There is no good, Monroe. There is no evil. There is only flesh.

«…сфера, где сильный становится только сильней, а слабый погибает. Там наслаждение было болью и наоборот. И он познал и то, и другое достаточно хорошо, чтоб называть это место домом».

Клайв Баркер, «Восставший из ада»

0

Этот текст долго не хотел появляться на свет, что и неудивительно. Нам было очень трудно строить повествование о сложном многоуровневом сеттинге, практически полностью состоящем из авторских мифологем и харизматичнейших героев, пытаясь при этом не потеряться в черно-бело-кровавых радугах и фракталах из металла, кожи и мясницких крючьев. Не упустить ключевое, значительное за мишурой мультяшного, комиксного или откровенно коммерческого, не упустить… Что?

Дело в том, что «Hell­rais­er» является не только захватывающим фильмом, книгой, серией умопомрачительных комиксов, сеттингом или даже системой сеттингов. «Восставший из ада» – это вопрос об искушении, слабости, и это ответ на него; это повествование об экстазе как проклятии и проклятии как экстазе; наконец, это рассказ о существах, соединяющих возвышенное и сатанинское, о месте, доступном лишь самому острому восприятию, о Боге, который, будучи за пределами любого представления, страшнее любого Дьявола.

Эти существа – сенобиты, их место – Мир-Лабиринт, их Бог – Левиафан. Дух их Делания – вскрытая плоть реальности, Разлом, смыкающий Рай и Ад, убивающий иллюзию страдания и наслаждения.

 I

Слово «сенобит» происходит от английского ceno­bite, присутствующего в русском языке в форме «киновит», житель «киновии» или «ценобия» – монашеской коммуны. Практически все связанное с сенобитами имеет привкус извращенной религиозности: их называют также «Теологами Ордена Ран», или «Разрезов», они появляются из Схизмы (разлома между мирами, хотя так называется и разлом между церквями). Однако меньше всего они похожи на монахов или священников – зато их часто сравнивают с демонами.

Ключ к контакту с сенобитами, появляющийся практически в каждом связанном с ними произведении, – Lament Con­fig­u­ra­tion, шкатулка-головоломка в форме куба, созданная, по легенде, игрушечных дел мастером Филипом Лемаршаном в 1784 году.

Хотя Шкатулка Лемаршана появляется как в оригинальной повести Клайва Баркера, так и во всех фильмах, в комиксах также описано множество Con­fig­u­ra­tions («конфигураций» или «головоломок») – символьных машин, открывающих врата в реальность сенобитов. Такими машинами могут выступать книги, огромные странные механизмы, коробочки разного дизайна, а также заклинания, слова, песни, даже мысли.

Фанаты спорят о том, кто создал дизайн оригинальной Шкатулки Лемаршана, – сам Клайв Баркер, некий Gary Tun­ni­cliffe или Симон Сейс (Simon Sayce). Многие предлагают собственные варианты авторства – например, что Баркер вдохновил, а кто-то сделал, или будто дизайн был создан в соавторстве.

В любом случае, весьма и весьма интересен подробнейший отчет Симона Сейса о значении разных деталей и сторон Шкатулки. Одна из сторон представляет собой таблицу из четырех Тетраграмматонов, божественных имен разных мировых традиций, каждая буква которых может означать экстаз, ограничение, проклятие или желание. Посреди этой таблицы находится арена для «вамачаринов», адептов Левой Руки (сенобитов или их единомышленников). Другая сторона является картой каббалистического ада, третья – конфигурацией разных проклятий, грехов или демонических обителей, а решение головоломки так перемешивает и структурирует все три аспекта (каждый изображен на двух противоположных сторонах куба), что в результате возникает Схизма, открывающая вход в Лабиринт к сенобитам.

Конечно, нет достоверных сведений о том, правдивы ли эти толкования, но они похожи на правду: взять Божественное и Дьявольское, составить из них упорядоченную систему, пересобрать ее, объединив два начала – «demons to some, angels to oth­ers»…

Первый вариант сенобитов, литературный, представляет их как существ не злых и не добрых, но ужасающих: там они гораздо ближе к лавкрафтианским «существам из-за порога», чужим и равнодушным, чем к демонам, за которых их иногда принимают в фильме. Правда, в отличие от лавкрафтианских монстров, сенобиты стоят к человечеству гораздо ближе – настолько близко, что до их космической отчужденности нам, по сути, один шаг.

Шаг в пропасть, конечно, в пропасть безлунного ночного неба.

Свечение, исходящее от сенобитов, в повести сравнивается с сиянием глубоководных рыб – весьма лавкрафтианских созданий, обладающих телами «бесполыми» и «изуродованными». Тут уж никаких тебе «задов, голых и увесистых», никаких «ванн с молоком», которых так жаждет главный герой.

Собственно, из-за таких желаний сенобиты с самого начала относятся к вызвавшему их Фрэнку, герою повести, как к «безумцу» – очень быстро становится понятно, что его «плотские наслаждения» для них всего лишь детские игрушки, как и сами понятия «наслаждения» или «страдания».

