Aaos перерожденный, Zos незыблемый, Kia вечный: ведьмаки-последователи Остина Османа Спейра

«Что однажды было свободным, случайным и бесформенным, ищет произвольных законов, заковывается во Время и Пространство с практической целью, которую мы можем лишь предполагать. Цель: осуществить все вероятности в определённых рамках, пока ещё не достигнутых. Они расширяются и высвобождают создающую страсть через необходимость осуществления с помощью сотворения. Как много или как мало того, что возможно, заключено в «мистической» вере в себя, о которой мы знаем лишь как о возможной силе!»

«Логомахия Zos»

 «Знай цель мою: стать чужим себе, врагом правды».

«Анафема Zos»

Имя Остина Османа Спейра неотделимо от концепции «Zos Kia», его философии, оказавшей влияние на становление в двадцатом веке хаосмагии и сатанизма. Интересно, что гораздо менее известен третий компонент этой формулы, Aaos – еще один персонаж Спейра, смертный и перерождающийся мужчина, герой, переживающий философию Zos Kia на своей шкуре и служащий глашатаем выводов ее автора. Фактически история Aaos – история мысли самого Спейра.

Возможно, именно Aaos может дать ответы на, казалось бы, риторические вопросы, которыми завершается статья «Выбор колдуна: сексуальная вечность Остина Османа Спейра»:

«Какова могла быть смерть того, кто всю жизнь провел на уровень выше того, что смертно? И почему его Искусство все-таки притянуло столько внимания «докучливых призраков»? Возможно ли, чтобы теперь «его» страшная Любовь Себя, его Зловещий Экстаз, были направлены ко всем нам?»

Aaos переходил от мира к миру как человек переходит от сна ко сну; он умирал – и не замечал этого, просыпаясь в новом месте чем-то или кем-то иным; Вселенную он мыслил как связный кошмар единого целого, ошибочно разделенного на множество, в том числе множество мужчин и женщин – и всегда предпочитал оставаться мужчиной, в каком бы сне ни просыпался далее.

Однако в каком «параллельном» сне очнулся Спейр нам неведомо. Оказался ли он после смерти в своем neti-neti, «I»-Infinite Space, настолько же близок себе, как и каждому из нас, бодхисаттвой, озаряющим теперь заблудших, ныне самое себя, всем лучшим, что у него было? Или зловещая магия Колдуна, всю жизнь выдавливавшая его отрицанием и избеганием из мира социума, парадоксальным образом сама себя расколдовала, помножив сварливость на затворничество и получив в результате известность и магнетическое притяжение? Или же Aaos продолжил свое путешествие меж нас, быть может, во множестве новых вариантов, быть может, в совершенно иной форме?

Вопросов становится все больше; искать на них ответы стоит в том, что осталось после Спейра, и в том, что живет, когда тело его уже умерло. Сегодня Спейр, отшельник и маргинал, вспоминается чуть ли не чаще, чем Алистер Кроули, его неудавшийся наставник, всю жизнь посвятивший в том числе и сколачиванию собственного оккультного социума с собой, любимым, Зверем 666, в центре Всего.

Что же послужило тому причиной?

Хотел Спейр того или нет, а он первым прошел по дорожке художника-колдуна, асоциального, но достаточно сильного и самостоятельного, чтобы отвергнуть саму структуру социальных отношений, признать «мораль» поступков не пустым звуком, а ужасным злом; принять общественное порицание как проклятие, лежащее на самом обществе. Его Искусство – сплав магии, визионерства и художественного мастерства – контролировало его выбор, поступки и в конечном счете судьбу.

И Спейр прошел этот путь от начала до конца, придав всему, что его касалось, такую силу, что сегодня его странные идеи фактически стали порталом в необычное пространство, которому за последние годы многие причастились. Пространство, где можно быть Единым Богом-Творцом – и задать себе все эти «риторические вопросы» о судьбе того, кто в него был вхож с юности.

