Инструкция Непослушания (Жизнь Леоноры Каррингтон, Алхимика и Лошади)

В автобиографии «Духовное путешествие Алехандро Ходоровски» есть глава с названием «Мастер-сюрреалист» – странный рассказ о том, как какое-то время он пребывал духовным учеником Леоноры Каррингтон.

По версии Ходоровски, Эдзё Таката, мастер дзен, у которого на тот момент он учился, счел, что для того, чтобы преодолеть проблемы отношений с матерью, и, следовательно, с женщинами в принципе, Ходоровски должен принять друга Такаты – Леонору Каррингтон – в качестве учителя: «она не знает ни одного коана, но она разрешила их все».

Когда Ходоровски впервые пришел к Каррингтон, она, зная, что тот когда-то был мимом, попросила его подвигаться для нее, как двигаются мимы. Пока он послушно делал то, что его просили, Каррингтон смотрела на него, молча потягивая медовый напиток, а потом приподняла свою длинную тунику и показала ему небольшую рану под своим коленом. Чайной ложечкой она отколупала струп с ранки и позволила крови наполнить ложку. Сосредоточенно она влила кровь в стакан Ходоровски и велела ему выпить. Потом, порывшись в овальной шкатулочке, вытащила ножницы, отрезала у него прядь волос и отстригла ногти. Все это она сложила в малюсенький мешочек, повесила себе на шею и сказала: «ты вернешься!»

В ту ночь ему снилось, что она манит его к себе. Проснувшись, он обнаружил себя бегущим по улицам Мехико к ее дому. Он вошел, открыв дверь ключом, который она дала ему накануне, поднялся по лестнице и нашел ее сидящей на деревянном троне с резным бюстом ангела на спинке. Леонора сидела совершенно голая за исключением таллита – иудейского молитвенного покрывала, и читала какое-то странное заклинание на английском. На Ходоровски она никак не отреагировала.

Я – глаз, который видит девять различных миров и рассказывает историю каждого из них.

Я – та, кто видел кишки фараона, бальзамировщица, отверженная.

Я – львица-богиня, та, кто ел ваших предков, переваривая их в золото в своем желудке.

Я, сумасшедшая и дура, мясо для дураков, еще худших, чем я.

Я, сука Сириуса, приземлившаяся здесь из ужасной гиперболы выть на луну…

Пока Каррингтон все это вещала, в комнату вошел ее муж Чики, которого Ходоровски описывает как человека, никогда не снимавшего берет, бережно поднял ее с трона, унес в спальню и уложил на кровать. Ни Чико, ни Каррингтон никак не обозначили присутствия Ходоровски и он смотрел, как Каррингтон продолжала бормотать пока не уснула.

Зная стремление Ходоровски к драматическому преувеличению и способность Каррингтон шокировать, мне бы хотелось знать, что в этом описании их знакомства – правда.

По другой версии познакомились они на репетиции одной из театральных постановок, когда Каррингтон работала над оформлением и размышляла о своей постановке. Молодой Ходоровски представился как «Профессор Невидимости» и завоевал сердце Каррингтон тем, что предложил изобразить на сцене тысячу женщин, одетых в папские облачения, штурмующих мизогинный Ватикан. У них было два общих интереса: подсознательное и ломка стереотипов.

По воспоминаниям Ходоровски, ученичество его состояло в основном в погружении в дела странной семьи Леоноры, он постоянно был у нее под рукой и она перекрестила его из Алехандро в Себастьяна.

«Я не знаю ни одной религии, которая не объявляла бы женщин слабоумными, нечистыми, в принципе уступающими созданиям мужского пола, хотя при этом большинство Людей предполагают, что мы – венец творения. Увы – женщины, но, слава Богу, хомо сапиенс! Большинство из нас, надеюсь, уже в курсе, что женщина не должна требовать получения Прав. Права были там с самого начала; их Нужно Вернуть, в том числе и наши Таинства, которые принадлежали нам, и которые были осквернены, украдены или уничтожены, оставив нам лишь неблагодарную надежду на ублажение самца животного, вероятно, относящегося к нашему собственному виду».

Леонора Каррингтон.

