Дым ассасинов (перевод книги «Секс, наркотики и магика», глава III.)

От редакции. Cегодня мы публикуем перевод ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ легендарной книги Роберта Антона Уилсона «Sex, Drugs and Mag­ick: A Jour­ney Beyond Lim­its», — «Дым ассасинов» — тайно выполнявшийся все эти месяцы переводчиком, благодаря которому ты смог познакомиться с уже почти 2/3 книги «Ксенолингвистика» Дайаны Рид Слэттери.

Напоминаем, что познавательная и весёлая книга РАУ была несколько месяцев назад издана дружественным проектом «Касталия» и появилась в продаже. Как мы и обещали, по договорённости с «Касталией» с наступлением лета мы начинаем публиковать оставшиеся главы «Sex, Drugs and Mag­ick» на нашем сайте. Следите за обновлениями — следующие главы появятся в ближайшие недели.

Приобрести бумажную версию, буде на то ваша воля, можно, написав напрямую руководителю «Касталии» Олегу Телемскому или в книжных магазинах «Все свободны», «Циолковский», через паблик «Книги по психологии и психотерапии» и, возможно, в иных, неведомых нам пока анклавах реальности.

СЕКС, НАРКОТИКИ И МАГИКА

III

Дым асассинов

Верховный Как Падубающе Убюр-король Лири его пылкая траво-сочетающаясяголова вся в цвете травно-зелёном могучего щавеля…

— Джеймс Джойс, «Поминки по Финнегану»

­Когда Марко Поло вернулся в Европу после своего грандиозного путешествия в Китай через всю Азию, он привёз с собой три товара, которые, похоже, стали определяющими для современного мира: порох, бумагу и макароны. Он также привёз множество красочных историй, и одна из самых причудливых была о Хасане‑и Саббахе, основателе ордена ассасинов (по-арабски это слово значило «одурманенный гашишем»), которым он управлял из своей загадочной крепости Аламут, построенной высоко в горах Афганистана.

Согласно всем рассказам о нём, Хасан, родившийся в середине одиннадцатого столетия, был неординарным человеком даже в юные годы. Во время учёбы он поразил всех своим разумом, и завёл дружбу с Омаром Хайямом, который позднее ­прославился как выдающийся астроном и поэт. ­Хасан поступил на государственную службу и достиг значительного положения — но затем был опозорен и вынужден ­был бежать, по всей видимости, из-за весомых доказательств того, что он присваивал себе деньги из казны. (В одном из рассказов, неблагожелательном по отношению к Хасану, прямо заявляется, что Хасана подставили другие государственные чиновники, завидовавшие его стремительному возвышению.) После этого он отправился путешествовать, и в своих путешествиях он странствовал по всему Ближнему Востоку. В конце концов он отплыл из Палестины в Египет, прибыв в Каир в 1078 году. Затем он поступил в одно из наиболее знаменитых исламских учебных заведений. Это была школа умственного и духовного развития, управляемая сектой исмаилитов, которые в целом считались еретиками и подвергались гонениям со стороны более ортодоксальных мусульман. Знания, которые получил там Хасан-и-Саббах, возможно, сыграли важную роль в его последующей причудливой карьере, так как он, по-видимому, стал — за 900 лет до доктора Тимоти Лири — умело программировать наркотические трипы других людей, а в особенности эротические трипы.

В то время в секте исмаилитов было девять степеней, по которым продвигался претендующий на тайное знание. Подробного описания всех этих степеней у нас нет, но согласно известным нам фактам, на одном этапе проходившего обучение погружали в состояние абсолютной доверчивости, когда он должен был верить всему, что ему говорит его имам (учитель), а на одном из последующих этапов его подводили к мыслям о том, что всё, что сказал имам, было открытой ложью. Также был этап, на котором объясняли, что Коран — это иносказание, а сам Всевышний Аллах описывался всего лишь как символ пробуждённого или просветлённого человеческого разума на вершине его развития.

Этот метод обучения, при котором ученик с определённой периодичностью вгоняется в состояние полного подчинения и младенческой зависимости от учителя, но в итоге катапультируется в состояние полного самоосознания и независимости, довольно похож на методы, часто используемые в йоге, в дзэн-буддизме, и даже у индейских брухо вроде упомянутого ранее дона Хуана Матуса. В основе этого лежит мысль о том, что (как однажды сказал Эзра Паунд) «раб — это человек, ждущий, когда его освободит кто-то другой». Испытуемый должен в конце концов провозгласить собственную «декларацию независимости»; до того, как он сделает это, учитель делает его рабство настолько нестерпимым, насколько возможно, чтобы поощрить его к этому акту созидательного мятежа.

Хасан‑и Саббах упразднил всю эту систему, когда стал имамом движения исмаилитов. Вместо этого он… но пусть об этом расскажет Марко Поло:

В центре владений ассасинов — обнесённые стенами ­восхитительные сады, в которых можно найти всё, что утолит желания тела и причуды­ самого взыскательного сладострастия. Величественные берега, покрытые прекрасными цветами и усыпанными плодами кустами, обрамляют хрустальные потоки быстрой воды. Подле раскинулись зеленеющие поля, а из потемневшего дёрна бьют бурные ключи. Розы и благоуханные лозы увивают беседки из нефрита или фарфора, устланные персидскими коврами или украшенные греческими расшитыми тканями.

Изысканные напитки в сосудах из золота или хрусталя подают юные мальчики или девочки, чьи тёмные бездонные глаза делают их похожими на Гурий, небесных созданий Парадиза, который обещал верующим Пророк. Звуки арф переплетаются с воркованием голубей, журчание приглушённых голосов сливается с вздыхающим напевом свирелей. Всё здесь радость,­ наслаждение, чувственность и очарование.

Всякий раз, когда Верховный Владыка ассасинов узнаёт о юноше, достаточно решительном, чтобы примкнуть к его смертоносному воинству, он приглашает юношу разделить с ним трапезу и опьяняет того растением гашиш. Тайно переправленный в сады наслаждений, юноша воображает, что попал в Магометанский рай. Девицы, прекрасные, словно Гурии, ­прибавляют убедительности этой иллюзии. После того, как он насытится всеми утехами, обещанными Пророком своим избранникам, он снова погружается в цепенящий сон и его переносят обратно пред очи Верховного Владыки. Тут ему сообщают, что он сможет вечно наслаждаться только что испытанной благодатью, если примет участие в войне с Неверными, как то приказывает пророк.

president_robert_anton_wilson_lartiste
Пиковое переживание

Если учесть то, что гашиш в большинстве случаев не действует так, как предполагает это данный рассказ — в котором, очевидно, после приёма вещества и до переноса в подобный эдемскому сад возникает сон или потеря сознания, затем описывается обычное действие гашиша, которое снова сменяется сном перед тем, как юношу возвращают к имаму — можно предположить, что Марко Поло была известна лишь часть тайны Хасана. Как писал доктор Майкл Олдрич (Michael Aldrich), школа исмаилитов в Каире славилась тем, что проводила самые­ передовые для того времени исследования в области алхимии, и есть весомая причина предполагать, что Хасан научился там тому, как сочетать гашиш с другими веществами, чтобы вызвать эту необычную последовательность состояний. Точнее говоря, доктор Олдрич предполагает, что кандидатам в ассасины давали капсулу ступенчатого действия, из которой сначала выделялось снотворное, вызывающее первоначальный период сна; за ним следовал гашиш, и, гораздо позднее, ещё одно снотворное вызывало второй период сна.

Также возможно, что Хасан рассчитал всю процедуру, включая прочитанные кандидату наставления, а возможно, и каждое слово и действие прекрасных гурий в саду, таким образом, чтобы кандидат вознёсся до «пикового переживания», как указано на рисунке 2 первой главы.

Многие писатели игнорировали эти доводы и трактовали всю эту историю как пример легковерности тогдашних арабов. Это вряд ли соответствует исторической действительности; мусульманам, тогда значительно опережавшим Запад в области науки и философии, гашиш был известен за столетия до Хасана (возможно, со времён каменного века), и они бы никак не спутали обычный приём этого наркотика и подлинный трансцендентальный­ опыт. Хасан, как мы должны предположить, предугадал открытия ­современной психофармакологии, осознав, что для того, чтобы вызвать по-настоящему «пиковое» или «психоделическое» переживание, необходимо контролировать установку и обстановку — то есть ­окружающую индивида среду и его умственный настрой.

­Знанием такого рода традиционно обладали различные европейские оккультные общества, как мы увидим, и в их понимании оно восходит к рыцарям-храмовникам (тамплиерам), ордену, который католическая церковь попыталась уничтожить, обвинив в ереси, в 1307 году (крестоносцы столкнулись с сирийскими ассасинами ещё в 12 веке). Поскольку современные источники обвиняют тамплиеров в том, что они были тайными союзниками ассасинов — именно из-за этого слуха провели расследование, в ходе которого обнаружились странные разновидности сексуальных обрядов и языческое учение тамплиеров — я полагаю, что куда оправданнее­ было бы считать, что основная причина этого в Хасане‑и Саббахе, который точно имел дело с гашишем и алхимией до того, как на сцену вышли тамплиеры.

В этой связи стоит отметить, что большая часть европейской алхимической литературы теперь представляется зашифрованным методом программирования с помощью секса и наркотиков. Карл Густав Юнг, давний соперник Фрейда, был первым, кто предположил, что тексты по алхимии, бессмысленные­ с точки зрения современной химии, приобретают смысл, если рассматривать их как психологические руководства, написанные с применением специальной символики; но Юнг так и не добрался до корней этого символического языка.

Этот шифр особенно заметен в «Химической свадьбе Христиана Розенкрейца» (1615), которая являет наглядную связь между традиционной алхимией и современным розенкрейцерством. Таинственные роза и крест, от которых получили название розенкрейцеры, на самом деле соответственно вагина и пенис, ни больше не меньше — как, возможно, предполагал Генри Миллер, когда озаглавил посвящённую своей половой жизни автобиографию «Розой распятия» (The Rosy Cru­ci­fix­ion). Туманные высказывания вроде «лишь на Кресте Роза может зацвести» становятся понятными, когда становится понятным этот шифр.

­­(Для любопытствующих приложу остальные традиционные символы, как их приводит Луис Каллинг в своём «Руководстве по сексуальной магии» (Man­u­al of Sex Mag­ick): перегонная колба — влагалище, реторта — оно же во время соития, орёл — в зависимости от контекста влагалище или женский рот, лев — пенис, трансмутация — «пиковое переживание» во время секса, эликсир жизни — семя, квинтэссенция — семя, трансмутированное ритуалом и экстазом.) С таким шифром большинство традиционных алхимических трактатов приобретает смысл. Вот, к примеру, отрывок из «Колесницы антимония» Валентина, 1642 года, о том, как довести до конца «Великое Делание»:

Да приготовят себя Лев и Орёл должным образом как Принц и Принцесса Алхимии — на что они могут быть сподвигнуты. Да не будет союз Красного Льва и Белого Орла охвачен ни холодом, ни жаром… Затем приходит час, когда эликсир помещают в перегонную колбу, дабы подвергнуть действию мягкого тепла… Если Великое Делание — транссубстанция, пусть Красный Лев причастится плоти и крови Божьей, и да напитает Красный Лев должным образом Белого Орла — воистину, пусть Мать-Орлица окормит и защитит жизнь внутри.

