Впервые на русском: «Выставка жестокости» Джеймса Балларда

Человечество — это выставка жестокостей… на которой оно невольный зритель.Я думаю, что он хочет развязать третью мировую войну.Но она будет не в обычном своем понимании.
Полем битвы станет наш спинной мозг
… те жизненные позиции, что мы выбрали для себя.
Наши раны сольются с углами стен и балконов.

Джеймс Баллард (цитата из субтитров к фильму Atroc­i­ty Exhi­bi­tion, 2000)

Я верю в полёт, в красоту крыла, и в красоту всего, что вообще способно летать, в камень, брошенный маленьким ребёнком, что влечёт с собой мудрость чиновников и акушерок.

Я верю в нежность ножа хирурга, в беспредельную геометрию киноэкрана, в скрытую в супермаркетах вселенную, в одиночество солнца, в говорливость планет, в повторяемость или в нас же самих, в отсутствие вселенной и в скуку атома.

Я верю свету видеомагнитофонов, освещающему окна универмагов, мессианским прозрениям радиаторов выставочных автомобилей, элегантности масляных пятен на двигателях 747, стоящего в аэропорту на площадке перед ангаром.

Я верю в небытие прошлого, в смерть будущего, и в бесконечные возможности настоящего.

Джеймс Баллард “Во что я верю”

Наш хороший друг Ram Ibso­rath, популярный блогер-интеллектуал, доцент, переводчик Берроуза, Пи-Орриджа и Джона Бэланса, а также просто матерый человечище, сделал всей молодежи бывшего СССР с вывернутыми мозгами царский подарок – вдумчиво трансмутировал на русский язык ”Atroc­i­ty Exhi­bi­tion”, программный труд великого писателя Джеймса Балларда и любимую книгу не менее великого Иэна Кертиса.

Собственно, что добавить к этому мы не знаем.

Полная версия перевода (вернее, демо-версия, следите за обновлениями ибсоратовского блога) доступна здесь.

Ниже мы предлагаем вашему вниманию весьма произвольную нарезку фрагментов из этой удивительной книги, что более чем простительно, учитывая ее изначальную mind­fuck структуру.

А.Т.

Внутренние ландшафты.

Сдерживая дрожь в левой руке, Травис изучал узкоплечего человека, сидящего напротив. Сквозь фрамугу из пустого коридора проникали лучи, освещая затемнённый офис. Лицо человека наполовину скрывал козырёк лётной кепки, но Травис узнавал под этими ссадинами черты пилота бомбардировщика, чьи фотографии, вырванные со страниц Newsweek и Paris-Match, были разбросаны по спальне убогого отеля в Эрлз Корт. Его глаза пристально смотрели на Трависа, поддерживаемые в фокусе лишь постоянным усилием. Плоскости его лица почему-то никак не могли пересечься, будто их правильное разрешение лежало в другом, пока невидимом измерении, или требовали иных деталей, не тех, что обеспечивали его собственный характер и мускулатура. Зачем ему понадобилось приходить в больницу, разыскивать Трависа среди тридцати врачей? Травис делал попытки с ним заговорить, но этот высокий человек никак не отвечал, стоя у шкафчика с инструментами, словно ободранный манекен. Его незрелое, но в то же время пожилое лицо казалось застывшим, как пластиковая маска. Многие месяцы Травис встречал его одинокую фигуру, ссутулившую плечи под лётной курткой, в новых и новых кадрах кинохроник, в роли статиста в военных фильмах, и наконец, в роли пациента в изящном офтальмологическом фильме о нистагме – эта серия геометрических моделей, похожих на сечения абстрактных ландшафтов, заставила его с тревогой осознать, что вскоре произойдёт их долгожданное столкновение.

Путешествия во внутренний интерьер.

Пока Талбот ждал в квартире Карен Новотны, он совершал определённые переходы: (1) Спинномозговые: “Глаз Тишины” – эти пористые утёсы, ярко блестящие, как оголённые органы, заключали в себе безмерную планетарную тишину. Двигаясь по йодированной воде этих проржавленных лагун, Талбот следовал за одинокой нимфой через каменные дамбы, дворцы его собственных костей и плоти. (2) Медиа: смонтированные ландшафты войны – бинты, сваленные кучей в ямах у железной дороги Шанхай-Нанкин; кабинки проституток, сделанные из покрышек и бочек для топлива; мёртвые японцы, сложенные, словно дрова, на десантном корабле у причала Вусонг. (3) Контурные: уникальные параметры тела Карен – манящие отверстия рта и влагалища, мягкое подземелье ануса. (4) Звёздные: сегменты его позы, мимикрировавшие в процессии космического пространства. Эти переходы заключали в себе образ геометрии, собирающейся в мускулатуре молодой женщины, в их позах во время совокупления, в углах между стенами квартиры.