В своей книге Ходоровски вспоминает о нескольких обрядах инициации, через которые он проходил, во время которых Каррингтон задавала ему некие странные сюрреалистические загадки.

«Все живое существует благодаря моей живительной жидкости. Я просыпаюсь, когда вы спите. Если я встаю, вас хоронят. Кто я?»

Ходоровски любил быть в центре внимания, в центре скандала, а Каррингтон избегала даже объектива камеры своего мужа-фотожурналиста. Он хотел, чтобы она превратилась в яркую публичную фигуру, он видел ее едущей обнаженной по улицам, а Каррингтон избегала публичных мероприятий, предпочитая общество друзей за чаем в своем старом доме в богемном районе Мехико Рома.

«Я страдаю при мысли, что мое одиночество может быть отнято у меня множеством беспощадно благонамеренных людей».

Леонора Каррингтон, Слуховая Трубка.

В одном из своих интервью Ходоровски говорит, что хотел, чтобы Каррингтон обучила его Таро. Тому Таро, которое зеркало. В которое смотришь и видишь, то, чем являешься. Где-то еще он говорит, что в Таро она серьезно не разбиралась. Когда он сказал ей, что благодаря обладанию золотым третьим глазом он знает наизусть все значения Марсельского Таро, Леонора принесла и выложила на стол свои карты. Для Ходоровски это было презренное «таро гринго», годное разве что для хиппи. Для Каррингтон образы «Райдера – Уэйта» были полны магии. Ее любимой картой была «Луна» с лунной женщиной, скорпионом и гиеной, к гиенам она вообще питала слабость.

В еще одном интервью он рассказывает, что научился у Каррингтон чувству Таро и магии, поэтический свободе, научился восхищаться духом великой женщины. Он был молодым художником, она – женщиной с огромным жизненным опытом. Что он мог дать ей? «Может быть, я передал ей свой энтузиазм по отношению к театру», – говорит Ходоровски.

И вот тут начинается запутаная история «Пенелопы», пьесы, написаной Каррингтон в 1947 году и поставленной Ходоровски в 1957.

По одной из версий, написать вместе пьесу было идеей Ходоровски. На тот момент уже существовал текст «Овальная Леди» с сюжетом о Тартаре. Ходоровски хотел видеть сюрреалистическую детскую оперетту. Сначала они решили ставить нечто под названием «Принцесса-Паук», но материализовалась «Пенелопа».

Пьеса «Пенелопа» была основана на тексте Каррингтон «Овальная Леди», опубликованном в 1939 году с коллажами Макса Эрнста.

«Искусство Каррингтон выражает тайну существования через оккультные параболы, истинное значение которых становится доступно для тех, кто достиг инициации в специфическую форму символизма, который демонстрируют ее работы. Эти символы основываются на знании Алхимии, Каббалы, Магии, Таро, Колдовства и Мифологии» – пишет автор предисловия к изданию «Овальной Леди» 1975 года Глория Оренстайн.

Само название «Овальная Леди» имеет оккультное и мифологическое значение, объединяя два таких образа – женского божества и яйца: алхимическая аллегория, замаскированная под миф.

По мнению автора предисловия, введение контекста женщины-алхимика подводит к реализации собственного мифа Каррингтон – возрождению Богини-матери, а Овальная Леди – это новая женщина, это жрица, служительница забытой, старой магии.

В самом начале своего творчества Леонора Каррингтон выбрала коня своим тотемным животным, вернее – тотемное животное выбрало ее. Маленькой девочкой она хотела сама превратиться в коня. И в «Овальной Леди», и в «Пенелопе» находящиеся в центре повествования женские персонажи – юные Лукреция/Пенелопа влюблены в коня-качалку, который одновременно является и игрушкой, и животным, и хтоническим чудовищем и ими самими.

Красавица и чудовище – конь-качалка по имени Тартар – на этом можно ставить точку, образ сделан.

Отец угрожает сжечь чертова коня-качалку, чтобы прекратить ненормальные игры дочери. Вместо того, чтобы подчиниться воле отца, Пенелопа сама превращается в лошадь и улетает подобно Пегасу.