Если последняя часть отрывка всё ещё кажется непонятной — это значит, что мужчина должен добыть часть своего собственного семени, ­сделав кунилингус после того, как завершится соитие. Часть он глотает сам, а часть передаёт женщине, которая ­проглатывает её с поцелуем. Этот любопытный обряд, восходящий к гностикам примерно четвёртого столетия нашей эры, всегда глубоко уважали­ европейские оккультисты. Современные психологи могут предположить, что это особенно живописный способ передать чувство любви, которое принудительно преодолевает отвращение и неприязнь к сексу правоверных христиан.

Оккультисты, однако, настаивают на том, что в этом поедании семени нет ничего «символического». Они заявляют, что эликсир, как они это до сих пор называют, содержит настоящую духовную субстанцию, поглощение которой полезно. Алистер Кроули даже приводил аргументы в пользу этого, ссылаясь на­ другой обычай, который возмутит некоторых читателей, эпикурейскую привычку есть устриц живьём. Любой попробовавший это,­ настаивает Кроули, согласится, что чувствуешь прилив сил и энергии, который никогда не испытываешь, когда ешь приготовленное мясо. Он заявляет, что это потому, что «жизненная сила» всё ещё содержится в устрицах. Точно так же семя содержит эту «жизненную силу» и придаёт дополнительную энергию, нужную для того, чтобы достичь Просветления.

Правда это или нет, спермофагия (как мы можем это назвать) усиливает первичный эффект, который в действительности находится в зависимости от процесса продления полового акта и более совершенной концентрации внимания на нём, чем обычно. ­Как мы увидим далее, особенно вероятна такая концентрация в результате приёма веществ на основе каннабиса — и в её ходе можно даже всецело отождествить себя с половыми органами и полностью утратить все прочие ощущения.

И даже это не обязательно должно вызвать «пиковое переживание», если это не сопряжено с ритуалами, самогипнозом, самовнушением или каким-либо сочетанием этих трёх факторов.

hqdefault

Этика ассасинов

Хасан‑и Саббах был оригинальным мыслителем во многих смыслах. К примеру, он, очевидно, также изобрёл «агентов внедрения», столь важных для современного шпионажа. Это человек, который попадает в состав какого-либо правительства, работает незаметно и избегает любых связей с зарубежной державой, которой он на самом деле служит. Спустя десять или даже двадцать лет такого примерного поведения, в течение которых он медленно ­получает чины и заслуживает всё большее и большее доверие своего предполагаемого начальства, этого агента «активируют» с помощью послания с родины, и он начинает работать на своего настоящего начальника.

Сигналом, использовавшимся для «активации» агента Хасана,­ к слову сказать, был пергамент с таким символом:

Безымянныйаа

Получив его, агент немедленно убивал человека, бывшего его целью на протяжении всех этих лет — того шаха, принца или генерала, в чью свиту он­ получил задание проникнуть. Оружие всегда было одним и тем же — ­знаменитым кинжалом с волнистым лезвием, который показывал, что убийство было работой исмаилитов (на современном языке мафиози это «дать понять другим парням, от кого это»). Кинжалом ровно пронзали горло, когда цель спала. Обычно агент­ исчезал, словно дым, до того, как тело обнаруживали.

Такое поведение по нашим меркам может показаться неэтичным, но оно воспринималось куда хуже по меркам времени самого Хасана. В те дни и правоверные христиане, и правоверные мусульмане считали, что самым неискупимым грехом было на словах отречься от своей веры; именно по этой причине они даже под пытками не переходили в другую веру. ­Таким образом, убийства, совершённые агентами Хасана, шокировали куда меньше, чем их обычай выдавать себя за приверженцев той веры, которая была в ходу при дворе, куда их посылали с заданием внедриться. Со времён Макиавелли мы все выучились жить с такой двуличностью — особенно присущей государственным структурам и их агентам — но это определённо выходило за все возможные рамки для людей позднего Средневековья. Это значило, что доверять нельзя буквально никому и что любая параноидальная мысль, пронёсшаяся у вас в голове, могла на самом деле быть небеспочвенной.

Хасан превратил своих современников в модернистов или даже постмодернистов, и это им совсем не понравилось.

Что любопытно, в некоторых преданиях о Хасане просматривается даже некоторое его благородство, или, по меньшей мере, сдержанность. Один генерал, к примеру, получив приказ отправиться с войсками в Афганистан и захватить Хасана в его горной крепости Аламут, тотчас же окружил ­себя шестью стражами, которые заслужили его полное доверие за годы службы и позволял лишь им ночевать у себя в шатре. На первое же утро он проснулся с двумя кинжалами в форме языков пламени, проткнувшими его подушку, по обеим сторонам от его горла. Он мудро отказался от своих обязанностей и отказался вести войска в Афганистан.

Романист Уильям Берроуз, откровенный почитатель хитреца Саббаха, настаивает на том, что Хасан наносил исключительно контрудары, нападая на тех, кто готовился к вторжению на его территорию — в основном это были правоверные мусульмане, которых задевала теологическая система исмаилитов, и крестоносцы-христиане, которым не давала покоя любая нехристианская теологическая система. Более того, говорит Берроуз, убийства, расшатывая и разрушая общественное спокойствие, в чём-то несли этическое оправдание. Они избавляли Хасана от надобности когда-либо посылать сражаться армию, и ­таким образом следовали заповеди, которую часто выдвигают пацифисты: что на войне справедливо атаковать вражеских вождей, а не целые народы.

В любом случае методы Хасана работали. Секта исмаилитов существует до сих пор — всё ещё небольшая, но теперь не прибегающая к насилию — в рядах мусульманских сект. Её нынешний глава, ага-хан — сорок седьмой в ряду прямых потомков самого Хасана‑и Саббаха.

Хасан умер в 1124 году в глубокой старости. Единственным человеком в комнате был его любимый ученик, Бузург Умид, и согласно их современнику, мусульманскому историку Джувейни, это ему Саббах сказал свои последние слова: «Ничто не истинно. Всё дозволено». Сразу же после этого, как пишет потрясённый Джувейни, «душа Хасана унеслась прямо в Ад».

20150118-robert_anton_wilson

Наркотик гашиш

Гашиш — это, конечно же, смола индийской разновидности конопли, наукой классифицируемой как cannabis sati­va. Плодоносные верхушки этого растения, высушенные для курения, известны в наших краях как марихуана или анаша (pot, от португальского potiguaya, ­«опьянённый», из-за старинного названия растения, «куста потигуайя»).

Гашиш, однако, не то же самое, что анаша — как водка не то же самое, что и пиво, а удар камнем по голове не равен удару­ перышком. Есть количественные различия, и гашиш по сравнению с обычной травкой — как три двойных мартини по сравнению с небольшим стаканом пива.

Гашиш обычно курят, но иногда (как это очевидно было в случае с Хасаном‑и Саббахом) едят. Марихуану также обычно курят и куда реже едят (она особенно хороша на вкус в брауни или тянучках, в блюдах с карри или в соусе для спагетти). Третий способ приёма каннабиса популярен в Индии, это называется бханг. Это своего рода молочный коктейль (из молока буйволиц и мороженого), в который замешано небольшое количество местной травки. Во всех этих случаях производные каннабиса нужно приготовить перед тем, как есть или пить; если сначала их не приготовить, никакого эффекта не будет.

Традиционно все книги, посвящённые каннабису, начинаются со слов, что этот наркотик впервые был описан в медицинском трактате, написанном китайским императором Шэнь-нуном в 2737 году до нашей эры. В нём он­ рекомендовал это снадобье от подагры, запора и рассеянности. Некоторые учёные, специализирующиеся на истории Китая, долгое время считали, что Шэнь-нун был одним из мифических, или ­неисторических императоров. Тем не менее, единственной книгой о наркотиках из тех, к которым я обращался в ходе своего исследования, в которой не упоминался «воображаемый» Шэнь-нун, была «В погоне за опьянением» (The Pur­suit of Intox­i­ca­tion) доктора Эндрю Малкольма.

Как мы упоминали ранее, каннабис был известен по меньшей мере со времён неолита, когда наши предки, жившие на Ближнем Востоке, хоронили умерших с одиночными растениями марихуаны — возможно, для того чтобы те оставались довольны в процессе путешествия на «ту сторону», или, возможно, чтобы ­договориться с её обитателями, когда они появятся. Здесь можно увидеть то же религиозное преклонение перед этим растением, которое, согласно американским чиновникам, придумали лишь в шестидесятых, чтобы оправдывать его курение.

Манускрипты Вед, древнейших писаний индуизма, изобилуют восхвалениями в адрес растения или вещества, называемого сома, о котором говорится, что оно лечит от ряда болезней и позволяет опытному йогу встретиться с Божеством лицом к лицу. Доктор Майкл Олдрич, наиболее эрудированный из всех исследователей истории каннабиса, считает, что сома была неким веществом на основе каннабиса. Здесь стоит добавить, что Джон Аллегро, английский филолог, в такой же степени убеждён, что сома на самом деле была галлюциногенным грибом amani­ta mus­caria, мухомором, и Роберт Гордон Уоссон, вице-президент нью-йоркского банка «J.P. Mor­gan & Co», также будучи одним из главных мировых авторитетов в области микологии (изучения ­грибов), соглашается с Аллегро.

Но вне зависимости от того, была ли сома каннабисом или нет, возможно, им были многие другие наркотики из мифов. Алистер Кроули, эксцентричный поэт-мистик-маг-альпинист-путешественник-мистификатор-охотник на крупных животных-гомосексуал-гетеросексуал, которого мы уже ­несколько раз процитировали, возможно, знал о наркотиках и мистицизме не меньше, чем любой из наших современников, и причину его интереса к этим вещам (как он рассказывает о ней в своём эссе «Психология гашиша»), стоит здесь привести:

В 1898–1899 я как раз покинул Кембридж и жил в квартире на Ченсери-лейн, где меня почтил своим присутствием в качестве гостя Аллан Беннетт (ныне Бхикху Ананда Метейя).

Вместе с ним на протяжении многих месяцев мы изучали и практиковали Церемониальную Магию и рылись в древних книгах и манускриптах авторитетных мудрецов в поисках ключа к великим тайнам жизни и смерти. Мы не обходили вниманием даже и художественную литературу, и именно из неё мы извлекли один крохотный факт, семя, которое (за все эти годы) проросло, став данным эссе.

В книгах различных эпох мы наталкивались на одну и ту же историю. По избавлению её от присущих месту и времени свойств она обычно сводилась к следующему — писатель рассказывал о юноше, искателе Сокровенного Знания, который в тех ­или иных обстоятельствах встречает сведущего человека; который, пройдя различные испытания, получает от упомянутого сведущего человека, на горе или на счастье, некое таинственное снадобье или зелье, в результате чего (по меньшей мере) открываются врата в Мир Иной. Это зелье отождествляли с «эликсиром жизни» работавших с телесным Алхимиков или с одной из их «Тинктур», вероятнее всего с «Белой Тинктурой», которая превращает простой металл (обычное восприятие жизни) в серебро (поэтический замысел), и мы искали его, предпринимая бесплодные попытки травиться всеми описанными (и не описанными) в книгах веществами.

Как в случае с молитвой Гекльберри Финна, ничего не вышло.

В конце концов, однако, Кроули добрался до Ближнего Востока, ­открыл для себя гашиш, и «кое-что из этого вышло». Он стал считать, что гашиш являлся самым простым путём достичь тех расширенных состояний сознания, в поиске которых находятся все мистики (и, как мы увидим далее, он пришёл к заключению, что в особенности гашиш подходит для сексуальных йогических практик). Его возражения учёным скептикам, несмотря на то, что написаны в 1907 году, звучат точь-в-точь как часть дискуссий, ведущихся и по сей день:

Любезный Профессор, как можете вы ожидать, что я поверю в эту чушь насчёт бактерий? Подойдите, молвит он, к микроскопу — и узрите их!

