Вся суть бытия в квадратиках (несколько слов о суперматизме)

Одним из самых любопытных и удивительных для нас событий в мире искусства является тот прорыв, что был совершен супрематистами и авангардистами в начале прошлого века — и, конечно, непонимание, которое возникло, насаждалось и до сих пор существует на его счет. Вся эта шумиха вокруг неправильно повешенного (и, значит, обязательно неправильно понятого!) черного квадрата с «новыми» надписями (про «Битву негров…» шутника Альфонсо Алле — ах, вторичность?! Или даже издевка?!), все не прекращающееся с начала прошлого века мещанское брюзжание про «этих ложкарей да футуристов», этих «хитровыстраданных спекулянтов», не утихающее и сегодня — и иногда заражающее людей, вполне способных увидеть тот удивительный переворот, тот прыжок на новый уровень живописи и искусства в целом, который был тогда совершен.

Ну что ж, как писал сам Малевич, «разве может понять человек, который ездит всегда в таратайке, переживания и впечатления едущего экспрессом или летящего в воздухе?»

По сути, это был переход на новый уровень художественного языка, новый уровень выражения вечных истин через искусство — с новыми возможностями, новыми темами, измерениями, акцентами… И каждый большой художник совершил этот прыжок самостоятельно, собственными силами, проложив уникальную дорогу для всей современной культуры. Собственно, Малевич, Кандинский и Мондриан скорее самостоятельно двигались в сторону беспредметности, супрематичности, абстракционизма, каждый собственными средствами нащупывая наступающую эпоху Искусства — и находя нечто свое, оригинальное и неповторимое.

В частности, Малевич называл супрематизм попросту Новым Искусством: он пытался освободить Искусство, которое долгие века обслуживало экономические, религиозные и государственные нужды, ради нового мира Искусства ради Искусства — и в этом акте становился похож на пророка собственного нового эона Супрематизма. Его переворот — глобальный: его картины это скорее иконы, его философские статьи — своды законов нового мира, его проекты — проекты архитектонов, космических кораблей, даже нового художественного общества, новых училищ для художников и новых методов преподавания, взращивающих уникальность, а не обучающих «как надо»…

И хотя искания и чаяния Малевича были эпохальны, сознательно или бессознательно эпохального он жаждал и для собственного образа. Например, если обратиться к его статье «От кубизма и футуризма к супрематизму», то там мы найдем слова «Я преобразился в нуле форм и выловил себя из омута дряни Академического Искусства… Я уничтожил кольцо — горизонта, и вышел из круга вещей, с кольца горизонта, в котором заключены художник и формы натуры» — и подобных нарциссических цитат у Малевича можно найти очень много.

Напротив, Кандинский, также будучи теоретиком изобразительного искусства, в своем подходе склонялся не к пророчествам новых миров и визионерским исканиям «в супрематической пустыне духа» (хотя в «Духовном искусстве» он также провозглашал «уже начавшуюся эру нового духовного царства»). Его интересовало последовательное рассмотрение художественных форм и элементов, а также связей между разными видами искусств (например, между музыкой и живописью, которую можно сделать такой же абстрактной, как и музыка). Для Кандинского вполне естественно было бы исследовать «пятна свободного цвета», которые «несут лишь рудименты большого изобразительного и эмоционального опыта» — и получать на холсте удивительный супрематический мир, более живой и естественный, чем жесткий и иконический мир Малевича.

Наконец, не через теоретическое исследование или эпохальные искания, а через чистую художественную практику, самым естественным путем, к тем же простым изначальным формам пришел и Мондриан — нидерландский художник, открывший для себя и мира беспредметное искусство. Его творчество во всей его целостности — уникальный памятник, увековечивший процесс превращения предмета в абстрактную беспредметность — как дерево, усложняясь, превращается в мозаику, а потом и сетку…

Или как снятие с креста, из сложной классической формы ставшее белым ромбом с золотыми полосками — фактически, четыре золотых нимба и белоснежная повязка Иисуса уже даже без нимбов, повязки и Иисуса.

В конце концов и Мондриан провозгласил, что «искусство есть выражение истинной действительности и истинной жизни. Они не поддаются определению, однако они могут быть реализованы в изобразительном искусстве». Однако нужно сказать, что свое практическое применение «выражение истинной действительности» нашло очень и очень быстро — дизайн по-мондриановски оказался чрезвычайно удобным для полиграфии, зависящей как раз от прямоугольников… Впрочем, Малевич еще ранее превратил свои композиции в узоры для посуды и проекты зданий, а Кандинский и вовсе возглавлял мастерскую при Баухаусе, так что все трое участвовали в создании того, что сегодня мы, собственно, называем словом «дизайн» — хотя в этой истории уже нужно будет упоминать конструктивистов, Татлина, Родченко, Лисицкого и многих, многих иных.

Эти три тропинки, три уникальных подхода — три точки зрения, философская, искусствоведческая и собственно художественная, которые позволяют увидеть объем, глубину и истинную форму произошедших с искусством в начале прошлого века перемен.

(с) fr.Chmn & Ursae Rigor