Имя коня – Тартар (Тартарус в оригинале), происходящее от названия греческого подземного царства, отсылает еще и к другой лошади – белой лошади Эпоны, важного кельтского божества (а в живописи и текстах Каррингтон вообще чувствуется большое влияние кельтских образов). Эпона была покровительницей лошадей и выполняла роль перевозчицы душ в подземный мир и стража этого мира. Само имя Эпона судя по римским источникам означает «великая кобыла».

Лошади часто появлялись в работах Каррингтон. В первом же своем опубликованном рассказе «Дом страха» она изображает лошадь в роли медиума и проводника юной героини в иные реальности.

В своей книге о Каррингтон Елена Понятовска и Аманда Хопкинсон описывают реальную лошадку-качалку по имени Тартар, принадлежавшую Леоноре в детстве, которую ее отец уничтожил, когда счел, что дочь уже слишком взрослая для постоянного катания на спине игрушечного коня. Я не знаю, насколько это соответствует реальности.

В «Овальной Леди» шестнадцатилетняя Лукреция превращается в белую лошадь, совершая переход из нашего мира в мир магический, мир Эпоны.

«Овальная Леди» наполнена не только оккультными и мифическими символами, но и самоиронией, что делает текст по-настоящему сюрреалистическим и живым. Решительно объявившая голодовку в знак протеста против своего отца Лукреция соглашается выпить чая и поедает булочки при условии, что об этом не узнает ни одна живая душа.

Лукреция протестует против патриархата, обозначенного в тексте фигурой Отца Запрещающего. Отец устанавливает преграду на пути к иному, утверждая, что это знание – не для девочек. Тартар раскачивается сам по-себе, а Лукреция утверждает, что конь ненавидит её отца и способен уходить в другие миры и по возвращении рассказывать ей интересные вещи. Очень трудно также не заметить сексуального символизма ритмично качающейся лошади. Детство – территория, ограждаемая взрослыми, в детстве нет ни секса, ни смерти. Рядом с Тартаром в истории действует Матильда – сорока, которой Лукреция разрезала язык и научила говорить. Матильда впадает в ведьминский раж и неистово выплясывает на голове коня: «Лошадь! Лошадь!». «Мы все – лошади!» кричит в упоении Лукреция. Она бросается в снежный сугроб и встает, превратившись в чудесную белую лошадь.

Прекрасный в своей свободе снежный танец поглощает и Лукрецию, и Матильду, и Тартара. Это момент истинной дикой жизни. Верная отцу старуха вмешивается, пытаясь навести порядок и хватает Лукрецию, которая сопротивляется, круша копытами мебель, фарфоровую посуду и картины в доме отца. Старуха втаскивает ее в столовую, где сидит отец, обещающий сурово наказать Лукрецию: сжечь Тартара. Лукреция почти тонет в луже слез, она уже не прекрасная лошадь, а слабый дрожащий дух. Отец поднимается наверх в детскую к Тартару и сверху доносятся пугающие звуки пытки.

Текста «Пенелопы» мне найти не удалось: в сети его нет, а ближайший доступный бумажный вариант – перевод на немецкий, находится в Германии.

Перекопав все доступные описания и воспоминания о пьесе и спектакле, я поняла, что так и нужно, что «Пенелопа» должна оставаться для меня – временно или навсегда, тут уже время покажет, – невысказанной, лунной, теневой, видимой, но недостижимой. Подход самой Каррингтон к искусству был интуитивным: фантастические животные и загадочные фигуры появлялись из глубин ее сознания, грациозно вытаптывая заумные концепции современного искусства. Она презирала излишнюю интеллектуализацию, когда ее работы пытались анализировать. По описаниям «Пенелопы» ее сюжет основан на сюжете «Овальной Леди». В свой восемнадцатый день рождения Пенелопу ждет горькое пробуждение в мире взрослых. Она проходит через ночь тайных желаний и запретных удовольствий. На утро Пенелопа мертва. Отец уничтожает коня-качалку как самый первый источник детских наивных удовольствий и спонтанного свободного поведения. В финале Пенелопы появляется пара юных крылатых белых лошадей выплывающих через окно в ореоле слепящего белого света. Они свободны и переправляются в другое измерение.