Я ничего не вижу.

Просто произведите тонкую настройку: крутите вот тот винт — туда и сюда, потихоньку!

Я не вижу…

Не закрывайте левый глаз; вы увидите яснее!

Ах! — Но откуда мне знать?

О, есть тысячи вопросов!

Достоверно ли наблюдение при помощи линз, которые заведомо преломляют свет и искажают видение?

Откуда мне знать, что эти пятнышки — не пыль?

Не могут ли эти предметы находиться в воздухе?

И так далее.

Профессор способен убедить меня, конечно, и чем более скептически я настроен, тем полнее будет моя убеждённость в итоге; но сперва я должен буду научиться пользоваться микроскопом. И когда я научился этому — это вопрос нескольких месяцев, а может и лет — как мне убедить следующего скептика?

Только таким же образом, обучив его пользованию этим­ инструментом.

А положим, что он возразит: «Вы сознательно натренировали себя видеть иллюзии!» Каким ответом я располагаю? Никаким. За исключением того, что микроскопия произвела революцию в хирургии и прочем, так же как мистицизм снова и снова производил революции в человеческих философиях.

Аналогия совершенна. С помощью медитации мы получаем видения нового мира, и в то же самое время о существовании мира микроорганизмов не подозревали на протяжении столетий научной мысли — мысли без метода — кирпичей без соломы!

Точно так же совершили ошибку и мастера медитации. Они сумели воспринять Мистическое Видение, написали о нём пространные книги, предположили, что выводы, сделанные на основе их видения соответствовали истине на других уровнях — это как если бы микроскопист баллотировался в парламент с программой «Голоса в поддержку микробов» — и так и не заметили возможные причины заблуждений, противоречащие здравому смыслу и науке, были забыты и подвегнуты заслуженному презрению.

Я хочу совместить методы, поверить старинный эмпирический мистицизм, пользуясь точностью современной науки.

Гашиш по меньшей мере предоставляет доказательство существования­ сознания нового порядка, и (как мне кажется), именно этот случай pri­ma facie мистики­ должны были выделить и так и не выделили.

Но ныне я заявляю, что гашишный ­феномен — феномен первейшей важности; и я требую его исследования.

Я утверждаю — более или менее ex cathe­dra — что медитация произведёт переворот в нашем представлении о вселенной, так же, как сделал это­ микроскоп.

И тут мой приятель-физиолог отмечает:

«Но если вы вмешаетесь в процесс наблюдения посредством наркотиков и специальной умственной тренировки, результаты вашего наблюдения будут недействительны».

А я отвечаю:

«Но если вы вмешаетесь в процесс наблюдения посредством линз и специальной умственной тренировки, результаты вашего наблюдения будут недействительны».

И он вежливо улыбается:

«Усердное экспериментирование докажет вам, что микроскоп заслуживает доверия».

И я вежливо улыбаюсь:       

«Усердное экспериментирование докажет вам, что медитация заслуживает доверия».

Вот так-то.

Олдос Хаксли, доктор Тимоти Лири, доктор Джон Лилли, ­философ Алан Уоттс и некоторые другие теоретики современности прибегали к этой метафоре и этому доводу, обычно не зная, что вторят Алистеру Кроули.

237abc9aebe5aed7304f63e402c

Разновидности гашишных переживаний

Англичанин, живший в начале девятнадцатого столетия, чьи приключения описаны в книге Дэвида Эвина (David Evin) «Наркотический опыт» (The Drug Expe­ri­ence), принял очень­ большую дозу гашиша и вскоре стал испытывать иллюзию того, что он — локомотив. То, что он с пыхтением двигался по комнате и качал руками словно поршнями, встревожило его друзей и они спросили, не хочет ли он выпить воды. «Боже, нет, — вскричал он, — от этого у меня может взорваться котёл!»

Более типичным был опыт, описанный французским поэтом Шарлем Бодлером, одним из членов знаменитого «клуба гашишинов», которые собирались в парижском отеле «Пимодан» в пятидесятых годах девятнадцатого века, чтобы попробовать арабское зелье и сравнить впечатления. В эссе, озаглавленном «Искусственный рай» (и снова потайная дверь в Эдем!), написанном от третьего лица, Бодлер пишет:

Никому уже не покажется удивительным, что последняя фатальная мысль вспыхивает вдруг в мозгу мечтателя: «Я — бог!»

И дикий горячечный крик вырывается из его груди с такою силою, с такой потрясающей мощью, что если бы желания и верования опьяненного человека обладали действенной силой, этот крик низверг бы ангелов, блуждающих по путям небесным: «Я — бог!» Но скоро этот ураган гордыни переходит в состояние тихого, молчаливого, умиротворенного блаженства, и все сущее предстает в освещении какой-то адской зари. ­Если в душе злосчастного счастливца случайно промелькнет смутное воспоминание: «А не существует ли ещё другой Бог?» — будьте уверены, что он гордо поднимет голову перед тем, что он будет отстаивать свои права и ничего не уступит тому. Какой-то французский философ, высмеивая современные немецкие учения, сказал: «Я бог, но только плохо пообедавший»? Эта ирония нимало не задела бы человека, находящегося во власти гашиша. Он преспокойно ответил бы: «Возможно, что я плохо пообедал, но я — бог».

Мой приятель однажды описал очень похожее ощущение от еды, хотя оно не вполне дало ему почувствовать себя Богом. Когда он находился под действием гашиша, на него внезапно напал жор, хорошо известный всем, кто знаком с каннабисом не понаслышке, и он припомнил, что в буфете было несколько изумительно вкусных пончиков. Увы, когда он отправился на их поиски, ни одного пончика не нашлось, так как их чуть раньше съели приходившие к нему гости. Вследствие этого он сел и стал жевать безвкусный, обычный белый хлеб — самую унылую еду в мире — и, поскольку всё молоко тоже вышло, он запивал его водой. Внезапно он осознал, что наслаждается этой трапезой — чрезвычайно, неимоверно, блаженно — больше, чем он когда-либо наслаждался какой-либо пищей за свою жизнь. «Впервые в жизни, — сказал он мне, — я понял святых, говоривших, что они могли жить на хлебе и воде и быть счастливее миллионера, за обедом поедающего икру, бобы и пьющего коньяк».

(Современная теория, разработанная доктором Робертом Де Роппом, доктором Хамфри Осмондом, доктором Абрамом Хоффером и другими, гласит, что великие мистики — и некоторые из психически больных людей или­ людей, у которых диагностировали психическую болезнь — с помощью собственных желёз вырабатывают эквивалент психоделического наркотика. Есть подозрения, что «розовый адреналин» — результат изменения обычного адреналина, вызванного длительным стрессовым воздействием — может быть искомым веществом, хотя другие исследователи предполагают, что это следующая за «розовым адреналином» степень изменения. Это вещество, также называемое «адренохром», обладает определённым химическим сходством с ЛСД и более того, с мескалином, действующим веществом в кактусе пейот. Естественные последствия­ этого, а именно возможность упороться плазмой шизофреников, изобретательно и экстравагантно обыгрываются ­в рассказе Терри Саузерна «Кровь шизика» (The Blood of a Wig), герой которого пробует этот невиданный ранее вид вампиризма, балдеет от крови, высосанной из пациента психиатрического отделения больницы Бельвью — некоего «Чина Ли», некогда знаменитого «поэта-символиста» — и перед ним предстаёт видение Линдона Джонсона, ­некрофильски совокупляющегося с раной на шее трупа Джона Кеннеди. Согласно стэнд-ап комику и издателю Полу Красснеру, отправной точкой для этой истории послужил опыт репортёра журнала «Newsweek», у которого на самом деле было это жуткое видение во время ЛСД-трипа.)

Возвращаясь к гашишу: одним из членов парижского «Клуба гашишинов» был поэт Теофиль Готье. Вот отрывок из его рассказа о незабываемом трипе:

Меня обуяло некое оцепенение. ­Моё тело, казалось, растворилось, и я стал прозрачен. Внутри моей груди я ощутил съеденный гашиш в виде изумруда, искрящегося миллионом огненных точек. Мои ресницы удлинились до бесконечности, разворачиваясь подобно золотым ­нитям с веретён из слоновой кости, которые сами собой раскручивались с ошеломляющей быстротой. Вокруг меня струились потоки драгоценных камней всех цветов, составляя постоянно меняющиеся узоры подобно игре стёкол в калейдоскопе. Мои товарищи показались мне обезображенными, наполовину людьми, наполовину растениями, с меланхоличными минами ибисов. Они выглядели так странно, что я корчился от смеха в своём углу, и, поглощённый нелепостью зрелища, подбрасывал подушки своего дивана вверх,­ заставляя их крутиться и вертеться с быстротой индуса-жонглёра.

Первый приступ прошёл, и я снова обнаружил себя в моём обычном состоянии, не сопровождаемом никакими из неприятных симптомов, свойственными опьянению вином. Спустя полчаса я снова попал во власть гашиша. На этот раз мои видения были более сложными и более необычными. В диффузно светящемся воздухе мириады постоянно роящихся бабочек шелестели крыльями, как веерами. Исполинские цветы с чашечками из хрусталя, огромные мальвы, лилии из золота или серебра представали перед моим взором и ­раскрывались вокруг меня со звуком, напоминавшим звук фейрверка. Мой слух феноменально ­обострился. Я на самом деле слышал, как звучат разные цвета. От их синевы, зелени или желтизны ко мне устремлялись звуковые волны, обладающие совершенной отчётливостью. Звук от поставленного вверх дном стакана, скрип кресла, слово, произнесённое низким голосом — это колебалось и грохотало вокруг меня, словно раскаты грома. Мой собственный голос казался столь громким, что я не смел заговорить из страха­ сокрушить стены звуками его бомбовых взрывов. Более чем пять сотен ­часов, казалось, возглашали час серебристыми, медными или свистящими подобно флейте голосами. Каждый предмет при касании издавал музыкальный звук, подобный звуку губной гармоники или эоловой арфы. В океане звуков, подобно светоносным островам, плавали мотивы из «Луция» и «Севильского цирюльника». Никогда ранее я не был охвачен потоком чего-то столь же прекрасного. Я был настолько погружён в его волны, настолько отделён от себя, настолько освобождён от моего эго, этого постылого придатка, ­сопровождающего нас повсюду, что впервые осознал суть существования духов стихий, ангелов и душ­, отделённых от тел. Я завис подобно губке посреди тёплого моря; в каждый миг волны счастья проходили сквозь меня, попадая внутрь и выходя наружу через поры моей кожи. Поскольку я стал проницаем, всё моё существо окрасилось в цвет фантастической среды, в которую я был погружён. Звуки, свет, ­ароматы доносились до меня через завитки не толще волоса, внутри которых я слышал вибрацию магнитных токов. По моим подсчётам, это состояние длилось около трёх сотен лет, ибо ощущения, которые­ следовали одно за другим, были так многочисленны и убедительны, что любая реальная оценка количества времени была невозможна. Восторг покинул меня… Я увидел, что это длилось всего лишь четверть часа.

