Человечность и джихад

Иногда чувство вины кажется мне апогеем человечности, после которого начинается новый виток развития души. Невинность животных я противопоставляю своей виновности, чистота побуждений неразумных существ противоположна порочности всех наших действий. Язык, образ, объект уничтожили святой мир, который изредка напоминает о себе через моменты безмолвного прояснения, которые делают нас подобными вселенной.

Как только на небольшом озере впервые появилось это существо, оно тут же начало расти и размножаться пока не заполнило весь водоем. Подбираясь к берегу, оно замедляло свой рост, вступая в борьбу с растениями и водорослями, рыбами и погодой. В какой то момент по причине неизвестной, в момент этой борьбы, охватившей весь земной шар, оно вышло за пределы водоема и пошло захватывать поле. Но в поле оно терпело поражение, потому что поле – не среда для этого существа, и оно начало расширять особенности своего строения для наилучшего приспособления.

Достигнув пределов эволюционного расширения, существо продолжило развиваться используя механические приспособления, а также приобретая морально-нравственные принципы, которые помогали направлять действия отдельных единиц в соответствии с целью всеобщего роста. Так это существо выстроило города, достигло высоких скоростей перемещения и начало осваивать новые места.

На протяжении всего мчавшегося вперед за своим хвостом времени цивилизация этих существ вращалась в космосе вокруг оси их планеты со скоростью 11 километров в секунду. Движение самой планеты во вселенной проходило с еще более невероятной скоростью, о которой не думали существа, влекомые этим движением. Эти существа вообще стремились к не-думанью, они ценили лишь растворение в мире, словно капля воды в море, стирание границ между внешним и внутренним, жидкое бытие, бытие дыма, уходящего в небо… А где-то в безвоздушном пространстве с огромной скоростью вращалась монолитно-тяжелая звезда, которая снабжала энергией миллионы километров вокруг себя. Эта энергия – энергия тепла и света, давала не только жизнь, но и понимание вселенной всем ее обитателям.

Эти обитатели хотели познать мир, и стать ему подобным, именно поэтому они стремились раствориться в нем, соединиться с ним в одно целое, и, глядя на звезду все чувствовали, что единственный способ стать подобной ей – это войти в огонь, в слезах и смехе, в панике и упоении. Без расчетов и ожидании, прямо как та звезда.

И вот, эти существа погружались в мир стертых границ, растворялись, но затем возвращались в мир начерченных границ, мир языка, объектов, образов, словно разбиваясь сотни раз о землю, и поднимаясь вновь, от праздника к празднику, от пиршества к пиршеству. И, как и вся природа на их планете, во всей вселенной, они трудились, перерабатывая энергию из одной формы в другую, за счет совершения работы.

Но эта энергия, в общем и целом – являлась единым целым, переходящим из одного в другое и звезда, дающая жизнь всему живому, тоже перерабатывала энергию великого взрыва из одной формы в другую, из энергии великого взрыва, который начался однажды, но все еще не закончился, в энергию тепла и света. Этот взрыв настолько велик во времени, насколько велик в протяженности, а его протяженность – это все сущее, наполненное материей, суть которой – взрывающаяся субстанция.

Однажды существа решили, что все объекты в разной мере наполнены флогистоном, горючей субстанцией, и, точно так же, эта субстанция существует внутри их душ, в самом центре их душ, где эта субстанция сгорает, образуя тайный огонь ума, освещающий сущее. Этот флогистон – объединял внешнее и внутренне, позволяя взаимно переливаться одному в другое. Но вот появились те, кто захотел использовать эту субстанцию в корыстных целях, для этого потребовалось возвысить объект, язык, образ и все то, что делает бесконечное дискретным.

Возвысить это в ранг непреложной истины, чтобы отныне взаимное перетекание внутренней и внешней субстанции прекратилось, и осталось лишь одностороннее наполнение внутреннего сосуда внешней субстанцией. Теперь, когда его края переполняются, наружу вылезают войны, вылезает жадность, которая стремится расширить сосуд, вместо того, чтобы восстановить взаимное перетекание. Но все же изредка продолжали встречаться существа, которые жили праздником, так как они понимали, что если праздника нет, то эта жизнь нахуй не нужна.

Эти существа могли выделяться среди толпы, движущейся в определенном направлении, так как существа праздника не имели направления, так как не имели будущего, ведь праздник – это торжество моментального созерцания, а отягощенность целью – это черная субстанция отсылания себя в будущее. В этой субстанции тонули существа, разрываемые изнутри, а тем временем вселенная расширялась, подобно невероятному взрыву, который проявлял себя в каждой мелкой детали, в каждом цветке, в каждом насекомом, в каждой клетке – все это огромный всплеск энергии жизни, флогистона, оргона, благодати.

