Всегда, всего и всех мало: «Мама!» Аронофски

Непонятно, почему «Мама!» Аронофски названа хоррором – хотя, конечно, концепция картины не лишена монструозности. По сути, это очень, очень специфическое прочтение авраамического мифа творения, его переложение в авторскую мифологию: история человечества показана с оппозиционной в данном случае Богу точки зрения – точки зрения то ли Любви Божией, то ли отдельной и равной ему Богини. Ну и да, с неё видится не история, а чистый хоррор.

Носителем этой точки зрения является главная героиня, по сюжету – супруга местного Бога-Творца (пару раз он её так и называет – «Моя Богиня»), по совместительству истинный Творец места, в котором разворачивается действие. Действующая исключительно из Любви, героиня стремится создать тихий и гармоничный союз в идеальном месте, утопию для двоих, но в таких условиях не может творить её супруг. Он, как известно, Слово – писатель! – однако по факту ничего не создаёт, лишь притягивает новые сущности, мыслеформы, которые начинают плодиться, игнорируют и нарушают гармонию, считая её «лишь декорациями», откровенно насмехаясь над героиней. Он же хочет «страдания ради любви и любви из страдания», ему «всегда, всего и всех мало – таково его творчество»; естественно, это создаёт вечную бурлящую драму – со временем она становится похожа не на Творение, а на преисподнюю.

Да и возлюбленные Богом люди, с подобострастными трепетом и восторгом облепляющие его, выглядят как настоящие бесы. Первые из них – изначально полумёртвые неприятные старики: раковый обречённый, из которого Бог незаметно вырывает ребро, и развратная старуха-алкоголичка, появляющаяся на следующий после этого день. Остальные ведут себя в чужом доме даже не как у себя, а как в ночлежке, которую можно испортить, сломать, использовать и забыть, – поначалу. Естественно, Он этого не видит – для него все его почитатели весьма милые создания!

Со временем человечество и вовсе начинает разносить дом на куски, молится божественному Сыну, не смывая его кровь с рук и губ, превращает утопию на двоих в концентрационный ад для тысяч. Окончательное решение вопроса бытия получается интересное: врата к нему открывает ещё изначальный грех Каина, но превратить гармоничную, практически эллинистическую Богиню в измазанную кровью и объятую огнём Кали получается только у человечества, которое напоминает не зверей или заключённых Освенцима, а именно что обезумевших демонов.

Видится нам в фильме и некоторое заигрывание с гностическими идеями – весьма, впрочем, поверхностное: Каин разрисовывает фотографию Бога под чёртика и рвёт её прежде, чем выразить Богине своё сомнительное почтение (уж не Софию ли он видит перед собой?); сам Творец получается форменным безумцем-тираном, бездушным людоедом, по сути пустым; всё начинается в месте, напоённом Любовью, в котором Богиня желает завести ребёнка, – а заканчивается в пустоте и пожарище.

Введя новую сущность, режиссёр придал авраамическому мифу творения дополнительное измерение, перевернувшее всё в этом мифе вверх дном. Одновременно он лишил его оправдывающих пророчеств о будущем, в котором всё-то будет украшено и утешено, спасено и возвышено, а то, что счёл чрезмерно оправдательным и слащавым, просто купировал. Однако приговором фильм назвать нельзя – наоборот, он разворачивает давнюю, уже запылившуюся драму так, что смотрится она очень свежо, а поднимаемые ей (и не решаемые со временем) вечные вопросы видятся как никогда актуальными. Какие-то решения и детали можно счесть сомнительными, но в общем «Мама!» – это пример блестящего использования авторской мифологии, так что фильм пусть и будет местами больно смотреть, всё равно просмотра достоин.