И в «Овальной Леди» и в «Пенелопе» предстают метафоры закрытого, патриархального, роботизированного существования в противовес таинственному и необъяснимому миру бесконтрольного воображения.

«Ходоровски не нравился финал, где отец сжигает Тартара. Это жестоко, это ужасно, это нужно изменить. Но в моей жизни так оно и было», – говорила Каррингтон.

«За чашкой чая я думала о своем дне: в основном о лошади которую, хотя я и знала недолго, я звала своим другом. Друзей у меня немного и я рада иметь в качестве друга лошадь».

Имя Tar­tar – это еще и двойная анаграмма слова Art. Арт – это тот перевозчик, который в реальной жизни, а не в пьесе, переправит Леонору из предсказуемого добропорядочного и пресного мира взрослых в ее личный мир, мир «сюрреалистического человека», как сказал про нее Ходоровски. Арт стал тем, при помощи чего она покинула свою родину, свою семью, свой класс для того, чтобы стать свободной.

Леонора происходила из очень состоятельной семьи графства Ланкашир на севере Англии. Ее отец был англичанином, текстильным магнатом, мать – ирландкой, дочерью земского врача.

Впоследствии Леонора в свойственной ей манере сообщала, что единственным лицом, присутствовавшим при ее рождении, был старый верный фокс-терьер Бузи, а кроме него там был только рентгеновский аппарат для стерилизации коров, потому что мать Леоноры на момент рождения дочери была в отъезде.

Усадьба с окнами на ирландское море – залив Моркам Бей, слуги, гувернантка-француженка и шофер. Моркам Бей знаменит своими зыбучими песками и необыкновенно стремительными приливами – и тут снова возникает образ лошади, потому что про тамошние приливы местные говорят, что они могут накрывать со скоростью бегущей лошади. Когда мы были в Моркам Бей, первое же, что нам рассказала местная женщина, была история двадцати трех китайских иммигрантов, которые собирали съедобных моллюсков в отлив. Прилив настиг их так быстро, как скачущая лошадь, отрезал от берега, и они утонули.

Зыбучие пески и коварные приливы, уносящие людей в море – что-то, что всегда рядом. Невидимое и опасное, готовое возникнуть в любую минуту и утянуть в другое измерение, в подземный мир. Ее ирландская няня, которая за ней присматривала, и ее ирландская бабушка, к которой она часто ездила в гости, рассказывали ей о «маленьком народце» живущем под землей или внутри гор, расе Ши. По-русски их называют еще сидами. Маленький народец живет в неописуемо красивом мире, у них нет старости, нет горя и болезней, нет течения времени в нашем понимании. Бабушка рассказывала Леоноре, что они ведут происхождение от этой магической древней расы, народа, который научился жить под землей, когда их владения были захвачены «галлами из Испании». Маленький народец посвящен в тайны алхимии и знает как магическим образом получать золото. Ленора представляла все это, а потом рисовала.

По обычаю того времени, диктовавшему свои требования английской состоятельной семье, в девять лет Леонора была отправлена в школу-интернат. Так как семья была католической, школа была выбрана монастырская. Там, в гроте Святой Марии, десятилетним ребенком она курила ворованные у отца сигареты. Леонору сочли умственно отсталой, неуправляемой и исключили. Особенно монахинь поражало ее стремление писать обеими руками, задом наперед и в зеркальном изображении, это казалось чем-то дьявольским. Леонора не вписывалась в группу детей и управлять ею было сложно.

Леонора хочет рисовать. Так как ребенка снова исключают уже из другой школы, Леонору отправляют во Флоренцию, в Академию искусств. Обучаясь во Флоренции она начала писать свою «Инструкцию Непослушания».

В 1927 году десятилетняя Леонора впервые видит сюрреалистическую картину.

После Леонора отправилась в Париж, чтобы продолжить обучение, причем на это раз семья уже и рада ее туда отправить, мать даже приезжает в Париж сама и ходит с дочерью по музеям, гордясь тем, что Леонора называет всех художников и узнает все картины.

По возвращению в Англию Леонора привозит книгу Олдоса Хаксли «Слепец в Газе»:

«Снимки стали такими же тусклыми, как и воспоминания. Самое начало нового века. В саду стоит молодая женщина, похожая на призрак, который вот-вот исчезнет с первым криком петуха».