И вот провода обтянули города, расширяя тело существа, некогда вышедшего на сушу. Тело этого существа расширили колеса машин и поездов, катушки кинопроекторов, невидимые глазу волны ускорили передачу языка и образов, и существо, некогда победившее поле, некогда пытавшееся стать подобным вселенной, отдалилось от силы энергии взрыва, сделав ее объектом, чтобы использовать её в целях роста, расширения, размножения – явлений, которые поглотили цивилизацию существ занятых производством полезного блага, которое оправдано рационализмом, который в свою очередь, служит целям расширения и производства блага.

И вот, они мчатся в жизнь, существа переполненных краев, существа цели, отсылающей в будущее, в котором неизбежно лежит смерть, от которой они стремятся уйти но не могут, и погружаются в страх. Я смотрю на них из окна автобуса, а великая энергия теперь подчинена тому, чтобы проходя ряд преобразований стать электрическим импульсом разных частот, который поступает в радио динамик этого автобуса, становясь звуком песен, которые понимает каждый, без всяких объяснений, ибо эти песни сотканы из самых первичных и привычных образов, образов, которые даже без языка и любых других символов, проникают в душу существа, напоминая ей о конечности, наполняя её страхом, наполняя её человечностью.

И вот есть эта разрушительная сила человечности, целью которой является варварский рост, и всему, что не соответствует этому варварскому росту объявлена священная война, война между праздником и здравым смыслом. И праздник – это стремление разрушить сосуд накопительства, разрушить музыку из радио, подчинившую чистоту субстанции звука, разрушить виновную человечность, подчинившую невинное животное, и, возможно тогда, время исчезнет, и мы сможем воплотить мечты великих людей праздника.

Воплотить чудо, чудо превращения и трансформации, стереть границы, разбить сосуды, выплеснуться в мир, уронить блюдо, упасть и сгореть со смехом и слезами, в волшебстве и упоении, перемещаясь со светом, который освещает каждую плавно падающую пылинку, и захватывает целиком твою душу.

Кровь моей крови

Идя по улице, ты понимаешь, что внутри нет никого, кроме тебя, и поэтому ты одинок, улица пустеет и исчезает, потому что и тебя не станет когда-то. То, что показывают тебе твои глаза – как экран, от которого можно отвернуться, и взглянуть по сторонам, и только самая незначительная и тонкая преграда отделяет тебя от этого движения. Ты не помнишь, когда ты стал так сильно зацикливаться на мелочах, но помнишь, что раньше значение имело нечто большее, чем проявления твоей жизни. Когда впереди не остается ничего, ты в унынии, и ты хочешь что-то поставить перед собой, чтобы избежать его. Ты можешь поставить что угодно, у тебя появляется выбор и в предоставленных тебе картинах ты должен выбрать самую красивую, самую прекрасную, или умереть на месте.

Ты можешь не выбирать слишком долго и увидеть, как что-то искрится на фоне весеннего неба, на котором тучи освободили солнце. Это золотые и черные купола, которые заостряются ввысь. Ты можешь поставить перед собой правду мученика, который был избит, кастрирован и распят, для того, чтобы ты мог очиститься, и насладиться этим небом. Своим примером он скажет тебе, чтобы ты жил без скорби, но с любовью, чтобы ты прожил жизнь красиво и сам стал прекрасным, очистившись, но главное – любил, искренне и тепло, ведь если нет ничего перед твоим взором, и если мир опустел, то почему же не наполнить его любовью, которая спасет тебя, и мир, ибо так велит тебе Бог.

И ты усомнишься, потому что таков твой склад ума, и, когда ты не найдешь бога, ты отвергнешь все ‚что сказал тебе мудрый мученик, и вновь сметешь весь мир, оставшись наедине с мелочным собой. И ты вновь будешь искать, и ты найдешь другую картину, противоположную той, первой, ведь второе, что увидишь ты после купола, на фоне небо, будет грязь и лужи на земле, под ногами грешных. И ты станешь более мелочным, чем когда то, ты полюбишь страсти простых бытовых людей, и будешь убежден, что в мире нет и не может быть правды.

Но не забывай, что нельзя доказать, есть ли какая-либо правда, или же ее нет, все это равноценно бессмысленно, поэтому не будь слишком горяч, ведь если ты захочешь поставить перед собой людей вместо Бога, то поберегись, потому что люди глупы, люди жестоки, люди подвержены страстям неоправданным и разрушительным. И ты попадешь в это болото по своей воле и тебе придется выбираться из него своими силами, из болота криков, голых тел, слез и смеха без повода. Радость утратит весь смысл и ты поймешь, что никогда не просил быть рожденным, что не выберешь себе смерть, и что жизнь от того и безрадостна, что не твоя, а ты захочешь власти, ведь в пучине мирской упрямство – это не порок, а смирение – высмеивается. И если ты все таки выберешься, ты будешь потерян.

Ведь приняв Бога, ты принимаешь обязательства, и любое их нарушение – это лицемерие, а так как ты не мученик Божий, то ты лицемер, ведь живешь ты в мире. И отвергнув бога, ты поверил лишь в плоть, где нет любви, а есть только работа наших организмов, в котором нет духовного начала, а значит и нет любви, и от уныния и загнивания ты отвернешься от всех этих экранов и будешь в растерянности. Ты посмотришь вперед и захочешь уехать, убежать, ты посмотришь на мир, на то, как растут деревья и умирают птицы, на то как рождаются дети и строятся жилища, и ты, уже уставший от этой смены ориентиров, примешь её, эту жизнь, где ты всего лишь рожденный смертный, как и все вокруг, летом, осенью, зимой и весной.

И наконец ты перестаешь пытаться понять, как все устроено, изучать историю и точные науки, ты уходишь с улицы, отходишь подальше от дороги с мертвыми автомобилями, сегодня утро, сегодня день, лучи солнца прорежут дыры в воздухе между зеленых березовых листьев, лето в самом разгаре и в солнечной дымке летят твои воспоминания. Время само стирает свои границы, и ты всматриваешься в свои воспоминания, как если бы ты умер. Семья, школа, пустота, на которой мы поселились и начали жить, солнечный свет отразился в луже и проник в самое сердце, солнечным зайчиком проскакав по улыбке, и все петухи мира провозгласили весну дня.

Мы перестанем говорить, потому что знаем, что слова пачкают наши простыни, возводя грязь, и мы помним, что красота – есть отражения нечистот, слитое с ними воедино. Вокруг моей планеты прошел поезд, а где-то над головой начался дождь, он никогда не кончится, но мы быстро перестанем замечать его.  Мы брались за руки, медленно наклоняясь друг к другу, как кроны тех задумчивых деревьев, что после смерти остаются на ногах. И сердце злое обрастет континентами лепестков, смягчившись, под мягким напором всепроникающего внимания, которое делает вещи существующими.

И вот, однажды, ты, свободный, сидя за столом, перед окном, с листком бумаги и шариковой ручкой, будешь мечтать и думать о своих чувствах, о том, откуда им всем взяться, о том, что с раннего детства, еще ничего не понимающий, ты уже видел их во снах.  И за окном, над лесом и дачными домишками вблизи, и даже над облаками, раскроется, как бутон мака, тонущий корабль, и он послужит для тебя навязчивым сигналом, знаком, от которого нельзя отвести глаза, и ты посмотришь вниз, и прямо под тобой и солнцем увидишь ты канализационный люк, и через него ты отправишься в мрачный город, и в этом городе подземном будет свое, подземное солнце, как то, что отражалось в луже. И все эти деревья, которые показывают на него пальцами, как на глаз, который выжил из ума, и ты поймешь что мир тебе не нужен, но нужен только смысл.

И Вожделение всегда встает между его объектом и его субъектом. Любовь не может быть границей, настоящая любовь разрушает границу, объединяя, приоткрывая завесу истины. И может быть, когда настанет старость, ты постигнешь весну, как будто ты на пороге воскрешения своего сна, ты вот-вот вспомнишь его и все изменится. И при смерти наступит лето.

В моем саду росли цветы. Затем они опали и умерли. Ушли в землю и стали грязью. Больше в моем саду ничего никогда не вырастет. Пожалуйста.

Ты просыпаешься, начинаешь искать свои штаны в темноте, чтобы не разбудить девушку, пытаешься чистить зубы, затем борешься с собой, чтобы как-то размять свое тело, мускулы, связки, сухожилия, пробуешь сделать зарядку, еще утро, но сил уже не хватает. Полезные микроорганизмы и топливо, которые качает по телу сердечный насос, все это отравлено синтетическим миром, внутри которого ты только что проснулся. Твоя кровь – это яд, твои вены – это химические ожоги. Ты вспоминаешь, как нюхал бензин в школе. Ты выходишь из своей квартиры, нащупываешь ключом замочную скважину, смотришь на кошку, которая поселилась в твоем подъезде, чувствуешь вонь, выходишь на улицу, тебя обдает ветер, ты пробуешь фантазировать, но тебе мешает шлейф дыма от человека с сигаретой и ты пытаешся уговаривать себя не закуривать, потому что знаешь, что этот мир станет еще более разбитым, если ты начнешь. Ты встаешь на остановку рядом с остальными людьми, вы стоите вне какого-либо порядка, не в линию, не в шахматном порядке, не парами, они специально выбрали место на остановке таким образом, чтобы их положение относительно друг друга было непредсказуемым. Тебя не устраивает этот принцип, как и все в жизни в целом. Не устраивает не абсолютно, не полностью, не достаточно для того, чтобы это неустройство повлекло что-то за собой. Но тебя не устраивает каждая деталь примерно на одну треть. Что-то не так во всем. Ты фантазируешь о другом мире. Ты хотел бы жить в стране, где все люди встают в одно и то же время. Все люди одеты в одинаковую одежду, одного цвета, на четыре сезона, желательно серого цвета. Когда они выходили бы из дома и подходили бы к остановке, они вставали бы в ряд, или в шахматном порядке. Они получали бы одинаково небольшую зарплату, их жилищные площади были бы одинакового размера, им всем не о чем было бы говорить со своими супругами, когда они возвращаются домой, потому что все равны и всё одинаково, все люди имели бы богатый, очень яркий внутренний мир и ценили бы красоту. Ты освобождаешься от фантазии, сидя у окна. Пробка затянется на полчаса, твой автобус встал на путепроводе, люди вдалеке переходят железную дорогу, в десяти метрах друг от друга, в ряд, ты провожаешь взглядом каждого из них.

Ты добираешься до работы и садишься за компьютер. Твои напарники обсуждают пробки на дорогах, погоду, одежду “по погоде”, свои машины, машины друг друга, ремонт этих машин, свои семьи, своих детей, выгодные покупки, электротехнику, теплотехнику, компьютеры, новые телефоны, новые ноутбуки, деньги, портативные компьютеры, беспроводные оптические мышки, интеллектуальные книги, интернет магазины, мебель из икеи, абонементы в бассейн, музыку по радио, домашнюю еду, фастфуд, прически, одежду, выгодные предлжения, большие ассортименты. Ты не замечаешь простую вещь – твои потребности растут. Нельзя с уверенностью сказать, что ты покупаешь и требуешь то, что тебе не нужно, на это у тебя не хватило бы денег. Скорее тебе постоянно нужно то, без чего ты мог бы и обойтись. Мощный компьютер, стопки книг, беспроводной интернет, обед в дорогом ресторане, телевизор, плеер, огромное количество одежды, более удобная кастрюля, второй коврик в ванну, красивые шторы на кухню, подставка для вилок и ложек, домашние животные, вторая точилка для карандашей, чай в пакетиках, пижама, гель для душа, телефон с сенсорным экраном, абонемент в бассейн.

Ты смотришь в окно и наблюдаешь прекрасную погоду. Там солнце и мороз, мороз и солнце, радостный день для прогулок, покупок, встреч с друзьями, выпивки в парке, интересных историй, неожиданных встреч. Но ты смотришь в окно и не выходишь из квартиры. Ты куришь, возможно выпиваешь, а в итоге пьешь безмерно. Тебе нравится уничтожать возможность полноценности, которую предложила тебе твоя среда. Ты выходишь в и ходишь в магазин за очередной бутылкой, с отвращением превозмогая компанию прохожих и выдавливаешь из себя просьбу толстой продавщице с тупыми, свинячьими глазками.

Тебя сбивает грузовик, или, в лучшем случае, тебя сбивает общественный транспорт, переполненный теми, кто является срезом общества. Возможно это будет троллейбус, или это будет поезд. Ты хочешь чувствовать каждый хруст твоих костей, когда железные колеса будут перемалывать твое тело, которое стало местами тщедушным, местами жирным. Асфальт быстро приблизится к твоим глазам, но ты не почувствуешь, как он сломает тебя. К тому времени, как это произойдет, тебя уже не будет в живых. Все останется на своих местах, мир будет таким же твердым, как и раньше, сотканным из стали и бетона. У тебя нет того врожденного запаса сил, который помог бы тебе обуздать эти материи. Ты родился слабым и немощным. Возможно даже, что ты был недоношенным, когда покинул теплое тело матери, и всегда чувствовал грусть и скуку, осознавая, что хотел бы в него вернуться. Возможно твоя мать курила и пила, пока не узнала, что вот уже два месяца, как ты начал формироваться в ее животе.

Ты попробуешь бежать от людей, обвиняя их во всех своих бедах. Твоя жизненная позиция сформируется таким образом, что ты будешь считать, что некое общество виновно в твоей неполноценности и в создании самой категории неполноценных. Ты попробуешь уехать из города, который ты олицетворяешь с обществом. Ты будешь жить на отшибе несколько недель, может месяцев, тебе станет скучно и ты захочешь вернуться к общению с людьми, к друзьям, родственникам, учебе, работе, дорогим и дешевым, нужным и ненужным вещам. Потом ты начнешь сомневаться. Ты будешь думать о том, что начинается осень, а прожить здесь зимой ты не сможешь, твои припасы кончаются и их источника просто нету поблизости, что заботы растут, что книги, которые ты захватил с собой, уже прочитаны. И вот ты уже на остановке пригородных автобусов. С собой у тебя только мелочь, которой с трудом хватает на проезд и твои закрома пусты. Ты уезжаешь в город разочарованным, и с разочарованием встречаешь высокие кирпичные стены на горизонте.

Ты вернешься и город помутит твой рассудок, словно табак, который ты так давно не курил. В тебе появится много сил, которые некуда будет расходовать. Ты будешь принимать наркотики, снова начнешь пить, но ты выйдешь из этого состояния полный энтузиазма. Ты устроишься на работу и с радостью будешь брать сверхурочные. Ты начнешь ходить в спортзал, делать зарядку, приходить на работу раньше остальных сотрудников. Ты будешь пытаться сделать как можно больше, хотя опытные люди будут говорить тебе, что в таком темпе ты быстро устанешь. Ты их не слушаешь, потому что у тебя нет никакой цели. Тебе начинают платить все больше, ты снимаешь квартиру получше, покупаешь множество ненужных вещей ‚привыкаешь к обедам в приличных кафетериях и закусочных. Но со временем ты и вправду, незаметно для себя, выдыхаешься. Усталость подкрадывается к тебе незаметно и медленно, ты не замечаешь, как тебе все труднее просыпаться, что ты становишься все более безразличным к окружающему. Твой рабочий энтузиазм стал падать и ты теперь работаешь как все, если не хуже остальных. Ты не обращаешь внимания на то, какие глупые и до ужаса мелочные мысли крутятся у тебя на уме постоянно. Ты не думаешь ни о чем конкретном. Твой взгляд останавливается на рекламных щитах, и их яркие цвета и посылы вызывают в тебе ряд тупых и жалких ассоциаций с другими рекламными щитами или чем то другим, незначительным, глупым.

Рано или поздно, ты потеряешь работу. Возможно в какой то из дней ты решишь не вставать с кровати, не тащится на остановку в сотый раз и не ждать там автобуса. Раньше ты жил без работы, но денег тебе всегда хватало. Теперь ты уже не можешь оплачивать эту квартиру, тебе трудно отвыкнуть от приличных заведений. Ты не покупаешь дорогое вино по субботам и сыр с плесенью. Ты пытаешься ухватиться за пышную жизнь, слушая музыку на дорогом проигрывателе, который ты когда-то мог себе позволить. Ты думаешь, что придется все это продать, сменить квартиру, откладывать деньги. Ты снова пьешь, и круг замыкается, но в этот раз все хуже и трагичней для тебя. Ты разыскиваешь своих друзей тех, что всегда нетрезвые и никогда не работают. Ты выясняешь, что тебе их не хватало, чтобы напиться, а им не хватало тебя, чтобы полноценно упороться. В один вечер ты пьян,  лежишь на кровати у какой-то девушки, с которой познакомился за день до этого. Тебе звонит твоя бывшая и говорит, что она беременна. Она беременна от тебя. Ты не начинаешь паниковать, но краски сгущаются. Ты не долго думаешь и решаешь вернуться к ней, чтобы заботиться о ребенке. Тебя не берут на прежнюю работу, в твоей трудовой книжке стоят прогулы. Тебя не берут в университет на очной основе, только за деньги, которых у тебя нет. Ты устраиваешься на фабрику мебельной фурнитуры, чтобы часами складывать колесики для офисных кресел. Фабрика находится за городом и ты вынужден каждый день вставать рано. Приходя домой ты ложишься спать, а просыпаясь – идешь на работу. Ты работаешь месяц, затем два месяца, затем год. Твоя бывшая стала твоей женой, она тихо воспитывает ребенка, ты этого даже не замечаешь. В один момент тебе предлагают взять отпуск, чтобы отдохнуть и восстановить силы. Ты понимаешь, что не знаешь, чем ты будешь заниматься в этот отпуск. Тебе некуда ехать, денег у тебя всегда мало. Ты запираешься в отдельной комнате от криков жены с ребенком, чтобы непрерывно пить, курить и заниматься онанизмом. Через две недели ты снова на фабрике, еще более уставший, чем прежде. У тебя нет друзей. Все школьные друзья где-то потерялись. Друзьям из взрослой жизни неоткуда взяться. Ты совершенно один.

Нельзя сказать, что твоя жизнь устраивает или не устраивает тебя. Ты безразличен ко всему. Безразличен к людям, к продавщице из продуктового, к начальнику цеха, к жене, к ребенку.

Твое одиночество заставляет тебя вспоминать хорошие моменты твоей жизни, и ты наслаждаешься этими воспоминаниями. Но почему-то ты не допускаешь улыбку к своему лицу. Здесь не положено улыбаться. Со временем ты понимаешь, что хороших воспоминаний не так много, как ты думал. На самом деле почти вся твоя память омрачена чем то, и ты называешь это судьбой.

Ты вступаешь в новый период жизни. Ты пока что ещё молодой и ты принимаешь решение быть обманутым. Телевизор, интернет, образ жизни, все вещи обманывают тебя и ты принимаешь этот обман в самое сердце. Ты начинаешь думать, что постиг красоту мира, что красота – это что-то материальное, словно оболочка, словно занавеска на действительность. Ты любуешься всем. Когда ты идешь по улице, ты с наслаждением смотришь, как снежинки пролетают под фонарем, как свет фонаря проникает сквозь ветви кленов. Твой взгляд находится в забвении от красоты, твоя душа распускается словно цветок, при виде любого источника света. Ты приходишь домой и тебе кажется, что ты любишь жену и ребенка всем сердцем. Ты не замечаешь, как они с недоумением смотрят на твою улыбку. Иногда, не в силах выдержать напора красоты ты начинаешь тихо плакать. Это случается с тобой везде. В автобусе – когда вид из окна трогает твое сердце. На работе – когда ты физически ощущаешь совершенство пластиковых деталей, которые ты собираешь по девять часов в день, пять дней в неделю. По выходным ты долго не можешь встать с кровати, рыдая от красоты света, который проникает в щелку между штор. Тебе кажется, что мир понимает твою жизнь. Его красота трагична, как и твоя судьба, омрачившая все воспоминания о юности. Твоя супруга волнуется за тебя, ты худеешь, твое лицо приобретает нездоровый окрас. Рано или поздно ей придется вызывать скорую, чтобы они приехали и сделали тебе укол, который тебя успокоит, остановит твои слезы, высушит от них глаза и лицо, усыпит тебя. Ты проснешься в больнице. К тебе в палату будет приходить твой лечащий врач, чтобы задать несколько вопросов. Ты будешь спрашивать у него, когда тебя выпишут, а он будет приободрять тебя скорым выздоровлением. Ты с сомнением слушаешь его реплики, ведь твои соседи по палате провели здесь уже много лет, а некоторые почти всю жизнь. Они пугают тебя, с ними что-то не так, они чем то обеспокоены и ты это чувствуешь, тебе неприятно находиться с ними здесь. Тебе кажется, что здесь не твое место. Если бы тебя выпустили, ты мог бы начать все заново, получить образование, найти хорошую работу. Твоя жизнь не была бы такой трагичной. Жена навещает тебя раз в неделю. Потом раз в две недели. Потом раз в месяц. Ты начинаешь сохнуть по ней, без нее ты вянешь, время тянется долго, ты постоянно спишь от этих уколов, а если не спишь, то просто лежишь, в сотый раз глядя на голое дерево, что растет за больничным окном. Она приходит все реже, затем перестает приходить вообще.

Мир перемолол тебя, поезд сбил тебя и сломал все кости, весь общественный транспорт мира раскатывал твое тело колесами по холодному и твердому асфальту, пока все птицы мира летали над твоим телом и громко кричали. Они начали поедать твое мясо резкими движениями клюва. Они переваривали его, взлетая, чтобы выпустить тебя на асфальт с их испражнениями. Ты никогда не верил в бога, но всегда был по-христиански хорошим человеком, как и все, почти все в этом мире. Ты не виноват, что так вышло, ты не виноват, что сам Бог нашел тебя, чтобы взять тебя за руку после всех этих испытаний и повести дальше, в иной мир.

От противного

Остров и вода, окружавшая остров, претерпевали постоянные изменения. Вулканы занимались сакрализацией солнца, извергая из себя магму, которая остывала, превращая одну энергию в другую, перпендикулярно пересекая ось вращения земли. Энергия измерима в одной форме, она не может исчезнуть или возрасти, она лишь переходит из одной формы в другую. Энергия суть единица, которая противопоставляет себя нулю. Что Бен Ганн видел в своем сне? Он видел пещеру. И в пещеру входила белая женщина. Проснувшись, он обнаружил в своей руке серый камень, а в заднем кармане тюльпан.

В кустах, за склоном, глупо хихикали лица, время от времени возникавшие в тенях и листьях леса. Мираж воды фосфоресцировал на западном склоне его лба. Апофатические мальчики пожирали себя, сидя на руках у женщин в золотом сиянии. Сперма звезд рождала камни, а солнце согревало их, отражалось в воде, оставляло тени на тропинке, которые вырастали, когда солнце уходило под землю. В то время как редкое золото имело высочайшую ценность, несуществующее золото стало бесконечно дорогим на этом острове.

Бешеный взгляд Бена Ганна отвернулся и переместился к подножию горы, тысяча людей скончалось здесь еще до утра, на его острове, он вонзил взгляд в пещеру, поднял его на верх поллюция превратило солнце в луну, а его взгляд упал на меня, когда я ехал по дороге, мимо сосен, которые показывали вверх, чтобы сказать мне, что Бен Ганн устремил на меня свой взор, и что мне нужно быть осторожней. Дикий отшельник, который остался на острове, вырвался за его пределы и теперь блуждает с фонарем по городу, заглядывая в окна к спящим, чтобы сверлить их взглядом.

Березы и ели, камни и дороги, под лучами весеннего заката, словно южные рабочие, уходящие из дома от своих спящих жен, чтобы работать под палящим солнцем, пребывая в томительной трансформирующей фантазии. Это люди, застывшие во времени, для моего созерцания.

Где я? Где центр моей души? В моем теле? Но что станет со мной, если я, например, отрежу себе руку, или ногу, или туловище? Меня не станет, или я стану меньше? Возможно лучше задать этот вопрос следующим образом. Как я себя определяю? В зеркале я вижу лишь чужую мне живую плоть. Что позволяет мне меня идентифицировать? Конечно же мир, мир, служащий мне с этой целью, выползающий из пустоты, вечно ускользающий. Но не мир в смысле расширенной версии моего тела и не тело мира, а именно то, благодаря чему я себя определяю. Множество символов, значений, слов, приклеенных к вещам ярлыками, и символы самые разные – математические, письменные, религиозные, психологические, генетические. Когда в мою дверь стучат, мои уши начинают улавливать определенный звук, транслируют сигнал мне в ум, который распознает его и возвращается к источнику звука, к звуку, который уже ускользнул. В теории автоматического управления есть цепи с обратной связью, то есть выходной сигнал регистрируется, измеряется, и подается зацикливается к входному сигналу для поправки. Жизнь моего организма определена такими процессами, я знаю, что по моим венам течет кровь, через нервные узлы проходят электрические импульсы, множество химических реакций одновременно протекают каждую секунду внутри меня, но все это ускользает! Вот я стою на улице, обычный городской пейзаж – дома, ребенок гуляет с матерью, машины проезжают мимо, солнце на небе, по которому плывут облака. Я могу знать, как все это устроено. Могу знать строительные СНиПы зданий, нормативы, по которым изготовлен каждый кирпичик, могу знать про их электрификацию, теплоснабжение все, причем с самого начала, я знаю про то, почему ребенок с матерью гуляют, как они шевелят конечностями, зачем и как они моргают, разговаривают,эта совокупность человеческих дискретностей посреди непрерывного, золотистого сопрано деревьев, могу знать устройство двигателей автомобилей и, к примеру, устройство подачи топлива, я знаю, что энергия, которую все эти элементы постоянно используют никуда не исчезает, а всего лишь переходит из одной формы в другую. Короче говоря, про этот конкретный городской пейзаж я знаю практически все, все его устройство, но я не могу его уничтожить. Я не могу заставить их исчезнуть. Все перечисленные мною ярлыки не дали мне никакой власти, никаких возможностей, никакой свободы.

Где я? Где центр моей души? Я чувствую, как он отдельно от мира, живет где то в нем, вместе со мной, не ускользая, очень близко. Но я не могу добраться до него через ту пелену, которую создает вся эта суета вокруг. Мой ум бессильно реагирует на нее, путается, пытается поймать, выделить эмоциональную субстанцию. В центре моей души – все отражено, все противоположно. Я двигаюсь к нему через жидкую, размягченную субстанцию, которая когда то была землей. Двигаюсь на корабле в ночи, озаренной солнцем, раскачиваясь на волнах, которые приливают и отливают. И я двигаюсь к белому огню, вглубь. Здесь полный штиль, поэтому каждая волна может оттолкнуть меня, или же подталкивать, поэтому я должен улавливать резонансы. Но во время бури море выкидывает на пол моей ладьи морских чудовищ, ужасных и хищных. И, когда я достигну этого пламени, на мою макушку мягко ляжет молния, чтобы позвать меня к себе. Весенним утром я буду грезить о девушке, что выходит из пещеры, с цветком на голове и в заднем кармане. Вулканы острова сокровищ низвергнут солнце в отраженье.

В школе я закинулся очень большим количеством DXM, который мы нежно называли дэкс. Я увидел пропасть, вокруг меня, которая окружила все за пределами территории времени. Время – это очень скользкая дорога, сойти с нее можно очень просто, но нельзя будет вернуться, ибо вокруг лишь пропасть, чарующий бассейн с черной кислотой. Проникнув на эту жидкую землю, я взойду на гору и увижу пропасть, по ту сторону меня позовет Христос, но я миную бассейн с черной кислотой, спущусь с горы и стану изучать искусство смерти, на севере. Север – очаровывает своим блеском, словно рычащий медведь. Армии столкнулись на поле боя и все укрепления были разрушены. Затем началось умирание, затем возвращение. Я встретил человека-растение, зимой он скрывается, почти умирает, но весна – это утро для него. Он очень тесно связан с землей, это красный человек, он не любит перемен. Где центр моей души – спросил я его, и он сказал мне, чтобы я съел солнце и пошел искать темную мать.

Если искать центр своей души – нужно смотреть на мир безучастно, словно из под воды. Нельзя позволять окружению раздражать твой разум. Но нужно не забывать использовать окружение разумно, взвешенно. Однажды можно увидеть в небе круг, в который тщетно пытается вписать бесконечно сторонний многоугольник, оставляя все большее число зазоров. Это число растет по мере наблюдения, как количество поворотов по мере прохождения лабиринта. Но внутри зазора может быть идеально вписана округлая, лунная фигура, покрытая огнем. Мать моя родила меня из своей утробы, покрытой черными волосами, которые проросли из земного ада. Но однажды я решил отрицать то, что она родила меня, и решил, что я сам родился, чтобы найти тайный огонь. Тогда я повернулся на пол круга, и увидел другую женщину, и женщина была молода, и она была рождена со мной, и день разорвал ночь, и свет развернул покрывало темноты, и магма извергалась из плоти темной матери, открывая инферно, которое раньше пассивно пускало свои ростки наружу. В основе движения лежит полет стрелы и вращение солнца. Волосы в интимных местах, родивших нас, вылезут наружу вновь и вновь, из черной, влажной и мягкой земли. Где-то там заблудилось побежденное солнце. Где то там камнем останется горевать лежачая память.

Сила того, что мы привыкли называть Солнцем, для нас беспредельна, как ярость для буйнопомешанных. Эта энергия наполняет любую форму, любое тело, любое значение, и что бы она не наполнила – мы можем породниться с этим. Поэтому среди множества задач человека стоят две – одна – найти неподвижный центр во внутреннем секретном пламени, саламандру, живущую в самой середине. И эта саламандра выползает изнутри наружу, в мир внешней непрерывности, всеобщей имманентности, мир шторма бушующей животной движущей силы и это – вторая задача, децентрализовать себя посреди этого взрыва и раствориться в красоте.

В центре всего мира должен находиться я, а в центре меня должна расти любовь, расширяя меня, как темная энергия. Бесконечная любовь ко всему – это путь к познанию космоса, ибо лишь чистая и настоящая любовь может стать проявлением снисхождения абсолюта в меня. Любовь позволяет постичь суть бесконечности, ибо настоящая любовь рушит границы, а не возводит стены. Чтобы обнять весь мир нужно быть сильным.

Березы и ели, камни и дороги, под лучами весеннего заката, словно южные рабочие, уходящие из дома от своих спящих жен, чтобы работать под палящим солнцем, пребывая в томительной трансформирующей фантазии. Это люди, застывшие во времени, для моего созерцания. Любить их, значит понимать, что красота и уродство, так же как жизнь и смерть – единое целое.

 Aza­tot, 2014