Третья волна восторга, последняя и наиболее причудливая из всех, прервала моё восточное празднество. В этот раз моё зрение удвоилось. По два образа каждого предмета отражались на сетчатке моего глаза в совершенной гармонии. Вскоре магический фермент снова начал с силой действовать на мой разум. На целый час я совершенно сошёл с ума. В пантагрюэлических грёзах я видел проходящих мимо меня вымышленных существ, сов, аистов, сатиров, единорогов, грифонов, стервятников, целый монструозный зверинец, который семенил, скользил, скакал, визжа, по всей комнате… Видения стали настолько вычурны, что мною овладело желание зарисовать их. ­Менее чем за пять минут я набросал рисунок, изображающий доктора Икс… который казался мне сидящим за фортепиано, одетым турком, на спине жилета которого был изображён подсолнух. На моём рисунке он предстал в облике причудливых спиралей, возникающих из клавиш фортепиано. Другой набросок был обозначен как «животное будущего», и представлял собой живой локомотив с шеей лебедя, завершавшейся змеиной пастью, из которой вырывались клубы дыма, и с чудовищными лапами, состоящими из колёс и шкивов. Каждая пара лап сопровождалась парой крыльев, а над хвостом животного витал древний бог Меркурий, который победно наступал на него, невзирая на его когти. Милостью гашиша мне удалось извлечь из природы «фарфадета».

В те же времена клуб гашишистов существовал в Нью-Йорке — этот малоизвестный факт был недавно обнаружен феноменальным исследователем истории наркотиков, доктором Майклом Олдричем — но ни один из его членов не оставил никаких записей о своих приключениях. Всё, что можно с уверенностью сказать, поскольку члены клуба жили в Соединённых Штатах, когда наркотики на основе каннабиса были известны лишь небольшому проценту населения, — это то, что они бы очень ­удивились, увидев, что через сотню лет их развлечение стало преступлением с точки зрения федерального уголовного­ права.

tumblr_mp43mk9VZe1qh5wh7o1_500

Гашиш и секс

Само собой разумеется, что вещество, усиливающее ощущения и облекающее в форму фантазии человека, свидетелями чего мы были в случае гашиша, сможет сильнейшим образом улучшить секс, если разум экспериментирующего с ним будет заранее открыт навстречу предоставленным возможностям. Это тот самый случай.

Некоторые авторы пытаются отрицать это, очевидно, боясь того, что любое признание свойств «афродизиака» в отношении гашиша подстегнёт дальнейшее употребление запрещённого законом вещества. Самое большее, что могут сделать подобные люди с целью оспорить очевидные факты, это ввести в высшей степени искусственное различие между переживанием и впечатлением. Если курильщик гашиша говорит, что он увидел более яркие цвета, они исправляют это на «он вообразил, что видит более яркие цвета»; скажи он, что у него обострилось осязание, они напишут, что «он вообразил, что его осязание обострилось»; если перед ним предстанет видение вселенского масштаба, они напустят на себя особенно важный вид и скажут нам, что «он вообразил, что испытывает всякого рода мистические озарения».

Этот скептицизм — анекдотический случай ­буквоедства. В обычном языке и в обычной философии нет такого разделения между переживанием человека и образом этого переживания. Конечно, я могу представить, что у меня есть миллион долларов, хотя у меня его нет — и это, конечно, иллюзия, и опасная иллюзия, если я начну выписывать чеки, всё ещё находясь в её плену. Но есть ли смысл говорить, что если красный цвет мне кажется более светлым, значит, я всего лишь представляю, что он мне кажется более светлым? Или если мой оргазм мне кажется более сильным, значит, я всего лишь представляю, что он более сильный? Или что я заблуждаюсь относительно того, что я счастлив, или что я галлюцинирую, представляя, что чувствую себя прекрасно?

Что-то не так, когда язык растягивают до такого предела. Если некто считает, что он счастлив и смешлив и тащится от всего, что его окружает, то единственное разумное ­описание его состояния — это сказать, что он испытывает эйфорию, а не сказать, что он ­воображает, что испытывает эйфорию.

На самом деле, похоже, скептик утверждает, что ему известно, что субъект чувствует себя лучше, чем субъект знает — то есть, что субъект чувствует не то, что чувствует, а чувствует нечто другое. Это из-за такой вербальной метафизики над средневековыми теологами смеялись Вольтер и другие критики-рационалисты.

Если некто говорит, что испытывает более сильный оргазм, он, конечно, может лгать, но если он не лжёт, значит, против его заявления уже не выдвинешь никаких возражений. Следует предположить, что он — наилучший наблюдатель в отношении собственной природы.

Я разговаривал с людьми, употребляющими вещества на основе каннабиса, в практически всех штатах США, в Мексике и в Канаде. Я ещё не встречал ни одного курильщика, который убеждённо опровергал бы знаменитое утверждение Нормана Мейлера насчёт того, что «секс без анаши никогда не бывает так хорош, как секс с анашой».

В 1968 году «Американский журнал психиатрии» опубликовал статью «Проблема марихуаны: общий обзор» (The Mar­i­jua­na Prob­lem: An Overview) за авторством доктора Уильяма Макглотлина (William H. McGloth­lin) и доктора Луиса Джольона Уэста (Louis Joly­on West). Когда в группе наблюдения из употребляющих людей задали вопрос, почему они продолжали курить траву, 73 процента ответили: «чтобы увеличить удовлетворение от секса».

Барбара Льюис, репортёр «Ассошиэйтед Пресс», взяла интервью у 208 взрослых людей из среднего класса, употреблявших марихуану, для своей книги «Сексуальное влияние ­марихуаны» (The Sex­u­al Pow­er of Mar­i­jua­na), сосредоточив внимание на состоявшихся в профессии, успешных людях, не затронутых системой убеждений и модными течениями молодёжной культуры. Несмотря на все разговоры насчёт более ярких цветов и лучшего восприятия музыки, эти люди раз за разом заостряли внимание на том, что анаша имела для них ценность, потому что улучшала их сексуальную жизнь.

Вот заключение 33-летней женщины, работающей лаборанткой:

Трава помогает увлечься сексом — ты абсолютно раскована…

Ты делаешь вещи, которые в других обстоятельствах могли бы тебя заставить почувствовать себя очень зажатой. Можно заниматься любовью полтора часа перед тем, как приступить к собственно ­совокуплению, и я думаю, что «на трезвую голову» это вряд ли возможно. [1]

31-летний научный сотрудник сообщает:

С анашой занятие сексом приносит больше удовольствия, делается более расслабленным. Она делает тебя лучшим любовником. Вы чувствуете большую близость со своим партнёром, чем без неё. Я могу почувствовать, как на самом деле сливаюсь с другим человеком: трудно понять даже с точки зрения анатомии, какая часть меня это я, а какая часть — женщина.

37-летний программист из Нью-Джерси дал похожие показания:

С анашой вы можете почувствовать нечто, чего не чувствовали раньше, скажем, оргазм девушки. Вы чувствуете, как сокращается её влагалище. Уже с самого начала присутствует достаточно чёткое осознание того, насколько далеко от оргазма другой человек, так что вы можете добраться дотуда же, двигаться на той же скорости. И чувствовать её оргазм — это невероятно. Это позволяет почувствовать, каково это — быть женщиной; вы можете сопереживать вместо того, чтобы воображать.

Всё это, конечно же, верно и для более сильнодействующего вида каннабиса, известного как гашиш. Юсеф эль-Масри (Yussef el Mas­ry) ­специально подчёркивает в своей «Сексуальной трагедии арабской женщины» (The Sex­u­al Tragedy of the Arab Woman) то, что «первичной причиной» популярности гашиша на Среднем Востоке являются его свойства «афродизиака» — хотя более многогранное описание, скажем, в качестве «улучшителя секса», несомненно, было бы более точным, чем «афродизиак».

Как мы предположили ранее, это частично позволяет объяснить ­неугасающую популярность подпольных «оккультных» организаций — ведьм, алхимиков, иллюминатов, различных ­братств Розы и Креста и так далее, что появлялись, ­исчезали и снова появлялись на протяжении всей истории Европы. В особенности уместно будет упомянуть тут более современные тайные общества (появлявшиеся начиная с середины девятнадцатого века), такие как «орден паладинов» (Order of Pal­adins), «Ordo Tem­pli Ori­en­tis» (которые служили ориентиром для Вагнера, когда он писал «Парсифаля») и сверхтаинственные «A∴A∴». [2] То, что называется «ритуалом», «инвокацией», «эвокацией», и так далее, и преподносится с большой таинственностью, с применением мистического жаргона, состоит по большей части из того, что доктор Джон Лилли и доктор Тимоти Лири называют «программированием» и «метапрограммированием» — другими словами, направлением ­опыта расширения сознания в конкретную искомую плоскость. Это ввод в килограмм с небольшим липкого вещества, которые мы называем мозгом (и которое современные психологи, для того чтобы показать, что они не отстают от времени, называют биокомпьютером), в точности таких последовательностей слов и изображений, которые вызовут надлежащую реакцию.

Я не утверждаю, что в оккультной традиции нет ничего кроме веществ; совсем наоборот, существует много способов вызывать трип с расширением сознания. Среди них пост, затворничество, заглушение воздействия на органы чувств и их усиленная стимуляция, а также пранаяма (техника замедленного дыхания, которой учат в хатха-йоге). Все эти способы принадлежат истории оккультизма — к примеру, современная камера сенсорной депривации, которую использовали доктор Джон Лилли и другие современные исследователи, немногим более совершенна, чем средневековая «ведьмина колыбель», которая также отсекает большинство информации, поступающей на органы чувств, и оставляет сознание наедине с самим собой. В случае со всеми этими способами, однако, ритуалы и заклинания помогают программировать трип; и в некоторых из этих школ (наследующих Хасану‑и Саббаху через различные подпольные традиции) этот ритуал ­наслаивается на употребление гашиша в качестве основы.

Например, обратите внимание на следующее определение, написанное в девятнадцатом веке Кеннетом Маккензи, выдающимся английским масоном, который много сделал для того, чтобы приобщить масонов Лондона к оккультным практикам:

Магия есть не некромантия — оживление мёртвого вещества, наделяемого воображаемой жизнью — но психологический раздел науки, изучающий симпатическое воздействие камней, зелий, трав и живой материи на способность мыслить и воображать — позволяющий видеть всё новые и новые проблески окружающего нас мира чудес, должным образом упорядочивающий эти явления и служащий примером благого расположения Великого Архитектора Вселенной.

Учитывая, что в викторианской Англии настолько же предвзято относились к самим наркотикам, как и в никсоновской Америке (при меньшей паранойе относительно их упоминания), нельзя не восхититься беззаботному тону Маккензи, в середине этого высказывания поминающего «зелья» и «травы».

Возможно, стоит привести ещё и небольшое высказывание доктора Майкла Броуди-Иннеса, который вместе с Маккензи участвовал в организации Герметического Ордена Золотой Зари из высокопоставленных английских масонов (на образность в современной поэзии и литературе Орден Золотой Зари через Уильяма Батлера Йейтса и его окружение повлиял больше, чем любой другой идеологический источник). Слово доктору Броуди-Иннесу:

Сравнительно неважно, существуют ли на самом деле Боги, Клипотические энергии или даже Тайные Владыки; важно то, что вселенная ведёт себя так, будто они существуют. В каком-то смысле вся философия Магической практики идентична прагматицистским воззрениям американского философа Пирса.

Я полагаю, что это убедит вдумчивых читателей в том, что по меньшей мере некоторые из оккультистов прошлого сознавали, что ритуалы действовали на мозг как программы, и что применение этих ритуалов совершенно не требовало веры в объективное существование таких существ, как ангелы-хранители или различные боги. Позиция Маккензи/Броуди-Иннеса, несмотря на всю их оккультную терминологию, на самом деле практически идентична той, которую занимает доктор Джон Лилли с его сверхсовременной кибернетической терминологией в своём руководстве по ЛСД-трипам под названием «Программирование и метапрограммирование человеческого биокомпьютера»:

…При подключении нужных убеждений на метапрограммных уровнях компьютера… компьютер сконструирует (из бесчисленного множества элементов, хранящихся в памяти) возможные переживания, которые не будут противоречить данному набору правил. Будут запущены такие программы и явлены такие визуальные представления, которые будут соответствовать исходным предпосылкам и хранящимся в памяти программам.