И действительно, сознание Фрэнка очень далеко от сознания сенобитов и остается таковым даже после глубочайшего экскурса в их мир, который кажется ему сущим адом. Однако стоит ли называть адом полностью освобожденное от оков восприятие, подобное взрыву, разбивающему закопченное стекло обыденного сознания – пусть и открытое также невиданной ранее боли, которой пронизано все пространство? Пожалуй, это ад лишь для тех, кто не готов заплатить назначенную цену и принять умопомрачительную боль как неотъемлемую и значимую часть такого невообразимого прорыва.

Судьба Фрэнка действительно полна адских мук – мук, уготованных тем, кто никогда не хотел и не искал настоящей безбрежной свободы восприятия и ощущения. Однако считают ли «Теологи Ордена Разрезов», что они живут в аду? Существуют ли для них вообще такие громкие понятия?

«There is no good, Mon­roe. There is no evil. There is only flesh».

Для того чтобы войти в сферу сенобитов, не нужно ничего сверхчеловеческого – ни божественного откровения, ни отверстого третьего ока, ни даже умения путешествовать между мирами. Только максимально пробужденное восприятие, максимально отточенная и оголенная чувствительность плоти, до того сокрытая ею от самой себя ради комфорта и безопасности.

Впрочем, в том состоянии высшего восприятия, которое нечаянно получает Фрэнк, заключается и все эти атрибуты сверхчеловеческого, включая возможность пересекать границу между нашим миром и миром сенобитов (весьма экстравагантным образом).

Конечно, сенобиты ужасающи, ужасен становится и вернувшийся из-за грани Фрэнк. Но не страшны ли святые любой, даже самой благообразной религии? Не страшны ли ряженные в золоченые доспехи скелеты – останки римских святых, мумии тибетских лам, все еще хранящих свои обеты за порогом смерти? Индийские садху в большинстве своем – живые мощи, развешанная по костям смуглая кожа, как и у сенобитов, «присыпанная пеплом». Не лучше были и христианские святые, не лучше и сейчас затворники и пустынники, удаляющиеся от благ цивилизации в замкнутые общины.

Все это, однако, табуировано, скрыто, что мир потусторонних сенобитов, что мир вполне земных пустынников – а вот развратники и грешники, наоборот, всегда сладострастны, здоровы, лоснятся от жира и желаний, они на виду, на поверхности.

Они лоснятся от слабости и глупости, от поверхностности их наслаждения, от отсутствия смелости и желания пойти выше, чем наслаждение устающей, дряхлеющей и стареющей плоти, – к наслаждениям восприятия и далее, к наслаждениям духа, презирающего и беспощадно использующего плоть.

Сенобиты являются «рыцарями духа» – того духа, который не разделяет зла и добра, не терпит «приятного» и «неприятного», ничего не желает и не унижается удовлетворением своих или чужих желаний. Духа, обитающего в плоти, но лишь после пересечения грани высшей остроты восприятия.

Однако, как пишет Клайв Баркер, «никто не сможет испытать такую глубину чувств и ощущений и не перемениться под их воздействием» – тот, кто не способен стать членом «Ордена Разрезов», ангелом пробужденного восприятия, становится его мучеником, становится пленником исполненного желания о высшем счастье в форме ощущения.

Но от чего зависит становление за гранью палачом или жертвой, мучителем или мучеником, ангело-демоном или смеющимся от счастья и плачущим от горя грешником?

За ответом на этот вопрос следует обратиться к экранизации повести и последовавшим за ней фильмам, действие которых разворачивается в той же вселенной.

II

Тут мы встречаемся с необычной проблемой неоднородности сеттинга. Дело в том, что «сенобиты Клайва Баркера» и «сенобиты Клайва Баркера» – это две большие разницы, и сеттинг повести отличается от сеттинга первых двух фильмов «Восставшего из ада». Еще дальше от изначальных сенобитов уходят сенобиты из тех частей фильма, которые были сняты уже без участия Клайва Баркера. Необычное развитие сеттинг получает в комиксах, уже снова его авторства.

Странно, но серьезных нарушений образ «Теологов Ордена Разрезов», достигший точнейшего воплощения, конечно же, в Пинхеде, Булавкоголовом, не претерпевает. Пинхед остается верен себе и своему Ордену, несмотря ни на какие условия разных вариантов метавселенной своего воплощения. Требуется от него стать беспристрастным судией в чужом посмертии, распоряжающимся не ощущениями плоти, но экзистенциальными переживаниями длиной в вечность, или подавить восстание «псевдобогов», вставших в мире Левиафана на путь Ордена, но свернувших с него, провозгласить истину про открывающую врата Конфигурацию или посвятить нового сенобита – Пинхед остается Пинхедом. А ведь в изначальной-то повести и персонажа такого не было…

По сюжету фильмов при жизни главу сенобитов звали Эллиотом Спенсером, и он служил в британских войсках на Первой мировой войне, настолько разрушившей его веру в человечество, что мало-помалу разврат и грехопадение довели его и до Шкатулки Лемаршана, найденной в Индии. Ему суждено не только явиться в сопровождении команды уникальных, буквально из всех доступных человеческому уму пыток выточенных обожанием к садизму персонажей, но и всех их потерять, умереть самому, возродиться, частично восстановить команду, извратить христианское вероучение, объявить свою верность Пустоте… Но обо всем по порядку.