Как юную представительницу сверхбогатой семьи Леонору представляют ко двору Георга V. Это считалось официальным выходом в свет в качестве уже не ребенка, а девушки-невесты. Одна минута в реверансе перед королевской четой и залом, полным дворян. Столько нервов и столько приготовлений для этого момента? Уж лучше быть гиеной: слоняться по этим вылощенным залам, воя и пуская слюну. И еще – меняя пол с самки на самца и назад. «Инструкция Непослушания» пополняется новыми главами, а тем временем ей уже подыскали жениха. Такое развитие событий ее явно не устраивает и она едет в Лондон в школу искусств. «От королевского двора я попала в свинарник», – пишет Леонора. Она живет в подвале и едва сводит концы с концами. Семья отказывается оплачивать ее обучение в художественной школе в Лондоне, но она как-то выживает и даже покупает на сэкономленные деньги книги по алхимии. К алхимии она еще вернется потом, много лет спустя.

«Мои корни не могут найти почву, потому они видны».

Леонора Каррингтон, Седьмая лошадь и другие истории.

Отец настроен решительно против карьеры Леоноры в качестве художника, он считает, что она должна удачно выйти замуж; мать, которая тоже немного рисовала, в принципе вроде поощряет стремление дочери и даже впоследствии даст Леоноре книгу «Сюрреализм» Герберта Рида, очень авторитетного в Британии того времени поэта и критика, но в целом семья текстильного магната явно против такого выбора жизненного пути. По одной из версий, именно в этой книге Рида Леонора находит впервые видит картину Макса Эрнста – это «Двое детей под угрозой соловья». По другой версии она познакомилась с его творчеством на международной Сюрреалистической выставке 1936 года в Лондоне. Коллажи Эрнста оказывают на нее огромное впечатление, а в 1937 году она знакомится с ним лично на вечеринке.

Эрнст в то время гостит в Лондоне у Сэра Роланда Алджернона Пенроуза, состоятельного художника, продвигавшего сюрреалистское движение в Британии. Эрнсту было сорок шесть лет, Леоноре – двадцать. Она говорила, что это была любовь с первого взгляда. У нее в руках было пиво с переползающей через край пеной. Эрнст приложил свой палец к бокалу, чтобы не дать пене сползти на стол. Этот момент Леонора запомнит навсегда.

Они стали близки очень быстро, вместе вернулись в Париж, где Эрнст разошелся с женой. Они переселились из Парижа на юг Франции, они вместе работали. Эрнст даже нашел где-то в антикварном магазине для нее лошадь-качалку, которую она напишет вместе со своим вторым животным альтер-эго – гиеной. Леонора говорила, что никто не видел мир так, как видел его Эрнст.

Семья расторгает с ней отношения, она покидает свой дом, чтобы уже никогда не вернуться назад. Она говорила, что не уехала с Эрнстом. Она уехала. Просто уехала – сама.

Через Эрнста она входит в круг французских сюрреалистов, где к молодым девушкам относились так, как и полагалось в то время: как к прелестной музе. В их среде принято было особо ценить женщину-ребенка, способную на более глубокий и непосредственный контакт со своим подсознательным. Этим женщина-дитя была ценна для мужчины-мастера, который был призван применить интеллект и умения и материализовать своим искусством откровения, интуитивно полученные женщиной-ребенком. Андре Бретон объявил Леонору истинной женщиной-ребенком. Естественно, такая ниша мало устраивала Каррингтон. Она вспоминала, что как-то Жан Миро попросил ее сбегать ему за сигаретами, о чем потом пожалел: она вернула ему деньги, сказав, что он сам вполне в состоянии сбегать себе за чертовыми сигаретами. Мен Рею она отказала позировать для него и выражала интерес к его девушке. Она общалась с Пикассо и Дали, игнорируя стандартные гендерные формальности. Магритта она считала более мыслителем, чем художником, да и сам он говорил, что его единственные враги – это его картины. Она подружилась с Бретоном. Леонора Каррингтон была единственной женщиной, чья проза была включена в его Антологию черного юмора, впервые опубликованную в 1939 году. Каррингтон было тогда двадцать два. Бретон выбрал рассказ «Дебютантка».

