову на руки, желая вздремнуть, и следил за тем, что происходит внутри него. Он пытался познакомиться с тем, что делалось в нём. Однажды он понял, что биение, идущее издалека, стало каким-то другим, что ток крови иногда приостанавливался. Он уже не мог ходить в том же ритме. Он взял одну из голых пальмовых ветвей как палку, чтобы мочь обходить Пирамиды сразу после заката. Его появление вызывало возбуждение среди детей и привлекало внимание взрослых, хоть и прошло много времени с тех пор, как они приняли его как часть окружающего их вида.

Чем ближе он подходил к Пирамидам, тем больше осознавал своё приближение к следующей точке во времени. Прошло так много, а осталось так мало… Тем не менее, ясность его ума не стала меньше и границы восприятия не сузились. Он ждал наступления того предначертанного, подробно описанного момента. Казалось, только его он сможет точно узнать (хоть он ещё не пришёл) – миг, когда тень отклонится от своего извечного пути, соединится с этим клочком земли, и тогда…

Никто не знает, как жители узнали истину о произошедшем с ним, которую ещё долго передавали из уст в уста. Но долгожители племени помнят жуткий рёв, что напугал детей во всей округе, заставил их дрожать, приковал к своим местам диких животных и домашний скот.

Предсказанное мгновение пришло. Он не заметил этого.

Как?

Как, ведь всё его существо было воплощением предвидения и бдительности?

Это мгновение пришло не при свете дня: тень отклонилась ночью.

Все его предсказания и расчёты проводились на основании того, что этот столь маловероятный миг совершится днём. Ведь как рождаются тени, если не из света? Но произошло нечто иное: луна и звёзды тоже способны создавать тени. Правда, луны не было той ночью, но звёзды зарождаются на краю пустыни и рассеиваются отсюда во все углы мироздания.

Поэтому острая тень от вершины Пирамиды, тленный наконечник в пустоте, отклонилась и медленно двинулась в сторону цепких корней старого дерева… Мгновение наступило, а его не наблюдал никто, кроме заморской птицы – одинокого странника, прилетевшего издалека, предвестника стай, которые каждый год примерно в это же время останавливаются здесь в изнурении, но пока ещё не прибыли сюда.

Когда он проснулся, то посмотрел на Пирамиду, на землю, на корни, которые казались развалившимися зубами, в пространство, на запад, на восток, на север, на юг, вверх, вниз.

Как он понял?

Никто не знает.

Как он осознал?

Человеку не известно.

Всю свою жизнь он оставался здесь и не отходил, но, когда долгожданный момент наступил, его уловило существо, которое не поймёт, не усвоит истину, не осознает её. Только когда вымрут все другие птицы, эта навсегда останется парить, улетать, прибывать, взлетать, кружить… Но кто возьмёт перо из её крыла, станет, как она, отправится туда, где она поселилась. Но как отыскать птицу? Где? На каком языке говорить с ней?

И как будет достаточно того, что останется?

Поэтому он вопил, свирепо ревел в сторону Пирамид таким криком, какого племя не слышало ни до, ни после.

ТЕКСТ СЕДЬМОЙ

СИЯНИЕ

Он отшатнулся.

Остановился.

Он раньше не слышал о том, что видел сейчас, не читал о чём-то подобном. Чем сильнее он удивлялся, тем сильнее чувствовал смутный покой, который невозможно было ни измерить, ни сравнить ни с чем, происходившим раньше.

Он пришёл с востока на запад, снизу вверх, поднявшись на возвышенность напротив невидимой точки в центре пространства между Великой пирамидой и Средней.

Текучий зимний полдень. Но этот расплавленный сверкающий свет, не связанный с появлением солнца и не исходящий от него…  Он точно не знал его источник. Может быть, он шёл изнутри него. Но это не было похоже на то ослепительное острое сияние, порождённое приступами головной боли, которую он принёс с собой в этот мир и которая предшествовала всем воспоминаниям, связанным с его болями. Нет… Это другое сияние, внезапное и продолжительное.

Исходит ли оно откуда-то?

Если нет… Как может быть, что оно ограничено определённым расстоянием, после которого не простирается, а внутри не ослабевает, и не касается того, что за пределами его высоты? Свет мягкий и настолько всепроникающий, что сама пустота уходит.

Ему пришло в голову, что сияние может быть старым, относящимся к глубокой древности, как сам воздух, который люди приготовились вдыхать, когда открыли гробницу солнечной лодки. Но это сияние нельзя было определить ни по месту, ни по длине, ни по времени. Нет ни размера, ни содержания, ни слов, которые можно бы было понять.

Свободное.

Вечно текущее.

Покой, какого он не знал, охватил его вместе со смутным обещанием прибытия. Он продолжил пристально смотреть, и сияние показалось ему зелёным, оттенка сочного плодородия, какого он раньше не встречал. Он был увлечён цветами, их оттенками, их изменениями и тем, какими они остаются в текучей памяти. Этот был сочный зелёный одного спелого оттенка, не осветлялся и не ослабевал. Он не видел такого ни в листьях деревьев, ни в растениях стран, которые посетил и обошёл кругом, ни в стволах кактусов, виды и разновидности которых он знал в совершенстве, ни в ростках риса, затопленных водой, которые росли между деревнями, стоящими на дороге к месту его рождения.