Забавно, что в своих «гримуарах», писаниях, которые Спейр, кажется, создавал сам для себя, он отрицает и проклинает возможность кого-то чему-то учить, куда-то вести, что-то давать (лучше всего это передано в «Анафеме Zos»). И все же после его смерти его «учение» распространяется все шире – ну а его «поток» сегодня подхвачен, вольно или невольно, новыми колдунами-визионерами.

Сегодня, спустя ровно шестьдесят лет с его смерти, мы имеем дело с целым выводком художников-ведьмаков, каждый из которых, может, пока не приближается к тому, кому наследует, на искусствоведческом Олимпе, но сияет собственной Звездой на визионерском небосклоне. Одни наследуют и в стиле, и в магических орудиях и воззрениях, другие пользуются методами Колдуна, чтобы порождать собственные миры – иногда весьма устрашающие и, благодаря общему отрицательному настрою Спейра, который нет-нет да и отражается на преемниках, зачастую не вполне человеческие (атавистические?). Вообще, их можно было бы иногда назвать «откровенно сатанинскими»…

Волей или неволей захваченные таким потоком, они разделяют темную Любовь Себя, божественно-сексуальный фундамент самого существования с тем, кто сформулировал и открыл этот путь, пусть сегодня он и вывернут снаружи-внутрь. И то, что они никогда не назовут *это* Спейром (и не отделят *это* от самих себя!), только утвердит *Его* успех.

Они, воплощенные, знают, что такое Магия. Они знают, как обрести связь с Kia (как бы они это ни называли). Они знают, как использовать эту связь, чтобы превратить собственный визионерский восторг в Искусство. И, конечно, они зачастую пользуются для своих целей хаосмагией, оккультизмом, автоматическим рисованием, сигилами, атавизмами… Как если бы это Aaos просто вспоминал чуть подзабытые старые навыки на новом месте.

Вот несколько примеров. Полностью или отчасти, они принимают дух и поток Спейра, его методы и творческие координаты, не столько «творя искусство», сколько пробуждаясь в новых пространствах снов наяву, приближая их к нашему миру.

Пожалуй, из всех преемников ближе всего к Спейру можно поставить Дэвида Эррериаса (David Her­re­rias), мексиканского самоучку в живописи, рисовании, оккультизме и алхимии. Сам он считает, что творчество – только часть его работы по общению с высшими сферами бытия, в котором он не только не достиг окончательного успеха, но вообще еще только начинает.

Весьма талантливый, Эррериас – именно последователь, идеологически подкованный, ознакомленный, судя по его картинам, как с учением Спейра, так и с Телемой, обладающий собственным видением, собственным магическим алфавитом, системой сигил. Выверенные каббалистические счисления, оригинальное использование традиционных, казалось бы, образов – его личная вселенная не менее мрачна, чем вселенная Спейра, но грудастых нимф, волосатых пошлых сатиров и косоглазых вампиров заменило возвышенное аллегорическое повествование о Магии.

Эррериас мог бы считаться неизвестным астральным ребенком Кроули и Спейра. Напрямую заимствуя методы Колдуна (взять тот же «Por­trait ba Anath­e­ma of Zos» – будто это Спейр нарисовал себе наследника!), он ведет речь не о лабиринтах дремучего бессознательного, а о возвышенных сферах, так характерных Зверю 666, – превращая их, правда, все в те же дремучие лабиринты.