Умная, талантливая и уверенная в себе той уверенностью, которую дает воспитание в богатой влиятельной семье, она стала исключением: принятая в мужское общество на правах не музы, но художника. Через много лет, в 1972 году она станет одной из основательниц Движения Освобождения Женщин в Мехико.

«Дорогуша, перестать философствовать, тебе это не идет, у тебя краснеет носик».

Леонора Каррингтон, Слуховая трубка.

В Париже они с Эрнстом также знакомятся с Пегги Гуггенхайм. Про Пегги говорили, что в искусстве она ни черта не смыслит, но денег у нее было столько, что это не имело значения. Ее папа, богатейший промышленник, погиб на «Титанике», Пегги унаследовала состояние. Еще до войны про Пегги говорил весь Париж: она скупала картины дадаистов, сюрреалистов, тратила огромные деньги, оплачивала богемные ресторанные посиделки и отели и никогда не спала одна.

Счастливая жизнь пары продолжалась около года. Леонора купила дом в деревне Сен-Мартен-д’Ардеш, про который везде пишется, что это «дом Эрнста», «дом, который купил Эрнст и жил там со своей молодой женой». Дом купила Леонора, и в этом доме была она не просто «молодой женой», а работающим и экспериментирующим художником. До сих пор там на фасаде можно видеть созданное Эрнстом рельефное изображение Лоплопа, его птичьего альтер-эго. Как Леонора идентифицировала себя с лошадью, Эрнст связывал себя с птицей. Повелитель птиц и Невеста Ветра – образ Леоноры Каррингтон, они до сих пор вместе на стене этого небольшого дома. Внутри дома также сохранились другие рельефные изображения, но их нельзя увидеть, потому что дом находится в частной собственности и туристов туда не пускают.

С началом Второй Мировой немец Эрнст сначала арестован французскими властями как представитель вражеского государства. Его отправляют в тюрьму предварительного заключения в Ларжантьер, и Леонора едет туда же. Потом его отправят в лагерь для интернированных. Оттуда его отпустят благодаря вмешательству Поля Элюара, который был знаком с высокопоставленными чиновниками. Вскоре по доносу его арестовывают опять.

Каррингтон теряет с ним связь, очень сильно переживает, ее психика совершенно расстраивается. В таком плачевном состоянии ее находит старая подруга. После долгих уговоров (Леонора не желает оставлять страну, где есть надежда соединиться с Максом) перед самым приходом нацистов подруга увозит ее в Испанию, соблазнив надеждой сделать для Эрнста визу и вывезти его в Мадрид. Это невозможно. Уже во Франции впавшая в глубокую депрессию Леонора устраивает скандал в Британском посольстве в Мадриде, кричит о заговоре с целью убить Адольфа Гитлера, и оказывается в психиатрической клинике в Сантандере. Она совершенно заболевает и, с согласия и по требованию отца, ее там удерживают.

Это было настоящим, уже не игрушечным спуском в подземное царство. «Не мучьте меня, неужели вы не понимаете, что я – лошадь?» – просила она. Ее привязывали и лечили ныне запрещенными препаратами. Позднее она опишет это в повестях «Там, внизу» и «Каменная дверь».

«Это любовное письмо ночному кошмару».

Леонора Каррингтон, Седьмая лошадь и другие истории.

Эрнст дважды убегал из лагеря, потом его освободили как члена семьи французского гражданина, (его бывшая жена была гражданкой Франции) хотя фактически он был с ней в разводе. Он возвращается в Сен-Мартен-д’Ардеш в пустоту: их дом продан, а Леонора уже в Испании. С падением Франции его снова арестовывают, теперь уже Гестапо. Снова побег. В итоге он едет в Марсель, чтобы оттуда перебраться в США. В Марселе снова возникает Пегги Гуггенхайм, она покупает у него картины и помогает с отъездом.