Другими словами, для тех, кто принимал изменяющие сознание вещества в Афинах древности, участвуя в ритуалах призыва Диониса, опыт был дионисийским и включал в себя «явление» (видение) рогатого божества или божества в виде быка. Если бы вы приняли их в шестидесятых, в коммуне поклоняющихся силам природы и помешанных на экологии людей, вы ощутили бы гармонию и красоту божественной природы. А если бы приняли то же вещество в девяностых, находясь в исследовательской лаборатории, будучи предупреждены, что оно вызывает психотическую реакцию, ваш опыт мог бы состоять в переживании безумия на протяжении нескольких часов.

Роза и крест

Откуда-то из сумерек прошлого, благодаря некоторым алхимикам и иллюминатам, до нас дошла традиция, согласно которой лучше всего использовать гашиш для призыва богини, и это особенно хорошо работает, если во время мысленного совершения ритуала мужчина совокупляется с женщиной, которую действительно любит. Затем женщина пресуществляется в богиню. Таково тайное учение некоторых оккультных школ, и похоже, что жестокие казни ­обвиняемых в ведьмовстве во времена Святой Инквизиции — главная причина, по которой эта тайна так тщательно охраняется на протяжении многих столетий.

К примеру, Алистер Кроули достаточно уклончиво пишет в своей «Исповеди»:

Ныне [«Ordo Tem­pli Ori­en­tis»] известна одна величайшая тайна. Когда я стал Посвящённым Святилища Гнозиса (девятого градуса), вся система O.T.O. была направлена на то, чтобы передать его членам при ­помощи всё более и более ясных подсказок это наиважнейшее учение. Лично я считаю, что если бы эта тайна — научная тайна — была ­понята до конца (чего не смог добиться даже я после более чем двадцати лет практически постоянных изысканий и экспериментов), не стало бы ничего такого из того, что способно представить себе человеческое воображение, что невозможно было бы осуществить на практике…

Интересно припомнить, как она [тайна] попала ко мне. Однажды я начал писать книгу, «Книгу Лжей», также ложно называемую «Разрывами», блужданиями искажений единой мысли… что само по себе ложно…

Одна из глав беспокоила меня. Я не мог написать её… Во время моего недовольства на меня снизошёл дух и я быстро набросал эту главу… Когда я перечитал её, я остался столь же недоволен, как и прежде, но я поместил её в книгу в приступе своего рода гнева, направленного на самого себя, намеренно сделав это в пику моим читателям.

Вскоре после публикации книги ко мне явился [Внешний Глава «Ordo Tem­pli Ori­en­tis»]. (В то время я ещё не понял, что O.T.O обладало чем-то более значительным, чем удобный набор важных масонских истин). Он сказал, что раз мне была знакома величайшая тайна Ордена, я должен быть допущен до девятого градуса посвящения и должен принять на себя соответствующие обязательства.

Я возразил, что не знаю такой тайны. Он сказал: «Но вы опубликовали её, записав простейшими Словами». Я сказал, что не мог такого сделать, потому что тайна была мне не известна. Он подошёл к книжным полкам, и взяв экземпляр «Книги Лжей», указал на отрывок­ из ненавистной мне главы. Меня тут же посетило озарение, подобное вспышке. Перед моим духовным взором воссияла вся символика — не только масонства, но и многих других традиций. С этого момента истинная значимость О.Т.О. стала для меня ясной. Я осознал, что в моих руках был ключ к будущему развитию человечества… Как только на основании ­опытов я убедился, что эта новая сила была фактически способна приводить к результатам, которые можно было предугадать, основываясь на теоретических построениях, я посвятил практически всё своё свободное время проведению экспериментов.

На эту тайну постоянно намекают «оккультные» руководства Кроули. К примеру, в «Магике в теории и на практике» (Mag­ick in The­o­ry and Prac­tice, книгу лучше всего рассматривать как руководство по программированию наркотических трипов) мы обнаруживаем традиционную розенкрейцерскую болтовню:

Чаша, как говорится, должна быть наполнена Кровью Святых; то есть каждый святой или маг должен влить кровь своей жизни до последней капли в эту чашу на истинной Свадьбе Розы и Креста… Наполнить следует Чашу женщины… Крест есть и Смерть и Рождение, и это на Кресте цветёт Роза… [3]

Доктор Израэль Регарди, пишущий от имени одной из ветвей Герметического Ордена Золотой Зари, прибегает к более традиционному алхимическому символизму, чтобы замаскировать ту же самую тайну:

При воздействии тепла и духовного огня на Атанор должен совершиться переход, восхождение Змея из этого приспособления в перегонную колбу, используемую как реторту. Алхимическая свадьба, или взаимосмешение двух потоков силы в реторте тотчас же вызывает разрушение вещества Змея растворителем-Глютеном, становясь таким образом частью «Solve» из общей алхимической формулы Solve et coag­u­la. [4] Вскоре после разрушения Змея и его смерти восстаёт лучезарный Феникс, что, будучи талисманом, должен быть заряжен неоднократным призывом духа, покровительствующего текущей работе. Завершающий этап Мессы состоит либо из поглощения даров, полученных при транссубстанции — «Амариты», или помазания и освящения ­особого талисмана.

По прикидкам некоторых специалистов, эта операция, от предварительного ритуала призыва с привязкой сил к стихиям до самого Причастия из освящённой Чаши, должна занимать никак не меньше часа. Иногда, несомненно, требуется гораздо большее количество времени, в особенности если талисман нужно зарядить полностью, до отказа.

Доктор Регарди оставляет полезный комментарий, мол, «это не сложнее, чем езда на велосипеде». Вот спасибо, доктор.

Тут неважно, пьёшь ты эликсир из «освящённой Чаши» или нет, основная идея та же, что и в мессах римско-католической церкви, если не считать того, что человек ищет общения с богиней, а не богом, и тело его возлюбленной женщины становится «магическим каналом связи», посредством которого божественная сущность­ начинает воплощаться. Окончательный результат здесь — не просто общение с божеством, а настоящее единение с ним, и (неважно, насколько скептично вы настроены или думаете, что настроены) этого сравнительно легко достичь при правильном программировании (или при помощи правильных ритуалов), а в ­особенности при участии гашиша хорошего качества.

(Между прочим, если читателю интересно, в какой же главе «Книги Лжей» содержится отрывок, который привлёк внимание Ordo Tem­pli Ori­en­tis и заставил их пригласить Кроули вступить в орден, я бы предположил, что это, скорее всего, загадочная, ­названная соответствующим образом, Глава 69. Прибегая к религиозной символике чуда Пятидесятницы — «дара иных языков», как его называют толкователи Библии — Кроули, как мне кажется, описывает то имевшее место быть происшествие, когда у него было религиозное видение во время сеанса одновременных оральных ласк с его любовницей, скрипачкой Лейлой Уэддел. ­Очевидно, это тогда он впервые осознал, что его религиозные и сексуальные интересы можно совместить и нет нужды разделять их. Номер главы — это типичный для Кроули ключ к этой тайне. Ещё один ключ — в названии главы, являющимся роскошным каламбуром: «How to Suc­ceed — And How to Suck Eggs», в переводе «Как преуспевать — и как высасывать яйца»).

Я отсылаю цинично настроенного читателя к приведённым ранее словам учёного 31 лет от роду: «Я могу почувствовать, как на самом деле сливаюсь с другим человеком; трудно понять даже с точки зрения анатомии, какая часть меня это я, а какая часть — женщина». Он даже не использовал ритуальное программирование, чтобы достигнуть такого результата; одно лишь вещество привело его к этому, и это была сравнительно несильная марихуана, а не более действенный гашиш.

Предшественники Мастерса и Джонсон

Эта «сексуальная магия» восходит к суфиям, согласно Луису Т. Каллингу, который как член «Великого Тела Божьего», Ордена Паладинов и бывший член Ordo Tem­pli Ori­en­tis, возможно, знает о тайной традиции столько же, сколько любой другой человек (в суфизме, как и у гностиков, было аскетическое направление и направление йоги секса). Учёные, занимающиеся историей религии, приписывают её либо суфиям, либо ассасинам и спорят по поводу того, кто принёс её в Европу: рыцари-тамплиеры или альбигойцы, еретики, чьё уничтожение в двенадцатом столетии в общем считается наиболее кровавой страницей в истории Средних Веков (Кеннет Рексрот иронически назвал это событие «самым страшным злодеянием в истории до изобретения Прогресса»). В любом случае первоначальная реакция правоверных христан была исполнена такой убийственной злобы, что у сексуального культа были хорошие причины уйти в подполье и оставаться там на протяжении нескольких столетий.

У истоков арабского влияния, как ныне признаёт историография тайных учений, стоит индийская традиция под названием «тантра» — йога прикосновений, включающая в себя йогу секса и послужившая источником вдохновения тем, кто возводил знаменитые «эротические» храмы, которые фотографирует каждый американский турист, чтобы ­удивить друзей. Это в тантризме нужно искать ту ­трансформацию, претерпев которую, сексуальный мистицизм эволюционировал от примитивной магии плодородия (обрядов с целью увеличить урожай), превратившись в разновидность расширения сознания.

Тантристы, очевидно, неудовлетворённые аскетизмом практик ортодоксальной хатха-йоги и, возможно, ищущие более быстрого пути к расширению сознания, обнаружили, что в уме происходят странные реакции при намеренном замедлении полового акта. Этот процесс (который действительно приводит к пиковым переживаниям гораздо скорее, чем другие виды йоги) настолько их привлёк, что они сделали его основой своего культа, а также установили правило воздержания от оргазма, которое озадачивало и беспокоило большую часть исследователей. Суфии и европейские оккультисты сделали это правило менее строгим, хотя и предписывали оттягивать оргазм насколько возможно, и благодаря этому позднейшему изменению мы можем понять, к чему стремились тантристы.

Мастерс и Джонсон, что хорошо известно, также используют правило «никакого оргазма» в своей терапии, которая предназначена для пар, в которых один или оба человека страдают от «сексуальной ­дисфункции» — а именно того, что широко известно как импотенция, фригидность или преждевременная эякуляция (эти три термина пугают и унижают пациентов, как обнаружили Мастерс и Джонсон, так что они воздерживаются от их использования). Суть их метода, применяющегося в «Институте исследования репродуктивной биологии» (Repro­duc­tive Biol­o­gy Research Foun­da­tion) в Сент-Луисе — это фактически образцовый тантризм. То есть паре предписывается лечь в постель, попытаться доставить удовольствие друг другу, но строго воздерживаться от любых попыток достичь оргазма или позиций, которые могут привести к оргазму.

Результаты поразительны. Свыше 70 процентов всех пар с дисфункциями — в которых один человек или оба не имели оргазма на протяжении многих лет — часто достигают оргазма в течение двух недель после начала занятий по этой тантрической программе. Объяснение, согласно доктору Мастерсу, таково, что беспокойство по поводу оргазма является главной причиной неудачи, и как только беспокойство устранено, то, что естественно, происходит само по себе, ­самопроизвольно — цзы жань (自然), как сказал бы даос.