С самого начала экранизация повести обещала быть неповторимой: снимался фильм под руководством самого Баркера, а музыкальное сопровождение к нему должны были написать Coil (написали и даже выпустили – но оказались «the only group I’ve heard on disc whose records I’ve tak­en off because they made my bow­els churn»). Конечно, тиражированность и популярность, возможность делать на имени «Восставшего» большие деньги привели серию к упадку, однако достойные внимания идеи в ней оставались очень долго. Хотя загнивать серия начинает уже с третьей части, с которой от кинопроизводства отстранили Клайва Баркера, поговорить есть о чем и после просмотра пятой, и шестой, и даже (если мощь запретного знания велика в тебе, о ад с собой несущий!) седьмой части.

По странному капризу ада, киношный цикл выстроен таким образом, что фильмы одинаково интересно рассматривать как по отдельности, так и в связке друг с другом, объединяя их во всевозможные «-логии».

Элегантнее всего посыл Баркера передает, конечно же, первая часть фильма, в которой самым знающим из людей оказывается не «просветленный» или «святой мудрец», а вырвавшийся с того света мертвец-людоед, потусторонне зловещий в унисон известным ему законам происходящего. Что ж, если демоны-сенобиты – это «мудрецы-гедонисты» и «ангелы мира наслаждений», то выползший из ада упырь-каннибал – их святой.

Мы слышали немало мнений о том, что именно эта часть является каноничной и самодостаточной, потому что более-менее соответствует букве повести, а все, что было снято позже, – якобы лишь коммерция и профанация.

Однако еще больше тех, кто считает, что настоящий «Восставший из ада» заключен в неразрывной связи первой и второй части с общей героикой и сюжетом, то есть заводит речь о дилогии. Так, во второй части развивается тема мира-ада сенобитов, их миссии, бога (Левиафана – скорее объекта сродни одушевленной тектонической плите, источающей черный свет, чем личности), их служения и даже внутриведомственных конфликтов (сенобиты погибают от руки нового слуги Левиафана).

Всего становится больше, голоса ада звучат увереннее, и зрителю наконец-то дозволяется заглянуть по ту сторону Схизмы, чтобы увидеть экранное воплощение архетипа Лабиринта, а также обрывки человеческого прошлого самого Пинхеда.

Помимо гигантизма конструкций, эстетика претерпевает изменения и в части пыточного арсенала. Если в первой серии в качестве инструментов исследования плоти выступали абстрактные металлические формы вроде цепей и крючьев, неизменных со Средних веков, то теперь они обретают более четкие, функциональные очертания.

Так, Левиафан превращает доктора Чаннарда в сенобита, используя сложные системы зажимов, игл и патрубков с цветастыми жидкостями, сам же доктор после этого начинает использовать медицинские скальпели и сверла для трепанации, которые ближе к концу начинают роднить фильм с med­i­cine hor­ror movies, причем выглядит это временами как чешская анимация Шванкмайер-стайл.

Сеттинг становится все сложнее и изощреннее, появляются новые отсылки вроде портрета Алистера Кроули на стене в кабинете доктора, однако с третьей части очевидны признаки разложения: в частности, за героями прямо по городу свободно гоняются сенобит-дисковод и сенобит-видеокамера (Пинхед вальяжно замечает, что это, конечно, не его былые слуги, но на безрыбье…).

Можно предположить, что это часть эволюции эстетики серии: вслед за медицинскими орудиями пыток появляются технофетишистские мотивы и имплантация аналоговой электроники в духе то ли Кроненберга времен «Видеодрома», то ли «Тэцуо», то ли сошедшего с ума Балларда, да и вообще в фильме чувствуется определенный стеб над клубной и репортерской культурами. Однако в контексте идей Баркера, рисовавшего сенобитов как посланников мрачной и явно вневременной области опыта, современные технологии выглядят дешево.

Добавим сюда же зашкаливающее количество крупных планов Пинхеда, который в этой части активно «играет лицом» и которого снимают, подсвечивая это лицо снизу, в результате чего холодная строгость первых двух частей сменяется садистическим неистовством – кажется, что даже гвозди торчат вкривь и вкось, а разрезы на лице теряют симметрию. То же самое можно сказать и про остальных сенобитов, точнее – «псевдосенобитов», людей, чьи тела были подвергнуты трансформации, несмотря на то что они не открывали Шкатулку Лемаршана.