Постоянство памяти.

Пустой пляж, на нём расплавленный песок. Часы здесь уже не идут правильно. Даже эмбрион, символ скрытого роста и возможностей, высох и обмяк. Эти образы – остатки хранимого в памяти момента времени. Для Талбота самые тревожные элементы –  это прямолинейные секции пляжа и моря. Смещение этих двух образов во времени, их бракосочетание с его личным континуумом, искажало их, превращая в жёсткие и негнущиеся структуры его собственного сознания. Позже, прогуливаясь вдоль эстакады, он понял, что прямолинейные формы его сознательной реальности были искорёженными элементами какого-то гармоничного и безмятежного будущего.

«Мой муж был доктором, или пациентом?»

Доктор Натан глубокомысленно кивнул, поглядывая на Кэтрин Остин поверх пальцев. Что же увидел Травис в этих исполненных времени глазах? «Миссис Травис, я вообще не уверен, что этот вопрос теперь правомерен. Всё это связано с относительностью совершенно особого рода. Что нас сейчас интересует, так это последствия – в частности, комплекс идей и событий, представляемых Третьей Мировой войной. Не военной или политической возможностью, а внутренней сущностью этого понятия. Может быть, сейчас для нас Третья Мировая война – едва ли больше, чем какое-то зловещее шоу в духе поп-арта, но для вашего мужа она превратилась в выражение этой неспособности его психики принять сам факт собственного сознания, в выражение его бунта против существующего континуума времени и пространства. Доктор Остин, возможно, не согласится, но мне кажется, что его цель – именно начать Третью Мировую войну, хотя, конечно, и не в привычном смысле этого слова. Блицкриги будут разыгрываться на спинномозговых полях сражений, средствами поз, которые мы принимаем, наших травм, мимикрирующих в углы стен или балкона».

«В смерти, да»

Натан глубокомысленно кивнул сквозь сигаретный дым. «В смерти, да. То есть, в альтернативной или “фальшивой” смерти. Эти изображения углов и позиций составляют не столько частную галерею, сколько концептуальное уравнение, устройство детонации, с помощью которого Талбот надеется довести до кульминации свой сценарий. Очевидная опасность покушения на убийство – некая гипотенуза в этой геометрии убийства. Что же касается фигуры Надера – нужно помнить, что здесь Талбот проводит различие между поверхностным содержанием реальности и её скрытым содержанием. Истинная роль Надера, очевидно, в корне отлична от кажущейся. Она должна расшифровываться в терминах поз, которые мы принимаем, наших тревог, мимикрирующих в стыки между стеной и потолком. В пост-уорхоловскую эпоху один-единственный жест, типа перекладывания ноги на ногу, будет иметь больше значения, чем все страницы “Войны и Мира”. В терминах двадцатого столетия, распятие, например, может быть воспроизведено как концептуальная автокатастрофа».

Предматочные заявления.

«Автор», писал доктор Натан, «обнаружил, что пациент выработал особый тип отношения к объектам, основанный на постоянном и непреодолимом стремлении слиться с объектом в недифференцированную массу. Хотя психоанализ не способен добраться до первичного архаического механизма “возобновления отношений”, он может работать с невротической надстройкой, подталкивая пациента к выбору стабильных и осмысленных объектов. В рассматриваемом случае следует отметить предшествующую карьеру пациента в качестве военного лётчика, а также бессознательное значение термоядерного оружия в осуществлении тотального слияния всякой материи до полной неразличимости. То, чему пациент противодействует, это, попросту говоря, сама феноменология вселенной, особое и независимое существование отдельных объектов и событий, сколь бы тривиальным и безобидным это не казалось. Ложка, к примеру, раздражает его уже самим фактом своего существования во времени и пространстве. Более того, можно сказать, что точная, пусть и во многом случайная, конфигурация атомов во вселенной в любой заданный момент, который больше не повторится, кажется ему несообразной в силу своей уникальной идентичности…» Доктор Натан отложил ручку и взглянул вниз, в сад для отдыха. Травен стоял в лучах солнца, поднимая и опуская руки и ноги в некой личной пантомиме, которую он повторял несколько раз (предположительно, в попытке сделать время и события бессмысленными посредством воспроизведения?).

Че как препубертатная фигура.