Так, например, IAO, божественное имя Солнца («Божественное Имя Тиферет в мире Ацилут» – Red Flame, p. 76), «путь к бесконечному Свету» (Книга Тота, стр. 276), присваивается им картине, в которой признаки божественности (нимбы вокруг голов Матери и Дитя, сидящих на троне между Альфой и Омегой) совмещаются с признаками тленности (их лица – гнилые лица мертвецов). Это блестящая иллюстрация доктрины Кроули, утверждающей именно этой буквенной формулой «своё понимание того факта, что Вселенная совершенна во всем» – и смерть с тлением тому никак не мешают. Выполнена иллюстрация в весьма спейровском ключе…

А вот «Феникс» Эррериаса скорее напоминает химер Спейра. Это жутковатое составное существо с нимбом из Черного Солнца (солнца непреходящего, Вечности), черепом вместо головы (Вечности, которую не затмит смерть), змеиным телом вместо шеи (змей – гностический символ высшего Знания), огромными крыльями (позволяющими подниматься в небо) – в общем, полностью аллегорическое, его можно воспринимать как последовательное изложение формулы Совершенства… Однако это во всем живое, сексуальное, чуть не сходящее с бумаги создание не менее витальное, чем твари Death Pos­ture Спейра или другие его химеры и вампиры.

Ну и, конечно, присутствует у Дэвида целая кипа чисто «спейровских» полотен – с дымными духами, исторгающимися черепами, выныривающими из черных треугольников демонорыбами, распадающимися на огонь и дым демонами с павлиньими перьями и кривыми кинжалами наперевес…

«Прокляты вы, кого преследовать будут за меня. Я – един, а потому я есть зло безмерное, извращение, ни в чем для вас не благо!»

«Анафема Zos» 

А вот прямым антиподом Дэвида среди спейровцев можно назвать Синдре Фосса Сканке (Sin­dre Foss Skancke), который сам признает влияние Спейра, рассказывает об автоматическом рисунке под его влиянием и использовании магии сигил… Не признай он этого, догадаться было бы ОЧЕНЬ сложно: стиль Синдре невероятно далек от стиля Османа, а несущий его поток настолько бурлящ и своеобразен, что на его волне Сканке и сам мог бы ненароком получить магию сигил оттуда же, откуда и Спейр.

Стоит учесть, что Спейр оказал немалое влияние и на складывающийся еще только в его время современный сатанизм, и, видимо, творчество Сканке – последствие этого влияния. Он вдохновляется варварскими временами, примитивной черной магией, мечтами о ритуальных жертвоприношениях, а рисовать начал, когда сломал ногу, – накачанный морфином, он механически зарисовывал полурелигиозные полусновиденные экстатические видения.

С первого взгляда может показаться, что если бы откровенно безумному первобытному черному колдуну дали возможность самовыражаться на уровне современного сюрреализма (и с истинно сюрреалистическим размахом «встречи на анатомическом столе зонтика и швейной машинки»), то он бы провел то же, что и Сканке: инфернальные видения расширенного, но безвозвратно загрязненного сознания, полные злых духов, магических ситуаций, зияющих врат Вниз…

Нельзя сказать, что сигилы часто встречаются у Сканке (они повсеместны), – зато можно сказать, что все его творчество – это одна огромная (и даже иногда наскучивающая своей монолитностью и однонаправленностью) сигила. Это имя Атавизма, некоего инфернального существа, которое радо было бы повернуть историю вспять и развить из первобытности совсем иную действительность, гораздо глубже, волшебнее и ужаснее, чем наша. Собственно, будь черномагическая составляющая спейровского потока направляющей для нашей истории, – так бы и стало.

В общем, творчество Сканке – настоящая ода атавистическому искусству. Все, что он вещает, – из какого-то параллельного коридора развития человечества.

Но Сканке, как настоящего художника, более интересует не отвлеченность проводимого им мира, а его детали, персонажи, странные истории, которые невозможны у нас, – как и Спейра интересовали сами его видения и химеры, а не их восприятие обществом.

В отличие от картин Эррериаса, трактовать странные сны Сканке невозможно: они самоценны и самоуглубленны, а также и истинно маргинальны. Самозабвенны, словно песня стервятника Kia…

«Есть тип преднамеренного безумия, требующего больше усилий, чем здравомыслие».