Схожесть терапии Мастерса-Джонсон с тантризмом, возможно, будет не столь удивительна, если мы согласны с радикальным утверждением фрейдистов и учеников Вильгельма Райха насчёт того, что у большинства людей в патриархальных культурах сексуальная жизнь в чём-то ущербна. То есть обычный оргазм — «чиханье чресел» (sneeze in the loins) Д.Г. Лоуренса или «мимолётная шалость» (momen­tary trick), как это скорбно назвал сам Уильям Шекспир — может быть сам по себе сексуальной дисфункцией. В любом случае таково было мнение архи-еретика от современной психологии, Вильгельма Райха, который настаивал на том, что общим психосоматическим заболеванием цивилизованного человечества является «оргастическая импотенция», неспособность достичь всеобъемлющего оргазма, вызванная тревогой, которую подспудно вызывают наши настроенные против секса религии и патриархальные общественные институты.

В описании естественного оргазма доктор Райх особо подчёркивает некие «пульсации оргонной ­энергии», что звучит очень похоже на «астральные вибрации», описываемые оккультистами. Мы много чего слышали про «вибрации» с того момента, как психоделики и ­Сексуальная Революция всколыхнули молодёжь шестидесятых.

Говорят, что мастера тантрической йоги могут продолжать заниматься любовью на протяжении семи, восьми или более часов. Это не имеет никакого отношения к неким «секретам контроля над мышцами», которые в массовом представлении известны лишь мастерам йоги, или подобным слухам и мифам, о которых пишут в журналах про оккультизм. Это всего лишь ментальная установка, основанная на правиле «никакого оргазма», на том отношении, которое Мастерс и Джонсон прививали своим пациентам. Согласно Луису Каллингу, люди, практикующие традиционные сексуальные ритуалы европейского оккультизма, легко обучаются продлевать половой акт на два или три часа — до того, как позволить произойти оргазму (Каллинг признаёт, что некоторое количество каннабиса помогает достичь нужного медитативного или трансоподобного настроя).

Алистер Кроули, который в совершенстве овладел большинством прочих техник западного оккультизма и восточной йоги ещё в молодости, после того, как открыл для себя йогу секса в 1906 году, стал приверженцем того мнения, что она является самым быстрым и лёгким способом расширения сознания для среднестатистического человека (который всё-таки вряд ли бросит работу и уйдёт в монастырь на несколько лет, пока хатха-йога будет производить в нём требуемые изменения). Таким образом, будет уместно закончить этот раздел несколькими цитатами из его «Книги Закона». В этом отрывке говорит богиня Нуит, и то, что она говорит — возможно, лучшее «заклинание» или «программа» из тех, что могут потребоваться перед проведением ­сексуальных экспериментов с участием гашиша:

Каждый мужчина и каждая женщина — это звезда… Выходите, о ­дети, под звёзды и получайте сполна свою долю любви! Я над тобою и в тебе.  В твоём экстазе мой экстаз. Мне отрадно видеть твою радость.

И пусть будет знаком мой экстаз, сознание протяжённости существования и все присутствие моего тела…

Не будь животным: блаженствуй утончённо. Если ты выпиваешь, проделывай это согласно восьми и девяноста правилам искусства; предаваясь любви, добивайся предельной ­изысканности оттенков. И если ты наслаждаешься, пусть в этом будет утончённость.

Но всегда на меня — на меня…

Так как я разделена ради любви, ради возможности слиться.

Это сотворение мира, когда боль разделения — ничто, а радость растворения — всё…

Делай то, чего ты хочешь — таков будет Закон. Ограничение — вот слова Греха. О муж! Не отказывай жене своей, если она хочет! О любовник, если пожелаешь, бросай! Нет уз, что могли бы соединить разделённых, кроме любви: всё прочее — проклятье…

Призывай меня под моими звёздами! Любовь есть закон, любовь, послушная воле… Я дарю невообразимые на земле радости: не веру, а уверенность, ещё при жизни, в том, что после смерти; несказанный покой, отдохновение, экстаз; и не требую я жертвоприношений…

Но полюбить меня всего прекрасней, и если под звездами ночи в пустыне ты возжигаешь сейчас благовония перед моим алтарём, призывая меня чистым сердцем и Змеиным огнём внутри, тебе должно приблизиться чуточку ближе и лечь мне на грудь.

Бледная, пунцовая ли, прикровенная или сладостно-обнаженная, я, средоточие пурпура и блаженства и опьянения в глубочайшем смысле, желаю тебя. Надень крылья и пробуди дремлющее в кольцах внутри тебя сияние: приди ко мне… Пой мне восторженно, пой о любви!

Возжигай мне ароматы! Украшай себя драгоценностями ради меня! Пей за меня, ибо я люблю тебя! Я люблю тебя! Я — синевекая дочь Заката, блистающая нагота сладострастия ночного неба. Ко мне!

Ко мне!

Из Индии с любовью

Кроули всегда утверждал, что он не сочинил эти ­отрывки в том смысле, в каком сочинил остальные книги — они были в буквальном смысле надиктованы ему богиней Нуит. Как бы то ни было, они несомненно были в хороших отношениях, и представление древних египтян об этом божестве — яркий пример того, насколько на самом деле древняя вещь единство секса и религии. Нуит, на множестве из сохранившихся настенных росписей, изображена как богиня неба (отсюда звёздные образы, которые ассоциирует с ней Кроули); и она прямо изображается в орально-генитальной позиции (69) с божеством земли.

Это не то чтобы необычная вещь для религии египтян. Атум, бог-создатель вселенной, в их изображении совершает это нелёгкое деяние таким образом, что мы, закомплексованные современные люди, можем ­удивиться этому. Говоря без обиняков, он мастурбирует, и его семя, выплёскиваясь наружу, затвердевает, становясь знакомой нам вселенной. В отношении Исиды, богини, которую религиоведы с компаративным подходом неизменно сравнивают с Богоматерью, наиболее известен «магический ритуал», с помощью которого она вернула к жизни своего мужа (и брата) Осириса после того, как его подло умерщвил Сет. Этот ритуал, как он показан на различных фресках, был вполне в гностическом, алхимическом и кроулианском духе. Она удовлетворяет его орально — будто он ­президент, а она стажёрка.

В связи с этим я не могу удержаться от того, чтобы припомнить изящное описание обрядов, связанных с ежегодным празднованием воскресения Осириса (ставших христианской Пасхой) авторства сэра Джеймса Фрэзера. Статую Осириса проносили по улицам и демонстрировали, как говорит доктор Фрэзер, «самым недвусмысленным образом», что «производительная сила божества» всё ещё работала как надо.

Эта традиция не утрачивалась полностью; она всегда сохранялась, сосуществуя с христианством как подпольное­ течение благодаря манихейцам, гностикам, альбигойцам, тамплиерам и многим другим. Настоящими предшественниками Мастерса и Джонсон, однако, были, как мы отмечали, индуисты, в особенности принадлежавшие к тантрическим и шиваитским сектам.

На знаменитых эротических резных украшениях в некоторых индуистских храмах изображены акты поклонения богам. Цель всего этого многообразия позиций та же, что и в западном оккультизме — союз с богиней, которую индуисты называют Шакти, а не Нуит, хотя архетип в ней воплощается тот же самый.

Трудно удержаться от заключения, что, учитывая уже отмеченные нами параллели между тантризмом и недавними исследованиями Мастерса и Джонсон, большая часть этого многообразия — бесчисленных позиций, которых гораздо больше, чем легендарных европейских 69 — служит тантрическому правилу «никакого оргазма». Как и у Мастерса и Джонсон, это правило могло рассматриваться изначально как временное, действующее до момента достижения необходимого контроля. В любом случае то же самое (однажды мрачно обозванное Фрейдом, вы уж извините, «полиморфной перверсией») практически неминуемо обнаруживается в западной сексуальной магии и у тех, кто экспериментирует с сексом и гашишем.

Можно также открыто заявить, что это разнообразие — для большинства практикующих самая значительная часть в искусстве продления полового акта. Тантристы также прибегают к непростому «двойному лотосу» и позиции, в которой ­женщина сверху: мужчина лежит, распростёршись на спине, а женщина усаживается на его вздыбленный пенис — и оба партнёра затем совсем не двигаются, все ощущения зависят далее от умения женщины ритмично сокращать и расслаблять мышцы влагалища (что любопытно, у нью-йоркских проституток такая техника называется «Клеопатра»). Но для тех, кто не овладел в совершенстве этим тантрическим приёмом, настоящим ключом к высшему блаженству становится разнообразие.

Тут индивидуальные свойства гашиша, по-видимому (согласно словам практикующих), становятся особенно заметны. Все сексуальные шалости становятся ярче (когда вещество, установка и обстановка ­правильно взаимодействуют). Действия, которые обычно считаются «прелюдией» или «вариациями», больше не производятся только «для женщины» или «для мужчины». Они становятся усладой для обоих, и все желания перескочить к соитию кажутся достаточно смехотворными. Тут не только орально-генитальные ласки становятся более приятными для обоих партнёров: любая оральная ласка обретает новые ­измерения восторга. Это распостраняется не только на обычные поцелуи («За один поцелуй ты будешь готов отдать всё», — говорит Нуит в «Книге Закона»), но и на японские развлечения вроде покусывания пальцев ног или даже ­обсасывания пальцев. Словом, все телесные контакты становятся сексуальными — как в видениях Иеронимуса Босха и Якоба Бёме. Ты буквально живёшь в вековечном блаженстве, на которое намекают те знаменитые индуистские изваяния.

Сила такого самопрограммирования отражается в рассказе о Синане, третьем из наследовавших Хасану‑и Саббаху глав ордена ассасинов. Гостивший у них посол сказал, что его царь внушал пламенную преданность своим подданным. «Ты говоришь о ­преданности?» — сказал Синан. «Взгляни на это!» И он обратился к ближайшему из стоявших на крепостной стене, где происходил этот разговор, стражей. Без ропота или промедления страж спрыгнул со стены в пропасть. «Вот это — преданность», — спокойно произнёс Синан. И этому причиной была потайная дверь в Эдем, которую Хасан‑и Саббах открыл при помощи ключей секса и гашиша.

Интерлюдия

Избранный наркотик: История Билла

Я был бы куда более счастлив, если бы мои дети-подростки, не нарушая закон, могли бы курить марихуану, когда им вздумается, а не вставали на путь ­никотиновой и алкогольной зависимости подобно представителям старшего поколения.

— доктор-англичанин, цитата из книги «Наркотики: Медицинские, психологические и социальные факты» (Drugs: Med­ical, Psy­cho­log­i­cal and Social Facts) авторства Питера Лори

Билл постоянно говорил «свинья», но он не был леваком. И когда он это произносил, он не имел в виду «полицейский». «Свинья» — это было его прелестное прозвище для женщин.

Я познакомился с Биллом во время одного из неудачных периодов моей жизни, когда я вкалывал на Мэд-Авеню, прилагая свой талант к написанию того, что я называл «популярной поэзией» — это эвфемизм, заменяющий «написание рекламных объявлений». Билл творил в этой странной области литературы уже несколько лет и мастерски управлялся с её специфическими дописьменными размерами. («Это новый «Клякс». Он другой. Улучшенный. Вам необходим новый «Клякс». Необходим прямо сейчас!») «Тут ничего сложного нет, — говорил мне он, — так выглядели бы стихи Гертруды Стайн без чувства юмора».