Но несмотря на этих скорее смешных, чем ужасающих персонажей, присутствуют и важные для серии, колоритные эпизоды. Например, герои неудачно пытаются укрыться в католическом соборе, где их настигает Пинхед – после чего оскверняет собор, издевается над священником, чуть не причащая его своей плотью с известным посылом, а также впервые провозглашает гремящее «I AM THE WAY!» – и в соборе лопаются окна. Возможно, вы помните, что фраза эта – сокращенное свидетельство Христа о Себе: «Я есть путь, и истина, и жизнь» (Иоан. 14:6), остальное же является парафразом слов Установления при причастии.

Именно здесь возникает неоднозначность: является ли Пинхед «дьяволом» или же он вовсе не «демон» из «Ада», а нечто совсем иное, пришедшее извне в систему бинарных оппозиций «небесного-демонического», делающее однонаправленное пространство «ад-земля-рай»  трехмерным деревом миров?

Схожую мысль навевает и одна из ключевых цитат из самой повести Баркера: «Explor­ers in the fur­ther regions of expe­ri­ence. Demons to some. Angels to oth­ers». Да и вообще обрывочные сведения, просачивающиеся между строк, подтверждают мысль о том, что доступная им вселенная отнюдь не линейна. В пользу этой теории свидетельствуют и первоначальные наброски к третьей части, в соответствии с которыми действие должно было происходить в Древнем Египте, где пирамиды строились в качестве порталов в разные ады. Древнеегипетская тема, по-видимому, вообще сильно волновала Баркера в 90‑е: если вчитаться в его так и оставшийся нереализованным сценарий для ремейка «Мумии», можно надолго лишиться сна.

Существует мнение, что третья часть при всех своих эстетических отличиях и общем снижении планки качества, тем не менее, логично закрывает сюжетную арку, появившуюся во второй части, позволяя воспринимать первые три фильма как трилогию о нарушении и восстановлении равновесия между мирами. Здесь на передний план выходит личность Пинхеда, которая как бы проходит полный цикл трансформации.

Если в первой части перед нами беспристрастный и непоколебимый исследователь плоти, то уже во второй главенство над ним такой инстанции, как Левиафан, приводит к бунту, вслед за бунтом следует диссоциация, распад на «человеческое» и «адское» начала, ставшие причиной бойни посреди города, затем происходит принятие себя как единого целого, алхимическое слияние и добровольное сошествие «человеческого» начала обратно в ад, ради поддержания равновесия.

В результате, если протагонистом дилогии можно назвать девушку по имени Кёрсти, то главным героем трилогии, несомненно, является Пинхед, он же капитан Эллиот Спенсер. Финал третьего фильма как будто бы постулирует все те же дихотомические отношения добра и зла… если не вглядываться в серию внимательнее.

Однако обратный крен (весьма разочаровывающий) вдруг наблюдается в четвертой части, в которой создатель Lament Con­fig­u­ra­tion Филип Лемаршан изображен невольным помощником герцога де Л’Иля, являющегося классическим обезумевшим демонологом, поддавшимся призванному суккубу, а Пинхед – именно демон из преисподней, непобедимый для оружия и чудес техники, но все же побеждаемый светом и знанием. Последнее особенно обидно, поскольку в третьей части разрушительные амбиции Пинхеда были хоть как-то обусловлены его «расщеплением», в четвертой же всякая диалектика и единство противоположностей исчезает, а на их месте остается чистое Зло, которое истребляется практически по-булгаковски «голым светом», оставляющим ободранную вселенную без сенобитов.

Четвертая часть, к слову, последняя из вышедших в широкий прокат, является одновременно и сиквелом, и приквелом к «трилогии», поскольку ее события развиваются в нескольких временных пластах: конце XVIII века, 1996 году и начале XXII века (да-да, не обошлось и без сенобитов в космосе). Фильм раскрывает происхождение Шкатулки Лемаршана и завершает историю контактов рода человеческого с сенобитами, в результате чего на некоторых форумах ее называют заключительной частью уже тетралогии.

Название космической станции – «Минос» – явная отсылка к царю Крита, чья воля вызвала к жизни вначале чудовище Минотавра, а затем и сам Лабиринт. Учитывая, что станция, построенная потомком Филипа Лемаршана, в конце схлопывается в Lament Con­fig­u­ra­tion, местный экзорцизм навевает мысли о «я тебя породил, я тебя и убью»: изгнание демонов ложится на плечи каждого члена рода того, кто способствовал их призванию.

Кроме того, в этой части проскальзывают намеки на внутриведомственные противоречия среди демонов: суккуб (Анжелика), который был первым призван Шкатулкой и до конца XX века вел дела с потомками Лемаршана, уступает место Пинхеду, становясь сенобитом, хотя до этого появлялся в нашем мире в ничем не примечательном теле. Сопровождается это небольшой программной речью Пинхеда, возвещающего смену парадигмы: дескать, кончилось время похоти и вожделения, теперь бал будет править лишь боль: «Pain has a face. Allow me to show it to you. Gen­tle­men, I… Am… Pain!»

В этой же части достигает своего, пусть и довольно неуклюжего, пика технологическая эволюция серии: неловкие заигрывания с технологиями конца XX века остались в прошлом, вслед за медицинскими скальпелями и пыточными крюками. На смену им приходит эстетика sci-fi, и даже известная шкатулка собирается с помощью механических манипуляторов.