«Логомахия Zos»

Самопровозглашенный некрореалист Дэвид Ван Гог (David Van Gough) ни про какого Юфита никогда не слышал, однако очарованности некротизмом, судя по его картинам, ему также не занимать; как и очарованности 60-ми годами, хелтер-скелтером, Кроули, Спейром, Блаватской, оккультизмом – и, конечно, смешением магического и живописного Искусства. Гог использует символику ОТО и Золотой Зари вместе с современными символами и самодельными сигилами, чтобы получить весьма оригинальный, но гармоничный результат.

Однако его отличия от Эррериаса значительны. В отличие от прямого последователя Спейра, Ван Гог еще более самостоятелен, зато столкнулся с теми же проблемами взаимопонимания, что и Спейр. Его картины называют (в частности, называл его наставник) «слишком личными», а сам художник утверждает, что у него все равно нет для них никакого другого источника, нежели «личная стратосфера» (per­son­al stratos­phere).

Влияние Спейра читается во многих картинах Гога: «Hel­ter Skel­ter», например, выстроен практически по схеме сигилических плит первого. Вокруг Ока, фигурки Нюит, значка луны завихряются сновиденные образы, перетекающие друг в друга: призрачные девы; черепа, чьи рога вдруг обращаются в змей; сияющий скорпион; внезапный «снисходящий Дух» в виде не голубя, но синицы… Хотя общее значение картины (как, собственно, и плит Спейра) разгадать не получается, некую силу такая картина-узел символов и смыслов обретает: Ван Гог будто говорит в том же синтаксисе, что и Спейр, пусть и произносит собственные фразы со, скорее всего, недоступной, очень личной семантикой.

С другой стороны, есть и весьма прозрачные и однозначные картины – например, «Война» с некой неопознанной сигилой в центре. Вокруг нее – складывающиеся в свастику рвущие друг друга вороны, красный и белый, а из них вырастают руки индийского бога, держащие оружие. Значение «неопознанной сигилы» становится с помощью таких подсказок совершенно ясным – правда, сигила превращается из магического орудия в еще один прием выразительности, в эмблему.

Впрочем, у Дэвида Ван Гога мы найдем огромное количество картин, которые не хранят следа влияния Спейра; в его случае мы можем говорить про большое, совершенно самостоятельное путешествие – и тоже…

Очень интересно было бы проследить видоизменение спейровского потока и сквозь художницу, женщину (Спейр, как это открывается в «Фокусе Жизни», был очень мизогиничен).

Вот, например, Хейли Лок (Hay­ley Lock) использует автоматическое письмо и рисование, практикует спиритуализм, медитацию, асаны, даже пользуется помощью гипнотизера – и сама признает влияние именно Спейра. У нее даже есть целая выставка, посвященная Спейру и исследованию некоего «пространства между сознательным и бессознательным», «Lone Pine Club», наполненная очень-очень магическими символами (у Папюса она их утащила, что ли…), – и, к сожалению, приходится признать ее произведения бессмысленным бредом… В смысле, интересным и стильным современным сюрреализмом, очень качественно, кстати, сделанным, – т.е. вполне ценимым в обществе творчеством, которое лишено конкретно той практичной связности, что делает из пользующегося оставленными Спейром методами и орудиями художника, собственно, колдуна (про знание самозабвенности Киа, «куда никто, кроме Я, не проникает», у пользующейся услугами гипнотизера Хейли Лок и говорить смешно).

Другие же примеры конкретно в спейровском потоке (восхитительных сюрреалисток вроде Каррингтон или Варо или других во всех смыслах сильных женщин-художниц тут мы не рассматриваем) нам неизвестны. Может ли женщина, поносимая во многих гримуарах Спейра как источник заблуждений и рабства (несмотря на то, что именно ведьма посвятила его во многие магические тайны), наравне с мужчиной работать в его потоке? Будущее покажет.

Наконец, интересно заметить, что поток Спейра пришел и на русскую землю. Картины Дениса Костромитина, известного также как Форкас, иногда путают с картинами Эррериаса и наоборот; однако после более глубокого знакомства творения Форкаса не перепутать уже ни с чем – слишком уж авторский космос в них заключен.