Билл был исправившимся идеалистом, согласно его собственному описанию. И, естественно, как бывший алкоголик не может не покритиковать того, кто ещё выпивает, Билл постоянно ­критиковал любое проявление человеколюбия или гуманизма, которое попадало в его поле зрения. «Хорошие дела не остаются безнаказанными», — предупреждал он. «Люди омерзительны. И это правда, парень. Не рискуй ради них. Заботься о Номере Первом».

Как и многие люди с подобным складом ума, Билл выпивал. Поскольку он был нью-йоркцем и вроде как интеллектуалом, вокруг этого сложился ­ритуал: он пил только коктейли мартини, смешанные в точности по его ­стандарту, и больше всего он любил докапываться до барменов, которые по недосмотру предлагали ему то, что он негодующе называл «бабьим мартини». Он с грустью вопрошал: похож ли он на старушонку из Нью-Рошель, или — не подкупила ли бармена компания-производитель вермута, или (ещё более драматичным тоном) — не попал ли он в особняк Борджиа. Иногда он даже хватался за горло и притворялся отравленным. Всё это делалось в манере великого комика Уильяма Филдса, но Билл был абсолютно серьёзен. Если мартини не становились лучше, он переносил внимание на другой бар.

Он был холостяком и больше всего на свете презирал Движение за освобождение женщин. «Мозгоёбки», — изящно называл он их. «Когда женщина вешает замок себе на пизду, — объяснял он, — весь подавленный секс лезет ей наверх в голову и разъёбывает мозг. Как будто в черепушку кончают. Не­ могут думать трезво, пока при оргазме немного кончи не вытечет. Вот в чём проблема этих свиней». Когда он распостранялся на эту тему, казалось, будто он семь раз разводился и платил самые огромные алименты за всю историю бракоразводных процессов.

На других женщин, не состоявших в Движении, Билл тоже яда не щадил. Они всё равно были свиньями. «Женщина, — пускался он в объяснения, когда представлялся малейший повод, — это ­естественный паразит. Это заложено в их природе. У них есть такой радарчик, который чувствует деньги и свидетельства о браке, а больше им ничего от тебя не нужно». «Нельзя их винить, — философски добавлял он, — они слишком тупые и ленивые, чтобы прокормить ­себя». Он больше всего гордился тем, что ни одна из них не выманила у него ни свидетельства о браке, ни большой суммы денег. «Я знаю, как обращаться со свиньями», — говаривал он.

Метод Билла в том, что касалось обращения со свиньями, как я вскоре обнаружил, был проще простого. Его либидо беспокоило его раз в неделю, не чаще, и в таких случаях он переносил свой вечерний алкогольный сеанс в «бар для холостяков», где он легко мог подцепить молодую женщину, которая также искала партнёра. Он никогда не встречался ни с одной из них дважды. Не знаю, осыпал ли он их оскорблениями в конце проведённой вместе ночи или просто диктовал им выдуманное имя и номер телефона. Каким бы методом он ни пользовался, это были встречи на одну ночь.

Мне он это рассказывал во время перекуров. «Снял миленькую свинку вчера вечером», — говорил он. «Милую-премилую. В постели была хороша». «Ну и конечно, — добавлял он, — тупизна сильно просвечивала в разговоре, как и у всех женщин».

hist-3natures-god2

Диванный психоаналитик, сложив то, что Билл выпивает, его холостячество и мизогинию, предположил бы латентную гомосексуальность. Билл был не дурак, и несомненно в какой-то степени осознавал, что такие предположения тянутся за ним, как след за перепачканным в грязи колесом. Он был (лучшая защита — это нападение) самым яростным критиком психоанализа из когда-либо встреченных мной. Если он встречал профессионального психоаналитика, беседа становилась ­очень интеллектуальной и учтивой, но начинала ­неизменно вертеться вокруг вариаций на тему «врачу, исцелися сам». К людям, которые в его присутствии упоминали психоаналитические теории, он был беспощаден. «Мне легче поверить в зубную фею», — рычал он голосом Филдса. Или говорил: «Психоаналитики в Европе помирают с голоду. Только американцы настолько тупые, чтобы поверить в эту мотивационную теорию Матушки-Гусыни». Самой любимой из его острот у меня­ была такая: «Фрейд — это был ясельный Ницше».

Любимыми жертвами Билла были люди, которые ходили к психоаналитику. Он не щадил никого. «Попробуй сходить к мануальному терапевту», — предлагал он. «Они берут меньше, а ещё их лечение хоть иногда работает». Или: «Сколько ты платишь за грабёж этому бандиту? Двадцать долларов за сеанс! И ты ходишь к нему уже четыре года! Слушай, дружище, тут у меня есть на продажу хороший такой мост — от Манхэттена до Бруклина…»

Иногда, несмотря на робость, кто-нибудь из этих бедняг доходил до того, чтобы ответить, что Биллу самому бы стоило сходить на сеанс к какому-нибудь психотерапевту. «Ни фига себе, — отвечал Билл, — ты за четыре года с двумя сеансами в неделю до сих пор без мозгоправа шагу не можешь ступить, и тебе хватает наглости считать, что кто-то другой рехнулся?» Тут они сбегали обратно под защиту своей робости — возможно, чтобы ещё лет шесть ходить к ­психоаналитику.

Не думаю, что в моём описании Билл выглядит привлекательно. Вообще-то его остроумие было достаточно забавным (когда не было ­направлено на вас), и, как мне кажется, он считал себя одним из тех обаятельных пьяниц, которых часто видишь в кино. Он отыгрывал эту роль в пределах своих представлений насчёт обаяния, и большую часть времени мне, на самом деле, было приятно находиться в его обществе. Он с готовностью помогал мне, когда я пытался научиться писать на языке рекламной прозы. («…Ты просто представь, что пишешь для своего четырёхлетнего сынишки», — сказал он мне в первый день, и это была наилучшая инструкция к написанию рекламных объявлений, которую я когда-либо слышал.)

И в то время, когда шестидесятые катились к бесславному концу, никто особенно не внушал симпатию. Дети-цветы отрастили шипы; «Синоптики» (Weath­er­men), ранее состоявшие в движении «Студентов за демократическое общество», то и дело что-нибудь минировали; в фильмах вроде «Джо» или «Беспечного ездока» проглядывал витавший тогда повсюду дух массового истребления и гражданской войны, так же, как в весёлых, уморительных «Скиду» и «Я люблю тебя, Элис Б. Токлас!» отражался безграничный оптимизм начала шестидесятых. Чудаки из числа моих знакомых, которые раз в жизни пробовали кислоту и были привлекательны, как эльфы, теперь частенько употребляли спиды (метамфетамин) и больше не влекли к себе; героин стал появляться в средних школах за пределами гетто, то есть в средних школах для белых, сечёте — этот факт по-настоящему стал шоком для ­Властей. Мы все, полагаю, полубессознательно ждали того момента, когда расстрел в Кентском университете ознаменует собой конец этой эпохи и переход к неестественному молчанию и кладбищенской тишине эпохи Никсона. Как я уже упоминал, фильмы «Джо» и «Беспечный ездок» уже предупредили нас, что средние американцы были вооружены и опасны.

В таком контексте мизогиния и мизантропия Билла вряд ли выглядели необычными или патологическими. В конце концов те бунтари, что в начале десятилетия пели гимны любви а‑ля Боб Дилан, теперь не только оправдывали насилие — вслед за исследованиями психологии угнетённых Фанона они начинали говорить про общественно полезную роль ненависти, ярости и гнева. Если ­бы кто-то в то время цитировал вычурные лозунги эпохи Кеннеди, он выглядел бы не менее странно, чем алхимик, в поисках работы идущий на собеседование в химические лаборатории «Дюпон».

«Люди омерзительны», — с особенным выражением произносил Билл, когда в его присутствии обсуждали ­политику, и уверенность в том, что он совершенно неправ, давалась с трудом.

robert-anton-wilson-800x600

На Авеню Безумцев я надолго не задержался (возможно, я не гожусь для того, чтобы писать для четырёхлетних детей) и у меня осталась одна-единственная история про Билла и Наркотическую Революцию. Это случилось всего за пару недель до того, как я бросил эту работу и попытался выжить в качестве свободного автора. Катализатором послужил юный копирайтер, выпестованный «Лигой плюща», которого я буду называть Дэнни.

Дэнни был причудливым наследником (или поздним плодом) эпохи Кеннеди: он даже был чуточку похож на Джона или Бобби. Он был либералом до мозга костей, что помимо всего прочего значило, что он курил анашу, не порицая алкоголь, работал на Авеню Безумцев без сожаления (и его забавляли радикалы, считавшие его «проституткой»), и верил, что Америка всё-таки может стать великой страной, если Демократическая партия снова выдвинет правильные кандидатуры. Революцию и реакционерство он презирал, но не верил, что у обеих этих крайностей были какие-то шансы в Америке, и поэтому он их не боялся. В ту полную паранойи и агрессии эпоху он был последним неиспорченным человеком из моих знакомых. Если он этого и не говорил, я всё представлял, как он был готов в любой момент заявить: «Если бы Рузвельт был ещё жив…»

Когда Дэнни пришёл на работу к «Вельзевулу, Велиалу, Дьяволу и Людоеду» (так я буду называть наше агентство), Билл немедленно избрал его главной мишенью для залпов своего циничного остроумия. Что-то в невинном лице оптимиста Дэнни подзуживало говорить ему гадости — но эта его неброская вывеска ­скрывала за собой ударопрочность швейцарских часов. Его было невозможно разозлить или расстроить; он всегда мог понять и (что всего хуже) мог простить, иронически улыбаясь, и его улыбка напоминала мне Пэта О“Брайена в роли священника. Этого было достаточно, чтобы разбудить дремлющий цинизм в любом человеке, менее невинном, чем сам Дэнни, и в Билле из-за этого проснулся Яго и Клаггерт.

Если Дэнни упоминал про свою тётушку, которая владела несколькими домами в Бостоне, Билл спрашивал: «В трущобах?» — а потом быстро добавлял: «Если ты не знаешь, не пытайся выяснить. Лучше не знать таких вещей». Если Дэнни говорил что-нибудь хорошее о братьях Кеннеди, Билл припоминал о том, что слышал про связи (настоящие или предполагаемые) Джо Кеннеди с мафией и контрабандой спиртного во времена­ сухого закона; если Дэнни хвалил Рузвельта, Билл припоминал о том, что слышал про участие деда Рузвельта в торговле опиумом; если он осмеливался сказать, что «чёрные всё-таки такие же люди, как мы», Билл разъяснял ему: «Никто из тех, кого смешивали с говном три сотни лет, не является таким же человеком, как ты, не обманывай себя. Они хотят отрезать тебе яйца и скормить их своим псам. Посмотри на мау-мау; посмотри на любое восстание в колониях. Вот какая у нас будет чёрная революция, когда до этого дойдёт».

Это было как будто Руссо спорит с де Садом — вечный либерал против вечного мизантропа.

Дэнни никогда не срывался во время этих споров. Один раз, впрочем, до этого почти дошло. «Если бы я верил в то же, что и ты, — сказал он, — у меня тоже были бы проблемы с алкоголем».

«Я хотя бы не торчок», — отпарировал Билл.

Я думал, что Дэнни ответит, что алкоголь в любом аптечном списке будет причислен к «наркотикам», но он вообще ничего не ответил. Он задумчиво глядел вдаль. Тогда я этого не понял, но к нему пришло решение проблемы нигилизма Билла. Это было решение родом из начала шестидесятых, но Дэнни всё же в него верил. Он собирался «настроить» Билла.