Светящийся зелёный, на который не ложится тень, который не меняется у краёв Пирамид. Сияние исходит из них двух?

Свет остановил его шаги. Удивление стало отступать, вопросы испаряться, жизненная сила покидала его. Ослаб его контроль в борьбе с усиливающейся неподвижностью и бьющим ключом спокойствием.

Он приготовился продолжить шагать, и обещанное было безгранично.

Он сделал шаг.

Его нога ушла от ноги, его рука отделилась руки, грудь оторвалась от груди. Он не мог оставаться в подвешенном состоянии. Половина его тела пребывала в своей телесной форме, а другая половина сложилась в структуру, с которой он доселе не был знаком. Пустота между двумя Пирамидами заполнилась формой, воспринимаемой зрительно, но это был не он. Он это подтверждал и отвергал. Таково было его состояние.

Он ушёл от мыслей уйти. Он был неспособен смотреть назад, чтобы узнать, что с ним произошло. Его всё дальше подталкивало, несло что-то, он плавал в бытии без границ. Отлитый из света и зелени, он восходил к этой точке на вершине, не поднимаясь.

ТЕКСТ ВОСЬМОЙ

МОЛЧАНИЕ

Он вышел на плоскую крышу в свою первую ночь в маленьком доме, стоящем близко к пустыне. Всё, чем владел, он создал своими руками, как хотел. Даже это простое строительство он возглавил и полностью выполнил, не оставив ничего никому другому. Вот тот момент, к которому от стремился с начала своего пути к местам древности, чьим посевам, пальмам, водным каналам, низким насыпям и линии горизонта, на которой они находятся, придают особую форму три рядом стоящие пирамиды. Две из них почти целы, третья же разрушена, но не потеряла своих очертаний. Всё, что важно, – их стороны не равны. Он слышал от жителей этих краёв, что их построили трое близких братьев, а голоса, слышные иногда, невозможно описать, но они говорят на ораторском языке, которым пользуются, по представлениям народа, безмолвные минералы. Что иногда одна пирамида занимает место другой. Что в каждой пирамиде есть тайный талисман, охраняющий то, что они скрывают и оберегают, и не дающий разврату проникать внутрь (не забыли, что случилось с тем парнем и той девушкой? Они проникли внутрь и дошли до точки, где их желание разгорелось, а когда приготовились отдаться ему, обуглились и превратились в пепел). Тому, кто сможет разобрать тайны этого письма, откроются дороги, которые никто доселе не знал, которыми не ходил человек.

Он рассматривает звёзды.

Он чувствует древний запах от земли. Пытается вслушаться в голоса ночи, узнать их настолько, чтобы они стали знакомыми, жить вместе с ними…

Что это?

Он устремляет свой взор на запад… всматривается, не отворачивается, не наклоняется, не может говорить или даже… удивиться.

ТЕКСТ ДЕВЯТЫЙ

ТАНЕЦ

Какая-то точка…

Между востоком и западом.

Она является тому, кто был терпелив, кто пытался, боролся, губил себя и смог. Она не нарушает своих обещаний. Она появляется вместе с волнами той музыки, идущими из ниоткуда, источника, который нельзя определить.

Никто не видел её, кроме того, кто мог выдержать тоску и скорбь и скрыть свои тяжёлые вздохи. Чем более усерден он был, тем яснее видел её – настолько, что мог оказаться окружённым ее королевскими чертами: увидеть проницательность через разрез её губ и приют в уголках её неподвижных глаз, устремлённых в точку захода солнца.

Мелодии шли из неё, окружали её. Их было сложно воспроизвести. То не были ни струнные, ни духовые, ни медные тарелки. Когда их ритмы наполняли воздух, склонялись друг к другу четыре стороны света, сближались границы бытия, упорядочивалось вращение небесных сводов.

Их невозможно было воспроизвести. Тональности не были ни арабскими, ни африканскими, ни персидскими, но объединяли всё это и выявляли то, что было в этом тоскливого, долгого, тянущегося.

Тот, кто упорен, может увидеть, как поднимается в пустоту её великая, живая, прямая фигура, узреть ее космическую женственность, ту, которую попытался высечь влюблённый поклонник, чтобы отразить хоть какую-то её часть в зримом памятнике.

Кто искренен в своих намерениях, может наблюдать за началом её танца, тем, как она поднимается вверх, когда её линии просты, подобрать их и повторить самостоятельно, пока её тело настраивает мелодии, отстукивает ритмы, рассеивает их на вершины существующего. Её видит каждый, кто идёт своей дорогой, и каждый, кто живёт в своём доме. Главное, чтобы он всем своим существом стремился к ней. Когда закатное солнце полностью опускается за горизонт, она начинает своё вращение и ускоряется до тех пор, пока человеческий глаз не перестанет узнавать её. Она превращается в точку, в закат, которого не избежать, который не понять.

ТЕКСТ ДЕСЯТЫЙ

Они будто на свидании.

Но они разделены веками.

ТЕКСТ ОДИННАДЦАТЫЙ

Начало – точка.

И конец – точка.

ТЕКСТ ДВЕНАДЦАТЫЙ

На вершине… небытие.

ТЕКСТ ТРИНАДЦАТЫЙ

Всё… из… ничего.

ТЕКСТ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ

Ничто

Ничто

Ничто