Это космос Бога-Чудовища, мир дьявольской гордости и красоты, дыролицых ангелов и дочерей, восходящих на ложе к отцам, мир навсегда канувшей в небытие однозначной истины. Форкас (не зря назвавшийся именем одного из гоэтических демонов) не столько принимает восприятие Спейра, сколько сам видит мир сквозь собственное «чертово око». Отлично это видно в картине «Габриэль (Сон о Благой Вести)»: трепетно держащий свой извечный символ непорочности, лилию, а также Книгу с Благой Вестью, дыролицый ангел в белоснежных одеждах низвергается на золотых крыльях с небес в сонме змей. Если прав был старик Сведенборг и все прекрасное и священное демоны видят как ужасное и проклятое, то это истинно демонический взгляд на кроткого архангела.

Прямо противоположен ему Люцифер, представленный в «Люцифере за пологом душ», и уж совсем демонолатричен в этом разрезе пленительный «Сатана» из «Потерянного Рая» Мильтона – несравненная иллюстрация, демонстрирующая личное отношение художника к изображенному.

Понять многие картины художника без мифологического, а часто и чисто оккультного подтекста нельзя. Пример того – «Дочь Короля». «Дряхлый Король» – символ подошедшего к завершению витка творения, будь то кончившийся день или ушедшая эпоха. По логике происходящего, следующего витка вообще-то не должно быть, солнце вовсе не обязано еще раз вставать наутро – и то, что каждый раз все продолжается непрерывно, есть чудо настолько же противоестественное, как инцест отца с дочерью, и столь же удивительное, как превращение после такого соития старика в юношу. Форкас нарисовал ту… дочь. Судя по озорному сокрушающему природу сущего во имя чудной прихоти огоньку в глазах, это и правда она. Сюда же можно отнести «Видение Абраксаса» – усвоение художественным методом Форкаса образа того самого Верховного Главы Небес и Эонов, единства Времени и Пространства, петухоголового, змееногого…

Другие картины можно понять, если понимать отдельные оккультные и культурные отсылки, сочетая их в разных соотношениях: если «Ацефал» Форкаса очень и очень близок к изначальному «Ацефалу» Массона, то изображенное на картине «The Dance of Aste­r­i­on» Божество-Ацефал, снявшее с себя голову (подобно все тому же ацефалу или индусскому Кету, демону без головы), заменило ее себе Звездой («Звезда видна!») и воздевает теперь два рога (извечный символ дуализма и борьбы противоположностей) – сочетание символов культурных и оккультных, позволяющее нырять на инфернальную глубину адских миров самозабвенного Форкаса.

«Всякий, кто за мной последует, не от меня – но и не от себя».

«Логомахия Zos»

Судя по ее плодам, сила, которую привел в этот мир Остин Осман Спейр, – это творческий и магический поток, свободное любвеобильное излияние Kia в наш иллюзорный для него мир. Через Спейра оно умножило количество сущностей, но сохранило как минимум часть личности, сквозь которую пришло в этот мир. Был один Колдун – стало много ведьмаков, и только малая часть из них – освещенные здесь художники.

Преломляясь сквозь отлично для нее подходящие личности, эта введенная в мир Спейром сила множит в нашем мире свободную и живую магию, дарует возможности и вдохновение. Эта сила увековечила впустившего ее Спейра, она увековечит тех, сквозь кого пройдет, возьмет от них лучшее и направится к тем, перед кем сможет открыть своим присутствием новые горизонты.

Страшная Любовь Себя, Зловещий Экстаз Остина Османа Спейра сегодня с нами как никогда ранее – и он лишь становится сильнее и ощутимее. Тщеславные, мы спрашивали, не направлен ли он ко всем нам. Но он направляется из нас и становится нами.

fr.Chmn