Реализация, однако, настолько неубедительна, что вышедший спустя год «Горизонт событий» можно рассматривать как работу голливудского коллективного бессознательного над ошибками. Частично общую бестолковость фильма можно списать на то, что над ним пришлось работать нескольким режиссерам, многократно перемонтировавшим картину друг за другом в соответствии с продюсерскими капризами.

Внезапно гораздо более интересны следующие три части, напоминающие круги на воде, расходящиеся после завершения главного нарратива. Однако, несмотря на то что пятая и шестая части драматургически сильнее четвертой, да и, пожалуй, третьей, они все дальше уходят от изначальных баркеровских наработок.

Так, в них исчезает Схизма как физический разлом, вместо нее вводится гораздо более внушительная и страшная Схизма как «серая зона», неустойчивое состояние сознания и окружающего мира. Для тех, кто открыл Шкатулку Лемаршана, привычное в любой момент может вдруг оказаться кошмаром, а кошмар сменяется пробуждением в привычное – до нового, незаметного и поэтапного погружения в кошмар. Бесконечная спираль вложенных сновидений о зле, страдании и боли, без пробуждения, без конца и края, без надежды – повторяющийся мотив пятой, шестой и седьмой частей «Восставшего из ада». Вначале геральдический, а затем и сюжетообразующий прием «mise en abyme» – никогда еще словосочетание «помещенный в бездну» не звучало так точно. Эффект Дросте размером с ад.

Пятая часть «Восставшего из ада» – это рассказ о злодее, даже для самого себя настолько отрицавшем сотворенное зло, что оно оказалось вытеснено из его памяти и подавлено до полного забытья. Это, впрочем, его не спасло: память пошагово возвращается к нему и погружает его мир в череду кошмаров, пока не замыкает его в бесконечный цикл осознания и боли.

Пожалуй, главный недостаток этих частей: в них начинает размываться идея сенобитов как таковых. Что Шкатулка Лемаршана, что Пинхед выглядят в пятой части притянутыми за уши, необязательными: глава сенобитов выступает скорее прокурором, чем мучителем или соблазнителем, даже начинает неожиданно читать герою мораль… Центральный тезис повести – «there is no good, Mon­roe, there is no evil, there is only flesh» – оказывается лишен смысла, облик сенобитов мельчает, сами они мелькают где-то на заднем плане, временами пугая героев, однако сам мотив исследования пределов сенсорной чувствительности, «познания плоти», неразрывности страданий и наслаждений безвозвратно утрачен.

Из очень плотской, телесной, мясной истории «Восставший из ада» превращается в историю о бардо и мытарствах духа. Во многом это объясняется тем, что изначальные сценарии этих частей не имели отношения к миру «Восставшего из ада»: сенобитов приплели, если быть честными, ради прибыли, что, впрочем, не помешало получить неплохие детективные триллеры с Пинхедом.

Этическая составляющая, особенно в шестой части, тоже претерпевает перемены, сворачивая в сторону средневекового жанра moralite. Если в первых частях вечность мук/наслаждений получал любой открывший Шкатулку безотносительно своего земного опыта и чистоты помыслов, то в этих частях мир сенобитов скорее сам отыскивает грешников, и на смену садомазохистским мотивам приходят мотивы наказания, восстановления справедливости, мести, синхронизации разных контуров своего нравственного опыта.

Все это по-своему интересные темы, но иной раз непросто понять, почему это именно «Восставший из ада», а не, допустим, «Лестница Иакова», в которой та же «серая зона» была показана настолько более искусно, что смогла зачать аж целый «Сайлент Хилл». Если анатомировать изначальное название проекта, «Садомазохисты из могилы», можно прийти к выводу, что могилы остались, а вот садомазохисты не то сломались, не то потерялись где-то на полпути.

Однако стоит вспомнить, что и первый эпизод был посвящен не им и не Шкатулке, а «Восставшему» – преступнику и развратнику, самонадеянно возжелавшему высшего наслаждения, а попавшему взамен в сюрреалистический ад. Тогда все становится на свои места: герой пятого эпизода идет по той же дорожке, только на клочки раздирается не его тело, а личность, замкнутая в бесконечном цикле мучений, личность «все-таки не восставшего из ада».

Уже в шестой части схожий на первый взгляд сюжет преображается и выворачивается, превращая череду чужих смертей во вполне реальном мире в игру постоянно меняющихся местами реального и ирреального, совершившегося и неосуществленного, в которой слепо блуждает герой. Естественно, никаких хеппи-эндов. Шестая часть – этакое «Преступление и наказание» в духе «Сердца Ангела».

Занятно, что в ней появляется персонаж Кёрсти из первой и второй части, которая, хотя и присутствует в кадре от силы минуты четыре, играет в сюжете ключевую роль, предлагая задуматься о такой интересной теме, как сделка. Может ли человек, чистый душой, обращаться за помощью к темным силам, может ли он обменивать свою жизнь на жизнь грешников или своих обидчиков, в каком смысле «может», в каком смысле будет он оставаться чистым? Тема, актуальная что во времена мудрецов-каббалистов, что во времена благородных немцев от Гете до Майринка.

Из эстетических приемов можно отметить наличие в пятой части видеокассеты, запись с сенобитами на которой видна только главному герою. В шестой части с ней рифмуется включенная видеокамера, на дисплее которой сенобиты истязают любовницу персонажа, хотя в реальности вроде бы ничего не происходит. Эти приемы, достигшие пика творческой ценности в азиатских техно-хоррорах, создают в пятой и шестой частях «Восставшего из ада» дополнительное расслоение и напластование реальностей.

Наконец, в седьмой части в такую же круговерть попадает не трусоватый злодей, а волевая героиня, сквозь призму восприятия которой демонстрируется вся эфемерность и вся монолитность двух «реальностей». Являются ли Пинхед и реальность сенобитов плодом душевной болезни или настоящей угрозой? Сходит ли героиня с ума или ей открывается магическая подоплека происходящего? Галлюцинирует она или видит скрытое, «более настоящее», чем мир обыденности?

К сожалению или к счастью, становится понятно, что Пинхед, Шкатулка Лемаршана, безумные ни мертвые, ни живые сектанты, воскрешающие мертвых пророки – не выдумки и не ошибки кипящего безумием разума, а суровая действительность. Заколдованный круг разрывается личным выбором героини, побеждающей не Пинхеда и не тех, кого он настигает обманом, а весь этот многоуровневый миропорядок ужаса и безумия вообще.

На восьмой части чувствуется, что серия зашла в тупик. В центре фильма – самоубийство юного поклонника игры «Восставший из ада» и вечеринка его друзей в доме, как позже выяснится, отца этого поклонника, который устраивает «восстание из ада» всем героям с помощью психоактивных веществ, сенсорной депривации и неглубоко закопанных гробов с вентиляцией и рациями.

В их сумбурных видениях мы наблюдаем весь опыт предыдущих частей – «вываливание» в другой мир, параллельный настоящему, происходящий в тех же декорациях, но по кошмарным законам, Пинхеда и сенобитов, охотящихся за героями. Однако теперь все это – не «высшая реальность», а просто наркотический бред фанатов сеттинга.

Вполне предсказуемо к «иллюзионисту», издевавшемуся над поклонниками серии и открывшему настоящую Шкатулку, все-таки приходят сенобиты. Конечно, до самого рассечения на куски несчастный не верит в их реальность… Из сколь-нибудь осмысленных отсылок в этой части можно отметить разве что колоду Таро, где XIII аркан (Смерть) представлен изображением Пинхеда. И, конечно, серия «порадует» зрителей с тафофобией.

Все это, однако, выглядит вымученным и затянутым, как и вовсе недостойная упоминания девятая часть, от участия в которой отказался даже заслуженный сенобит всех предыдущих частей Даг Брэдли.

Мощи нашего гнозиса хватило и на этот заплыв по Туату, в результате чего мы можем сказать, что серия попыталась вернуться к тому, с чего началась, однако вместо ремейка получилась пародия: узнаваемые сюжетные ходы про исчезнувших родственников, на самом деле нашедших Шкатулку, каннибализм, сдирание кожи и топорное передирание «come to dad­dy!»

Вот только вместо колоритнейшего Фрэнка здесь крикливый тинейджер, вместо роскошной операторской работы – закос под mock­u­men­tary, а вместо Пинхеда – косплеящий его мужик, ранее игравший в «Премии Дарвина», что символично.

Впрочем, отдельные кадры с сенобитами навевают вполне правильные ассоциации – те самые упоротые гей-садо-мазо-издания, которые в свое время коллекционировали Бэланс с Кристоферсоном и которые, по легенде, и вдохновили общавшегося с ними Баркера. К тому же серия значительно кровавей нескольких предыдущих частей, в ней мы вновь встречаем женщину-сенобита, бродягу, связанного со Шкатулкой, и т. д., так что в каком-то смысле этот адский круг естественным образом замыкается.

Почти семнадцать часов потраченного на просмотр всех частей времени не пропали зря: с третьей части серия не деградирует, а лишь борется за существование, борется с бездарностью актеров, низким бюджетом, с собственной неоригинальностью. И хотя неизбежный конец, конечно, наступает, видеть эту борьбу и слышать в гуле банальностей неожиданно осмысленные реплики, напоминающие нам о том, что в любой момент каждый из нас может оказаться заблудившимся в своих видениях бредящим неудачником, получившим по ошибке или злой воле свою Шкатулку Лемаршана, – тревожно и будоражит будто наяву.

III

Поскольку, как уже говорилось выше, сеттинг «Восставшего из ада» не ограничивается повестью и девятью фильмами, необходимо сказать несколько слов и о других произведениях искусства, посвященных «the sur­geons from beyond».

Вопреки распространенному мнению, повесть Баркера является отнюдь не единственным литературным воплощением известной франшизы. Так, в 2009 году в свет вышел сборник под названием «Hell­bound Hearts», состоящий из 21 рассказа в жанре ужасов/мистики, объединенного общей вселенной «Восставшего из ада». К написанию книги приложили усилия не только авторы, нанятые со стороны, но и люди, работавшие с фильмами (Питер Аткинс, Барби Уайлд, Николас Винс). Кроме того, на сегодняшний день написано бессчетное количество новеллизаций и фанфиков на разных языках, кое-где сумевших добраться до типографии.

Выпущено и несколько документальных книг, увы, никогда не издававшихся на русском. Первая, на которую стоит обратить внимание, – автобиография Дага Брэдли под названием «Sacred Mon­sters: Behind the Mask of the Hor­ror Actor», в которой актер рассказывает много интересного про монстров в кинематографе, эволюцию грима и собственный опыт съемок в разных частях «Хеллрейзера». Первое издание датировано 1996 годом.

Вторая – «The Hell­rais­er Films And Their Lega­cy», являющаяся самым крупным на сегодняшний день путеводителем по первым восьми фильмам серии. В ней подробно рассказывается о влиянии созданного Баркером мира на культуру, описываются альтернативные сценарии, вырезанные сцены, раскадровки, идеи, актеры, декорации, взаимоотношения персонажей и многое другое.

Существуют даже научные исследования и публикации, например, из области психолингвистики (!), посвященные языковым особенностям сенобитов. В одной из них речь сенобитов характеризуется как «напоминающая о староанглийских королях и поэтах», отмечается, что «они используют особый набор слов и особый принцип построения фраз, обладающий гипнотическим ритмом, что способствует созданию образа потусторонности, иномирности и вневременности, а также добавляет образу властности и пугающих черт».

Также, начиная с 2012 года, издательство «BOOM!» выпустило «Hell­rais­er: Mas­ter­pieces» – текстовое переиздание лучших сюжетов комиксов 90‑х годов, многие из которых были созданы при участии не только Баркера, но и таких фигур, как Нил Гейман и Лана Вачовски.

Вообще сложно переоценить долю комиксов в мире «Хеллрейзера»: навскидку, количество выпусков графических романов превышает несколько сотен. Их можно разделить на две категории: комиксы от студии «Epic» и комиксы от студии «BOOM!». Первые выходили в 90‑е годы, вторые, начавшие печататься в 2011, продолжают выпускаться и сейчас.

Итак, на сегодняшний день выпущено следующее.

Комиксы от студии «Epic» (некоторые линейки совместно со студией «Mar­vel»): «Clive Bark­er’s Hell­rais­er» (20 номеров + 3 спецвыпуска), «Book of Damned» (4 выпуска), «Hell­rais­er 3: Hell on Earth» (новеллизация фильма), «Hell­rais­er & Night­breed «Jihad»» (2 номера, кроссовер с «Ночным народом»), «Pin­head» (6 номеров), «Pin­head vs. Mar­shall Law» (2 выпуска, кроссовер с супергероикой») и «The Har­row­ers» (6 выпусков).

В основном они не слишком далеко отходят от правил игры, заданных первыми тремя фильмами, планомерно углубляя их событийный ряд. Правда, единственным фильмом, который удостоился официальной новеллизации в комиксовом формате, стал «Восставший из ада – 3». Интересно, что в комиксах этих лет у Пинхеда появляется реальное «демоническое» имя – Шипе Тотек, в честь ацтекского божества. Хотя сам Баркер так и не признал это имя, многие фанаты используют его на англоязычных форумах.

Комиксы от студии «BOOM!»: «Clive Bark­er’s Hell­rais­er» (20 номеров + 1 ежегодник), «Hell­rais­er: The Road Below» (4 выпуска), «Hell­rais­er: The Dark Watch» (12 номеров + 1 ежегодник) и «Hell­rais­er Bes­tiary» (6 номеров).

На этих комиксах хотелось бы остановиться подробнее. Помимо более совершенной по сравнению с 90-ми рисовки, они значительно расширяют вселенную «Восставшего из ада», развивая события второго фильма.

Так, в «Clive Bark­er’s Hell­rais­er» действие крутится вокруг повзрослевшей Кёрсти, которая фактически возглавляет тайную организацию, занимающуюся поиском и уничтожением других артефактов, созданных Лемаршаном, через которые сенобиты могут попадать в наш мир.

Один из ключевых артефактов, например, выполнен в виде игрушечной ярмарочной карусели с пауками вместо лошадок. Сенобиты, призываемые с ее помощью, также отличаются от всего, что мы видели прежде: часто они выглядят как огромные гротескные арахниды с человеческими лицами. Сенобитов можно убивать – доподлинно неизвестно, насовсем или нет, однако отстреливаются герои от них довольно успешно. Где-то поблизости маячит и Пинхед, который явно ведет свою игру, недобро посверкивая глазами из зарослей кукурузы и оставляя на полях гигантские каббалистические знаки с аутентичной Шкатулки.

В результате ряда трагических событий Кёрсти теряет большую часть соратников и любимого человека. Пинхед сообщает ей, что все произошедшее было спланировано им с одной целью – предложить Кёрсти занять его место в Лабиринте в обмен на воскрешение всех, кого она потеряла… Кёрсти-таки вбивают в голову гвозди, извлеченные из головы Пинхеда, которого она, получив его силу, тут же разрывает на части. Дальше следует ее погружение в мир Лабиринта, встреча со старыми и новыми персонажами, сбор армии для неких загадочных целей.

Наконец-то мы узнаем, что внутри обелиска-Левиафана, парящего над Лабиринтом, находится парикмахерская, в которой создаются новые сенобиты, а сам повелитель ада может появляться на Земле в обличье молочника. Мы узнаем, что сенобиты выполняют помимо прочего функции судей и палачей для грешников, что, однако, с ними можно заключать непростительно много сделок разного рода, что их кожаные садомазохистские одеяния сделаны из кожи Левиафана (в каком месте у него находится кожа, не уточняется), что драконоподобный бомж из фильмов представляет некую расу, созданную в Лабиринте для ведения его дел на земле, что фигурировавший в разных обликах в разных источниках Инженер – особое существо, проектирующее и бесконечно усложняющее Лабиринт.

Между тем Пинхед воплощается на Земле в обличье капитана Эллиота Спенсера, собирает армию живых мертвецов и готовится не то к захвату мира, не то к штурму неба (да, выясняется, что в «Хеллрейзере» есть еще и какой-то аналог рая). Ближе к концу серии авторы зачем-то устраивают подробный экскурс в трудное детство Эллиота, приплетая педофилию и всяческие перверсии в доме будущего Пинхеда, чем сильно, на наш взгляд, портят его образ. В оригинальных фильмах это был волевой, эмоционально скупой военный с посттравматическим расстройством, искавший новые области опыта в мирной жизни. Зачем было перегружать это бульварным фрейдизмом, нам непонятно. Не будем говорить, чем заканчивается цикл, однако упомянем наличие в финале божественного вмешательства.

«Hell­rais­er: The Road Below» – короткая, всего в четырех выпусках, история вступления Кёрсти в должность в Лабиринте. Довольно цельный драматический сюжет, достойный, на наш взгляд, собственной экранизации.

«Hell­rais­er: The Dark Watch» продолжает историю «Clive Bark­er’s Hell­rais­er», однако уводит сеттинг в какие-то совсем уж далекие от тех фильмов, которые мы помним по детству, глубины. Так, в Лабиринте вновь меняется руководство, Кёрсти оказывается заточенной вместе с Пинхедом/Спенсером в очень странном пределе, попытки выбраться из которого, кажется, ведут к их роману, а на Лабиринт тем временем нападают демоны из соседнего ада, так называемого «Колодца Абаддона», – крайне недружелюбные существа, похожие на гигантских ракобогомолов в хитиновых панцирях…

Анализировать все эти выпуски всерьез крайне сложно: слишком много информации. При этом если недоговоренность в повести Баркера или первых фильмах пугала и подталкивала к поискам тайного знания, то здесь все непонятные моменты проще списать на дыры в сюжете.

С одной стороны, комиксы «BOOM!» прекрасно нарисованы, кровавы и показывают многое из того, что мы хотели бы увидеть в продолжении первой части, – больше Лабиринта, больше информации о сенобитах, их происхождении и занятиях. С другой, они представляют собой искусство совершенно иного формата – ломаный нарратив, повторяющиеся элементы, мозаичность, сериальность, фансервис.

Пожалуй, все это напоминает по духу второй сезон «Американской истории ужасов». Это не хорошо и не плохо само по себе, просто сильно отличается от уникального опыта первых фильмов, которые хотелось разбирать покадрово, понимая, что показанное никогда не повторится.

0

«Восставший из ада» язык не поворачивается назвать «фильмом»: в серии выпущено несчетное число комиксов, книг, сторонние проекты, доподлинно копирующие стиль и идею Con­fig­u­ra­tions, незавершенный приквел «Hell­rais­er: Ori­gins» и, разумеется, девять полнометражных эпизодов, как вызывающих настоящий интерес, так и откровенно провальных. Некоторые из них скучны или явно вторичны, другие сделаны на коленке, сыграны бездарными актерами и не отличаются высоким бюджетом, зато восхищают замыслом, приносящим оригинальность в давно заезженную франшизу.

«Восставший из ада» – это скорее монолог, длинный и путаный монолог, начатый голосом Клайва Баркера, продолженный сонмом голосов, вещающих то нечто банальное, то весьма оригинальное, то удивительно точное, то расплывчатое и недостоверное, то жизненно необходимое, то совершенно никчемное… Монолог, утонувший в гуле глупых банальностей и жадном утробном урчании, но успевший открыть Схизму для любого желающего узнать о том, что приходит из ослепляюще-черного света за границей затененного разумом сознания и какие горькие наслаждения выше всякого понимания оно обязательно принесет.

Fr.Chmn & Insect Bud­dha