Однажды одна наша коллега явилась в офис после ночи в кислотном трипе, полагая, что она уже вернулась в реальный мир. Это было не так, и она начала психовать. Дэнни боялся, что она либо сиганёт из ­окна, как Стив Броуди с Бруклинского моста, либо по меньшей мере выдаст себя настолько, что начальство это заметит и уволит её, но я увёл её к себе в кабинет, послал секретаря в аптеку за ниацинамидом (витамином Б3) и в течении двух часов вёл с ней беседу. Ниацин (смотри главу 1) и мой хорошо подвешенный язык наконец её успокоили. Она сохранила рассудок и рабочее место.

Дэнни был впечатлён, хотя ему и не стоило впечатляться. Когда-то давно я зарабатывал на учёбу в колледже в качестве санитара на ночных сменах в «Скорой помощи», и на этой работе я насмотрелся на психов при жутковатых обстоятельствах. Никакая государственная пропаганда так и не смогла убедить меня, что любители кислоты настолько же безумны, как пациенты психушек, или что с ними невозможно уладить дела полюбовно.

04c137319185dbd8993799dbcbe0ac1c

Дэнни расшифровал это происшествие для себя таким образом, что я оказался в его глазах неким экспертом по выводу людей из бэд-трипов; и, естественно, ­всем известно, что кислотный бэд-трип куда жёстче и жутче бэд-трипа от анаши (это необязательно так: всё зависит от человека). Так что когда он наконец убедил Билла попробовать выкурить косячок марихуаны и ситуация немедленно приобрела жутковатый оборот, он позвонил мне домой.

«Доктор Уилсон, — загадочно сообщил он (несмотря на его простодушие, он, что обычно для нью-йоркцев, полагал, что все телефоны прослушиваются), — у нас тут чрезвычайная ситуация. То же, что и с мисс Икс», — прибавил он, назвав фамилию девицы, которую прихватил кислотный мандраж на работе. «Вы можете приехать прямо сейчас!?»

«Вот дерьмо», — неизящно выразился я. «Сейчас приеду».

«В чём дело?» — спросила Арлен.

«Я теперь психиатр у всех чокнутых с Мэдисон-Авеню», — мрачно сказал я. Я никогда так не ненавидел наше законодательство в области наркотиков, как тогда. Я знал, что могу справиться с этой проблемой, что бы там ни случилось, но ответственность меня тяготила, и мне хотелось бы жить в свободной стране, где Дэнни мог бы обратиться за помощью к профессионалам, не рискуя попасть в тюрьму.

Когда я добрался до Дэнни, я обнаружил у него пятерых подавленных и явно обеспокоенных травокуров — и Билла, сидящего в сторонке с сердитым взглядом.

«Зачем они вызвали тебя?» — немедленно задал вопрос Билл. «Чтобы избавиться от моего тела?» В его тоне не было шутливости Уильяма Филдса. Это был Род Стайгер в роли пленного фашиста — загнанного в угол врагами, но всё ещё опасного и способного к сопротивлению. Я бодро рассмеялся и сделал вид, что принял враждебность за шутку; в его случае всё равно одно мало отличалось от другого.

Я проследовал на кухню, как если бы в данный момент Билл меня особо не интересовал. Это был первый шаг: я был уверен, что остальные воспринимали его состояние как серьёзную проблему, а я хотел вернуть ему адекватную оценку происходящего. Почти три миллиарда людей на планете не знали и не хотели знать о его психическом состоянии, и я заменял собой их всех.

Когда Дэнни пришёл за мной на кухню, я спросил, есть ли у него дома ниацинамид. Естественно, ниацинамида у него не было. Те, кто принимает наркотики, обычно так же безграмотны, как и те, кто принимает ограничивающие права последних законы.

Я спросил, есть ли у него «Торазин», «Либриум» или любое другое успокоительное.

У него не было ничего такого.

«Ну ладно, — сказал я, — на этот раз прыгнем без парашюта. Как долго это продолжается?»

«Примерно три четверти часа.»

«Сколько он выкурил?»

«Мы пустили по кругу всего два косяка, когда на него напала боязнь».

«Ладно. Веди меня к моему пациенту». Я припомнил одного психа из эпохи моих поездок на «Скорой», который, стоя на лестнице, ­заявлял, что не хочет ехать в больницу. Он был ростом под два метра, косая сажень в плечах, а я стоял на пару ступенек ниже. С Биллом не должно было быть так трудно.

Я притащил в гостиную стул и сел напротив Билла, разделяло нас меньше чем полметра.

«Страшно тебе?» — дружелюбно спросил я.

«Не пытайся меня надуть», — сурово сказал он. «Они дали мне какую-то дрянь только чтобы увидеть, как это случится, и ты это знаешь».

«Хер там плавал», — сказал я. «Они курили те же косяки, что и ты. Это часть этикета курильщиков анаши, чтобы у людей ­не было таких безумных мыслей. Подумай — ведь косяки пускали по кругу?» Я не стал ждать его ответа. «То, что ты сейчас чувствуешь, — сказал я, — это часовой нервяк. Это часто происходит с ­неопытными людьми в первый раз, когда они курят траву, и называется часовым нервяком, потому что всегда проходит через час. Сколько это уже длится?»

«Боже, — сказал он вялым, надтреснутым голосом, — по-моему, несколько дней».

«Сколько это длилось?» Снова спросил я у Дэнни.

«Три четверти часа», — повторил он.

«Ну, — бодро сказал я Биллу, — почти закончилось. Самая худшая часть точно. Дай мне руку». Я взял его за руку, пока его не обуяли голубые страхи, и с минуту крепко её держал. «Так я и думал», —

— сказал я. «Ты даже не дрожишь. Самое худшее позади».

Всё это было чистой воды выдумкой. Страхи от анаши при своём появлении могут длиться четыре часа, восемь часов или дольше — гораздо дольше, чем действие самого наркотика. Когда рушатся обычные преграды, защищающие от тревожности, могут проявиться подавленные страхи, накопившиеся за десятки лет, и даже после того, как наркотика уже давно не будет в крови, напряжение может продолжать нарастать. Однако такой процесс (а случается это обычно только с новичками, и, возможно, это является следствием самовнушения под воздействием антинаркотической пропаганды, усиленного недостаточной осведомлённостью) достаточно легко сорвать, проведя убедительную беседу — что я и сделал. Этот бэд-трип был вызван государственной пропагандой и невежеством Билла, а я собирался использовать свою пропаганду и его ­невежество, чтобы превратить трип в хороший.

«Что хорошо в часовом нервяке, — беззаботно продолжал я, — это то, что второй час всегда классный. Это чистая правда. Когда всё это выходит в начале, ты типа как очищаешься, а во второй час ты уже готов по-настоящему зажигать». Я продолжал рассказ, упоминая обычные позитивные эффекты от анаши — яркие цвета, прилив сил, смешливость — пытаясь «внушить» ему их.

«Это не всегда так», — перебил меня он. «Я читал про случаи, когда людей перекрывало и они на несколько месяцев попадали в дурку».

«А ещё они не могут разговаривать», — сказал я. «Слишком напуганы и ­запутаны, чтобы разговаривать. А вот ты не в таком состоянии, тебе становится лучше с каждой минутой: я вижу, как цвет твоего лица становится нормальным; и ты не дрожишь — и ты, как всегда, споришь со мной. Не, у тебя мозги на месте, ты совсем больше не паникуешь. Ты просто мрачный и настороженный. И это тоже проходит», — не отставал я. «Я знаю, потому что у тебя нормальный цвет кожи. Сейчас ты действительно начинаешь кайфовать…»

image[3]

Полчаса спустя я всё ещё с ним беседовал, рассказывая, что часовой нервяк вот-вот закончится. Взгляд у него всё ещё был сердитый, он уже не паниковал, но до того, чтобы почувствовать себя кайфующим или даже просто успокоившимся ему было ещё далеко. Одним из признаков того, что он был накурен, а не полон алкогольной агрессии, было то, что он всё ещё на меня не замахнулся.

«Мне надо выпить», — внезапно сказал он.

Мне захотелось себя пнуть. Надо было заставить Дэнни смешать ему мартини сразу же, как только я добрался до них. Очевидно, в данном случае это было бы необходимым лекарством.

Дэнни быстренько смешал на кухне мартини и принёс Биллу. «Такой, как ты любишь», — сказал он.

Билл отпил чуточку и скорчил гримасу. «Бруклин», — с отвращением ­сказал он. «Так их смешивают в Бруклине».

«Вот! — закричал я, — ты снова в норме!»

Все засмеялись, и Билл тоже. Когда все отсмеялись, он продолжал смеяться. Всё продолжал и продолжал. И продолжал.

«Вот, так смеются на втором часу», — сказал я. «Наконец-то ты начинаешь кайфовать».

Он ещё раз быстро хлебнул своего питья. «Это точно», — произнёс он, хотя при этом выглядел снова чуточку нервничающим.

Час спустя, однако, он совершенно расслабился и веселился. По комнате наконец-то гулял третий косяк, которым он затягивался очень осторожно, много не вдыхая — а ещё он выпил уже третий коктейль. Он развлекал собравшихся одной из своих пламенных речей против сентиментальности, впрочем, в ней было больше юмора и меньше злобы, чем обычно. Я ушёл, чувствуя удовлетворение.

Несколько месяцев спустя, после того, как я распрощался насовсем с Мэд-Авеню, я встретил Дэнни в баре и поболтал с ним про старые деньки.

«Билл до сих пор приходит на мои вечеринки с анашой», — сказал он с недовольной усмешкой.

«Правда?»

«Ага… и он теперь приходит со своей бутылкой». Поймав мой вопросительный взгляд, он продолжал: «Он выкуривает немного травки, совсем немного, а потом, когда начинает забалдевать, много пьёт, чтобы попуститься. Потом выкуривает ещё немного, и ещё больше пьёт».

«Ты хочешь сказать, что он курит только для того, чтобы не выделяться?»

«Так и есть. Выпивка — до сих пор его излюбленный наркотик.»

Я удивлённо покачал головой. «Каков чудак».

«О, это ещё пустяки. Я думаю, анаша, даже смешанная с бухлом, на него в определённом смысле подействовала».

«Что ты имеешь в виду?»

«Теперь-то, — сказал Дэнни, осушив свой стакан и улыбаясь улыбкой Тимоти Лири, — Билл стал голубее голубого».

Роберт Антон Уилсон

Примечания

[1] Курсив добавлен мной — прим.авт.

[2] Только посвящённым дозволено знать, что означают эти таинственные буквы. Три точки обозначают прямое наследование египетской магии династического периода и являются частью символики «глаза в треугольнике» иллюминатов (смотри обратную сторону американской купюры в один доллар). Масоны приветствуют друг друга «приветствиями на всех вершинах треугольника», что является частью той же самой традиции.

[3] Курсив добавлен мной — прим.авт.

[4] «Растворяй и сгущай» (лат.) — прим.пер.

Роберт Антон Уилсон

СОДЕРЖАНИЕ

[Вступительная часть (2 предисловия + Введение)]

[Часть I. Обзор: Зелья Афродиты]

[Часть II. Рогатые божества и распаляющие зелья]

[Часть III. Дым ассасcинов]

[Часть IV. Мексиканская трава]

[Часть V. Белые смертоносные порошки]

[Часть VI. Тибетские трипы со скачками сквозь время и пространство среди взрывающихся звёзд]

[Часть VII. 2000: Одиссея во внутреннем космосе]

[Послесловие к русскоязычному изданию 2017]

Дорогой читатель! Если ты обнаружил в тексте ошибку – то помоги нам её осознать и исправить, выделив её и нажав Ctrl+Enter.

Добавить комментарий

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: