Пастбища земных наслаждений

Пастбища земных наслаждений

У тотального контроля или всеобщей власти есть одна особенность: как таковыми, ими нельзя обладать, поскольку это не предметы обмена. Каждый раз власть возникает, скорее как приятный бонус у того, кто получает какую-нибудь монополию, то есть возможность эксклюзивного обладания чем-то. Бодрийяр, например, говорил, что тотальная власть приходит с тотальной монополией на слово  (контроль медиа). Но мы пойдем дальше и скажем, что она приходит с тотальной монополией на наслаждение. На свете не было такой культуры, которая была бы безучастна к наслаждению, не контролировала бы его источники и не надзирала бы за наслаждающимися, ведь этот ресурс универсальнее и желаннее, чем всё золото мира.

Концептуальная ошибка «Матрицы»

В сценарии «Матрицы», если понимать его так, как понял досужий зритель, есть серьёзная нестыковка. Как мы помним, машины поработили человека ради энергии, которое вырабатывает его тело. С этой целью они создали бескрайние «поля», где в биореакторах просто выращивали человеческие организмы (для иллюстрации этой мысли Морфеус даже крутит в руках батарейку). Однако такое положение дел нас мало устраивает – машинам не следовало использовать человека ради получения энергии, ведь это а) довольно сложно и громоздко с технологической стороны; б) вместо человека подошел бы любой другой теплокровный организм и в) термоядерная реакция была бы в тысячи раз эффективнее. Занятно, что термоядом «наряду с человеческими телами» машины как раз и подзаряжались, но в таком случае человек как элемент питания уступал по всем пунктам. Встаёт вопрос: так для чего же на самом деле машинам был нужен именно человек? Чего он, а не, скажем, любой другой биологический организм, мог бы дать такого, чего машинам больше брать не откуда? Или даже так: удовлетворив потребность в энергии (термояд), чего ещё хотелось машинам?

В первой части фильма есть маленький намек: предатель Сайфер готов сдать Морфеуса  агентам за то, чтобы стать вновь подключенным к Матрице, забыть весь этот ужас стального города-Зиона и просто однажды родиться богатым и знаменитым. Между безрадостной реальностью и иллюзией он выбирает последнее, при том, конечно, условии, что иллюзия будет доставлять ему наслаждение.

Машинам от людей нужна была не энергия. Им было нужно их наслаждение или удовольствие, ведь человек это единственный в природе его бесперебойный источник. Только такое объяснение будет непротиворечивым. Сама же Матрица служит огромным симулякром, в котором создаются нужные условия для порождения наслаждения. То есть компьютерная модель Матрица – это инкубатор для особой психологической энергии – именно психологической, поскольку ни в каких чисто физических импульсах нейронов она оценена быть не может.

Таким образом, каждый раз получая удовольствие, мы делегируем нашу энергию машинам. Всё, от маленькой приятности до громаднейших оргазмических синтезов – это вклад в лоно машин – разума, научившегося добывать то, что невозможно синтезировать искусственно.

Это объясняет и ещё одно обстоятельство: зачем машинам вообще понадобилось создавать перед неразбуженными индивидуумами завесу иллюзорного мира, когда они и так находились под их всеобщим контролем? Ответ прост: без иллюзии наслаждение рождено быть не может.

Из этого мы выводим три наиважнейших следствия:

а) человек ценен как уникальный производитель наслаждения

б) машины контролируют производство и сбор этого продукта на всех этапах

в) наслаждение рождается в иллюзии

Недостающее излишество

Статус продукта весьма противоречив. С одной стороны, наслаждение это всегда что-то недостающее, то есть вечно потерянный объект х. Как в загадке: в мире существует слишком много объектов, но одного всегда не хватает. Какого же? Ответ: объекта нашего желания: мы всегда хотим то, чего не имеем. А хотим мы, по сути, всегда одно и то же: наслаждаться, вне зависимости от того, какие объекты физического мира нам для этого понадобятся.

С другой стороны, наслаждения от вещей рутинных и повседневных мы не получаем, оно застигает нас, когда мы переходим за грань бытового ощущения, стало быть, наслаждение это всегда излишек, что-то превышающее планку. Причем речь не всегда идет о количественном отношении, скорее о пропорциональном. Когда мы лежим в тёплой кровати, тепло наслаждения не доставляет – и мы выпрастываем ногу, пока не почувствуем холод и тогда задергиваем её обратно – вот тут-то наслаждение нас и застигает… и мы подпитываем машины.

Кстати, это ответ на возможное возражение, почему бы машинам не создавать в симулякре идеальные условия для получения удовольствия, ведь им всё равно, какую картинку подсовывать своим подопечным. Проблема в том, что в гомеостазе (постоянных благоприятных условиях) оно недостижимо, так наслаждение является только излишком, а нам нужна вторая половина его формулы – наслаждение как недостаток. Поэтому оно должно случаться, изредка происходить, как изредка сверкают грозы, разряжая аккумулированную энергию миллионов капелек воды. Только среди мрака бриллианты испускают сияние, только в мире бесконечной борьбы и боли (как описывал нам это место Шопенгауэр) может родиться наслаждение, которое будет ценным.

Инстанция Воображаемого

Люди, конечно, могут сопротивляться машинам, но человек никогда не бросит искать наслаждения, и в этом несомненный залог победы первых. Животные для производства этого рафинированного продукта не подходят: наслаждение животных неотделимо от их физического состояния, оно всегда телесно, животным не хватает особой инстанции для того, чтобы производить его автономно и в отрыве от своего тела, а именно инстанции Воображаемого, если говорить языком Лакана.

То, что наслаждение имеет телесный источник, дела не меняет. Даже если взять самые примитивные и грубые способы его экстрагирования – утоление голода и аутоэротизм, то, как это ни странно, нами они ценятся на уровне его Воображаемого, а не Реального. Человеку нужна маленькая фантазия, то есть Матрица. О еде можно помечтать заранее, обратить бесформенную питательную массу в красивые блюда, сортировать продукты по принципу их сочетаемости, оставить самый вкусный кусочек на конец трапезы, словом, иметь хорошо разработанную систему потребления пищи (не говоря уже о приятной привычке есть сидя за экраном, что само по себе должно говорить о многом). То же самое случается и с аутоэротизмом, где без фантазии вообще делать нечего. Как любил говорить Жижек, в какой-то момент, прямо посреди полового акта, ты внезапно останавливаешься и думаешь: а какого вообще чёрта я повторяю все эти идиотские монотонные движения!? В этот неожиданный момент на телесном уровне ничего не изменилось, просто фантазия внезапно перестала меня поддерживать, и мне открылся мир чистых физических процессов, где наслаждения уже нет. Так что любой половой акт, увы, будет считаться аутоэротизмом. Вот почему Жижек вслед за Лаканом говорил, что женщина в её сексуальной роли это мастурбационный придаток мужчины, ничего более. (Впрочем, справедливым будет и обратная ситуация).

Когда двое застигнуты в процессе любви, они находятся как раз дальше всего друг от друга – для истинного утоления их страсти каждому нужно закрыться в Матрицу. Не даром всё тот же Сайфер однажды замечает, что «Матрица реальнее реальности», хоть и знает её иллюзорный статус. Его правота зиждется на том интересном факте, что для нас то, что даёт наслаждение, всегда весомее того, что даёт знание. (С другой стороны, знание само по себе может доставлять, в чём, по всей видимости, состоял маленький секрет гностиков).

Человек – это единственное существо, которое способно воображать, то есть Матрица встроена в нас природно. Огромное количество наших мечтаний пусто – мы наслаждаемся их циркуляцией в нас и нашей циркуляции в них, переходим за всевозможные пороги условности, только чтобы иллюзия стала ощутимее. Жижек приводит интересный пример. Можно вообразить двух женщин, одна из которых в принципе хотела бы, чтобы её изнасиловали. Скажем, это её тайная мечта. Вторая ни о чем таком никогда и не помышляла. И вот это случается с ними обеими. Вопрос: чей стресс будет сильнее? Ответ парадоксален: сильнее стресс будет у той женщины, которая этого хотела: маньяк разрушил её тайную мечту, микроматрицу, ручеёк удовольствия тем, что просто осуществил её, обменял Воображаемое на Реальное. И больше она не сможет наслаждаться ей.

Промежуточный итог. Если машины нас содержат, то только потому, что мы работаем как:

а) источники наслаждения – мы его вырабатываем

б) как его потребители – мы его сжигаем (наслаждаемся до пресыщения или восстановления первичного гомеостаза)

в) как его поисковики – для этого в нас встроена прекрасная программа под названием желание, которое, как мы выяснили, только удовольствие и ищет

г) а ещё мы производители самой Матрицы (владельцы своего воображаемого), ведь сначала надо уметь воображать, а уже потом – наслаждаться.

Религиозный монополист

Однако наслаждение, источником которого мы для себя является, у нас скрадывается: всегда находится некая внешняя инстанция, которая требует его отдать. В Матрице это были машины, но если отойти от этой кинематографической метафоры, то в жизни это по-прежнему машины. Например, машина церкви.

По сути, вся её разнообразнейшая деятельность сводилась и сводится в дистанционном контроле за наслаждающимися на бесконечных уровнях; везде, где её длань может установить свою власть. Если мельком взглянуть на список смертных грехов, то можно заметить интересную особенность: любой такой грех примечателен тем, что доставляет мне некое эксцессивное удовольствие, которое всегда переходит планку.

Чревоугодие, блуд, похоть, сребролюбие, гнев, уныние, тщеславие, гордыня, зависть…

Список гениален: туда включены гнев, уныние и зависть – любимые способы наслаждения для психотика, меланхолика и невротика (то есть для тех, кто не умеет наслаждаться как все, а делает это наоборот).

А между тем, позиция невротика – это позиция любого правильного христианина. Христианин лучше всех, потому что он на каждом шагу твердит, что он хуже всех, чему свидетельством разнообразные способы самоуничижения от смирения до риторики полной ничтожности. И чем значимее духовное лицо, тем о большей ничтожности ему надо твердить. Христианин запрещает наслаждаться мирянину и наслаждается сам тем, что мирянин рано или поздно почувствует себя страшным грешником. Когда это случится, ему не останется ничего другого, как отдать своё наслаждение.

Если поселить вместе грешника и христианина, то рано или поздно с грешником произойдут перемены: либо он станет христианином (не выдержав требование отдать наслаждение), либо он станет ещё большим грешником. Однако христианин в обоих случаях станет ещё большим христианином: чем большее наслаждение генерируется в окружающей среде, тем сильнее христианину надо его искупать, требовать и обращать в собственную боль. Только в моменты невиданного разврата миру были явлены самые ярые святые.

Разумеется, первое, за чем следует надзирать, это наслаждение сексуальное – наиболее яркое и, как следствие, наиболее постыдное с точки зрения религиозного монополиста – оно должно оправдываться разве что дарованием новой жизни и всегда искупаться чувством стыда – такова идеальная модель церковного представления сферы сексуального. Так что когда церковь выкинет нечто вроде одобрения однополых браков или секса вне браков обычных, тогда она перестанет быть церковью в исконном смысле этого слова, ведь эта машина не разрешает, а запрещает.

Итак, церковь – это машина, контролирующая наслаждение, но было бы неправильно говорить, что она лишь ограничивает его генерирование в субъектах; ради этого вряд ли предпринималась такая мощная символическая активность. Эта машина, которая требует чужое наслаждение себе. Христианин никак не может наслаждаться своей святостью в одиночку: всегда должен быть кто-то (в идеале потенциальный грешник) чье наслаждение христианин потребует отдать: он отбросит телесное наслаждение (пост, воздержание, серьезность), превратит себя в ничтожество и будет ждать, чем же ответит наслаждающийся мирянин. Поскольку мирянин не сможет состязаться в этой гонке страданий, то он будет вынужден отдать своё наслаждение и признать, что он грешник и стоит на тысячу ступеней ниже христианина, то есть ничтожнее него в тысячу раз (эта работа совести называется искуплением и покаянием). Христиан получит его наслаждение. Процесс будет повторяться бесчисленное количество раз, пока гомеостаз удовольствия в системе не будет вновь нарушен. (По-видимому, страдальцы-отшельники, затворники, заточники и искупители вселенских страданий выполняют роль чисто физической планки, дойти до которой отважатся единицы – они служат гарантом непреодолимости страданий).

Чтобы стать христианином, надо начать делать два невротических действия: потребовать у Другого отдать его наслаждение и ограничить в наслаждении себя. То есть когда ребенок в ответ на то, что его братику сделали ценный подарок, заявляет, что он больше не будет с ним разговаривать или есть, или никогда не выходить на свет из своей комнаты, или обещает ему страдания, когда тот вырастет (пункт об отсроченном страдании в будущем весьма примечателен), а в конце концов, устраивает дикую истерику – он ведёт себя как типичный христианин, разве что без евангелистской патетики. В конечном счете, его братик перестанет наслаждаться своим подарком. И уже это удовлетворит маленького христианина. Так что суть не в подарке как материальном носителе некой ценности – суть в чувстве, которое он производит в Другом. Суть не в «дьявольском» гаджете, который есть у мирянина, а суть в том, что гаджет «доставляет».

Наслаждение Другого

Я не завидую моему соседу, у которого есть богатства, заработанные им соразмерным трудом. Я понимаю, что они были обменены на эквивалентное страдание, а тяжелая работа должна хорошо вознаграждаться. Однако я завидую моему соседу, которому все эти богатства достались легко. Президент и поп-идол знамениты примерно в равной мере. Но президент не наслаждается своей популярностью, он серьезен и делает вид, что она ему в тягость. Поп-идол ведет себя ровно противоположным образом и тем и навлекает на себя зависть. В Матрице не может возникнуть слишком сильного источника удовольствия; то, что не могут усвоить машины, должны обработать другие члены Матрицы.

Итак, я занят не столько своими источниками удовольствия, сколько малоосознаваемым контролем за его получением кем-то иным. Если кто-то начинает наслаждаться сверх меры, я не остаюсь в стороне – я реагирую. Как именно хорошо известно: я завидую, ненавижу, ревную, наконец. Зависть и ревность это классические ответные реакции на наслаждение Другого, которое нельзя взять себе.

Любая выработанная доза наслаждения нарушает гомеостаз, но есть дозы, нарушающие его сверх меры. Тогда в реакцию ступают другие. Их задача переключить на себя несвязанное удовольствие, обратить его в зависть (по сути, зависть довольно затратная и мощная работа души), и так привести всё в изначальное состояние.

Дерево и ризома

У любой машины или сборщика продукта есть своя стратегия, которая определяет её структуру и наоборот. Структура машины – это структура дерева (этот делёзианский термин не следует понимать в биологическом смысле), а стратегия наслаждающихся – ризома. Дерево кодирует, ризома раскодирует, дерево прорастает, ризома ускользает, дерево использует, ризома изобретает.

Чем более ризоматично наслаждение, тем лучше ему удается скрываться от диктата машин – в соответствии с их древесной структурой, у них всегда есть центр роста и контроля. Ризома же в отличие от дерева растёт во все стороны сразу, а направление её роста тут же является и направлением её ускользания. Если разрезать ризому на пять частей, мы получим пять организмов, в то время как дерево не выдержит и бисектомии. Режимы (политические, моральные, социальные) древесны, а иллюзия (то есть инстанция Воображаемого) ризоматична, иначе без этой подвижности воображаемого никто не мог бы искать и синтезировать этот продукт так успешно. Иными словами, наслаждение никогда не ставится на поток, потому что его нельзя диктовать. Наоборот, оно случается в силу каких-то незначительных и малоповторимых обстоятельств, которые в другой раз его не сопровождают: преломить тёплый хлеб, прогуляться в хвойном лесу, понюхать воздух после летнего ливня…

У всего этого нет своей реальности, это производное нашего воображения, матричная проекция, стратегия ризомы по экстрагированию своего продукта.

Мы знаем, что существует сеть – ризоматическая гиперреальность, в аватарах которой есть свободная циркуляция и обмен микроиллюзиями, и существует машина режима, которая пытается взять её себе во владение, но ей это никогда не удаётся. Примерно такова общая ситуация современной борьбы дерева и ризомы. Важно то, что машины уже не требуют наслаждения как такового, вместе этого они хотят получить монополию на воображаемое, и здесь тезис Бодрийяра несомненно верен. Машины залезают уже туда и окольными путями крадут ваше воображаемое (как тут не вспомнить левые лозунги 60‑х, вроде «Они запрещают вам мечтать!»). Так что сам по себе занятен тот факт, что некоторые режимы оскалились на те социальные круги или меньшинства, суть которых в особого рода ощущениях: гомосексуалистов, курильщиков и любителей бесплатного контента. Запрет пал на наслаждение сексуальное, химическое и культурное. Собственно, эта триада всегда находится в чёрном списке машин.

Если нас попросят дать определение машины или режима, мы скажем, что это то, что надзирает за наслаждением Других. Так что пока ваше наслаждение ограничивает кто-то другой, вы не можете быть свободны.

***

Гедонизм даже в его лучшие годы не смог сказать о предмете своего поклонения ничего стоящего, потому что не понимал его иллюзорного статуса и, по сути, просил производить его больше и больше, а значит, и больше отдавать кому-то – таким-то машинам. Наслаждение не может рождаться не в иллюзии и не может полностью принадлежать нам (всегда нужен Другой). Есть только один путь: пустить его в символический обмен, вроде того, о котором писал Бодрийяр. То есть раскодировать потоки медоточивого наслаждения и обмениваться им словно знаками. Только встав на путь ризомы, люди смогут сопротивляться машинам.

© Nevz­dras­mion, 2013

Иллюстрации – различные фрагменты картины Иеронима Босха «Сад Наслаждений Земных»