Траверс стоял в нерешительности перед студентами-добровольцами. С усилием он начал: «Воображаемая секс-смерть Че Гевары: нам очень мало известно о сексуальном поведении Гевары. Пациентов-психотиков, группу домохозяек и персонал заправочных станций попросили сконструировать шесть альтернативных секс-смертей. Каждая из них происходит в ходе некоторого извращения – это может быть, к примеру, связывание и фантазии о концентрационном лагере, авто-смерть, навязчивая геометрия стен и потолка. Были приняты некоторые предположения относительно Че как препубертатной фигуры. Пациентов просили рассмотреть умозрительное “изнасилование в детстве” Че Гевары …» Траверс остановился, впервые заметив молодого человека, сидящего в заднем ряду. Вскоре ему придётся порвать с Воганом. Каждую ночь в его снах появлялась Карен Новотны, показывая ему свои раны.

Смертельные игры (b) Вьетнам.

Доктор Натан жестом указал на военную кинохронику, передаваемую по телевизору. Кэтрин Остин, сложив руки на грудях, наблюдала, стоя у батареи отопления. «Всякая великая человеческая трагедия – скажем, Вьетнам, – может быть, в порядке эксперимента, рассмотрена как увеличенная модель душевного кризиса, мимикрирующего в неправильные углы ступенек или кожные стыки, сбои сознания и восприятия окружения. С точки зрения телевидения и новостных журналов война во Вьетнаме имеет скрытое значение, в корне отличное от её внешнего содержания. Вовсе не отвращая нас, она, напротив, привлекает всеми достоинствами своего комплекса полиперверсивных актов. Мы должны держать в уме, как бы это ни было печально, что психопатология больше не прерогатива дегенератов и извращенцев. Конго, Вьетнам, Биафра – это игры, в которые может играть кто угодно. Их насилие, да и вообще всякое насилие, отражает то безучастное исследование ощущений и восприятий, что имеет место сейчас и в сексе, и вообще повсюду, а также чувство, что ценность этих извращений именно в том, что они снабжают нас доступной подборкой исследовательских техник. Куда всё это заведёт, можно только предполагать – почему бы, к примеру, не использовать наших собственных детей для всевозможных непристойных игр?  Учитывая, что мы можем вступить в контакт друг с другом лишь посредством этого нового алфавита ощущений и насилия, смерть ребёнка, или, в больших масштабах, война во Вьетнаме должна бы расцениваться как общее благо». Доктор Натан прервался, чтобы закурить сигарету. «Секс, разумеется, нас по-прежнему непрерывно заботит. Как известно и вам и мне, акт совокупления теперь всегда является моделью чего-то иного. То, что за этим последует – психопатология секса, отношения столь эфемерные и абстрактные, что люди станут всего лишь расширениями геометрии ситуаций. Это позволит исследовать, без всякого налёта вины, каждый аспект сексуальной психопатологии. Траверс, к примеру, скомпоновал серию новых сексуальных отклонений, полностью концептуального характера, в попытке преодолеть эту смерть аффекта. Во многих смыслах он первый из новичков, этакий Таможенник Руссо сексуальных извращений. Однако утешает то, что, по всей видимости, хорошо знакомые нам извращения скоро сойдут на нет, хотя бы просто потому, что их эквиваленты легко доступны в странных углах ступенек, таинственном эротизме эстакад, искажениях жестов и поз. В соответствии с логикой моды, такие некогда популярные извращения, как педофилия и содомия, станут смехотворными клише, столь же забавными, как керамические утята на стенке в пригородном доме».

Плацента.

Рентгеновские снимки растущего эмбриона демонстрировали отсутствие и плаценты, и пуповины. Доктор Натан обдумывал, было ли это, в таком случае, истинным значением непорочного зачатия – не мать, а дитя было девственным, незапятнанным липкой кровью Иокасты, поддерживаемым невидимыми силами вселенной, в ожидании лёжа во внутриутробных водах? Тогда почему же что-то пошло не так? Ведь совершенно очевидно, что тут вышла полная кутерьма.

Расколотая улыбка.

Знойные лучи солнца ложились на окраинную улицу. Из автомобильного радиоприёмника доносилась затихающая гармоника. Расколотая улыбка Карен Новотны распласталась по ветровому стеклу. Талбот поднял глаза на собственное лицо, транслируемое рекламным щитом рядом с автостоянкой. Стеклянные стены-занавеси жилых массивов над его головой царствовали над этим первым промежутком нейрального покоя.

© Джеймс Баллард, 1970

© Ram Ibso­rath, перевод, 2012