Леонора же так бы и осталась в психиатрической клинике навсегда, если бы не ее мать. Беспокоясь о своей дочери, скитающейся где-то в непонятной, да еще и разрушенной войной Европе, она предприняла экзотический шаг и отправила в Испанию няню Леоноры в подводной лодке. Няня приезжает совершенно дезориентированная, испуганная, ни слова по-испански не говорящая, а Леонора хоть и рада видеть ее, фрустрирована, эмоционально истощена. Клиника передает Леонору представителю семьи, но Каррингтон не желает ехать в Англию, а укрывается в Мексиканском посольстве в Лиссабоне, у друга, тогдашнего мексиканского посла, писателя Поля Ледука. Единственный способ получить визу из страны, уехать и начать новую жизнь – фиктивно выйти за него замуж. Так она получала дипломатическую неприкосновенность и защиту от своей собственной семьи. С Ледуком она отправляется через океан в Нью-Йорк. Вскоре они разведутся, а Эрнста она встретит в Нью-Йорке, в 1941.

Нью-Йорк 1941 года стал пристанищем для бежавших от ужасов войны Бунюэля, Дюшана, Бретона, Мондриана. А Макс Эрнст уже будет с Пегги Гуггенхейм: рассказать об этой ситуации в рамках небольшой статьи не представляется возможным, надеюсь, что соберусь написать об этом отдельно.

В Нью-Йорке ее поведение снова попадает в центр внимания околосюрреалистической богемы. Зная, что она была «закрыта в психиатрической клинике», от нее ждали, чтобы она что-то эдакое вытворила. Пегги Гугенхейм презрительно комментировала ее неумение одеваться: «Как такая красивая женщина может надеть такие лохмотья? Это непременно связано с ее сумасшествием». Луис Бунюэль вспоминает, что однажды, когда они собрались у кого-то дома, Леонора неожиданно встала, пошла в ванную комнату, приняла душ –полностью одетая. Затем, промокшая до нитки, роняя капли воды на пол, она вернулась в гостиную, села в кресло, и пристально глядя на Бунюэля и сжимая его руку, сказала ему по-испански: «Ты – красивый мужчина, ты очень похож на моего надзирателя».

Андре Бретон вспоминал, что какие-то респектабельные люди, пригласившие Каррингон в дорогой ресторан, долго не могли оправиться от смущения после того, как обнаружили, что она, как ни в чем не бывало продолжая принимать участие в общем разговоре, сняла туфли и методично и тщательно покрывала ноги горчицей.

Она продолжает писать прозу и рисовать. Она занимается алхимическими экспериментами – и в шутку, на публику, и всерьез.

Из США она переберется в Мексику, где левое правительство под руководством президента Ласаро Карденаса Дель Рио в то время совершенно свободно давало европейским беженцам Второй мировой убежище и гражданство. Здесь она восстановит связь с некоторыми сюрреалистами в изгнании: Андре Бретоном, Вольфгангом Пааленом, дадаистом Бенжаменом Пере, будет дружить с Ремедиос Варо, Фридой Кало, Октавио Пасом, Карлосом Фуэнтесом и Алехандро Ходоровски. Дружба с Варо продолжалось до самой смерти последней в 1963 году. Хотя они и знали друг друга еще в Париже в конце 30‑х годов, в Мексике эта дружба расцвела и стала важным моментом в творчестве обеих.

В 1946 году, после расторжения своего фиктивного брака, Каррингтон выходит замуж за венгерского фотожурналиста, тоже беженца Чики Вайса. Они были вместе до его смерти в 2007. У них родились двое сыновей – Габриель и Пабло.

Она писала книги, журнальные и газетные статьи, повести, эссе и стихи, она создала тысячи картин, скульптур, коллажей и гобеленов, ее работы выставлены в Мехико, Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Лондоне, Париже, Токио. Она была провозглашена величайшим художником Мексики и умерла в Мехико в возрасте 94 лет 25 мая 2011 года.

Она писала образы других миров, в которых главные роли были отведены не людям, а магическим существам, действовавшим по законам логики сна. Я уверена, что она не выдумывала эти миры, а честно воспроизводила то, что видела «там». Она делала для нас то, что и положено делать Великой Лошади – переправлять из одной реальности в другую, соединять миры.

Про нее писали, что она – последняя из первого поколения сюрреалистов. А она считала себя лошадью.

© Алёна Крумгольд