Цикл: Спаситель затхлого муравейника

Серпантины и кровавые лески и сознания призывно натягиваются и ноют об истине, звоном которой норовят разлиться. Но я не играю. Довольно музыки глупости извергли мои пальцы. Проветренный и проверенный ветрами времени захват восприятия плетет шелка знаний, но не моих. Я просто где-то видел. Куда приведет перевирание?
Стагнация распарывает структуры сознания, распаривает нейронные цепочки, запуская мусорные вихри из объектов залежавшейся мудрости. Говорить – значит идти по незримой переправе через пропасть, которая выстраивается прямо перед тобой. Но что мне остается делать, если я всего лишь наблюдатель?
Говорить – издавать законы: чтоб подчиняться которым надо быть рабом, либо слепцом, чтоб игнорировать. Двойное ограничение навигационной программы. Я лежу без памяти.
Закон свергнут. Апатия отражена в каждой его букве. Наступает анархическая весна – пора убивать В этот период в пещерах муравейника проходят гонки и карнавалы. Всё это необходимо, чтоб наблюдатели трудились над новой конституцией безумия, но это давно стало бесполезной традицией.
Трутни давно стали отдавать себе отчет, чтоб способны существовать и работать, опираясь на собственные инстинкты. Однако деятельности наблюдателей особо не препятствовали: действовать по законам спокойнее. Наблюдатели же не представляли для себя иной роли в муравейнике. Впрочем, ее и не было; однако это не означало, что они вот просто так оставят свои позиции.
Цикл – константа муравейника. Единственная стоящая особняком от закона рутина. Длительность его определялась совершенно случайно. Просто в определенный момент трутни понимали, что настоящие законы устарели. И начинали убивать. Но не наблюдателей, а друг друга.

Это происходило по единому велению их крошечных сознаний. Кровавая баня длилась до тех пор, пока не лишала последних сил всех затейников. Наблюдатели не ввязывались: их задача – регистрировать нарушения – в новом законе всё это будет учтено.

В этот раз что-то пошло не так. Как и всегда, но иначе. Воздух в сырых затхлых тоннелях стал наполняться нестерпимой вонью: знак того, что трутни начали выделять гормон убийства. Осталось дождаться кульминации, и можно снова пора приниматься за работу.

Меня ничто не отличало от сотен тысяч рабов муравейника кроме одного. Я научился контролировать гормон убийства. К этому всё шло, но произошло это внезапно. Меня никто не назначал, никто не жаловал.

Я лишь заметил за собой эту странную перемену, тогда я бросил работу в шахте: она стала казаться мне бессмысленной. Впрочем, таковой она и была. В этот день я долго не засыпал, а на утро просто вышел, и стал наблюдать за тем, как трутни убивают друг друга.
Я наблюдал изо дня в день, как текут реки густой бурой крови. Находясь в эпицентре вакханалии ярости, абсолютно не уязвимый для нее. Свободный от прихоти безжалостного естества – всё, что мне оставалось – наблюдать, как другие убивают. И я наблюдал, среди своих новых собратьев.

Нам не о чем было говорить – отсутствие запаха делало нас абсолютно равнодушными друг к другу. Нашим делом было писать, потому что другого дела у нас не было.

Законы, которые мы создавали, нельзя было понять. Трутни и не пытались – они работали и убивали, руководствуясь повелению природы. Но закон должен был существовать. Это сладкий плен однозначности, который всякий выбирает добровольно, пользуясь своей единственной свободой. Это гарантия и защита от сомнения, которое разъедает сердца наблюдателей.

Для тех знание давно стало подобным опасному наркотику. Нельзя вывести идеальный сорт. Однажды один наблюдатель пробовал затронуть сторону прав трутней на осознанность, но закон не был принять в виду однозначности бытия: осознав себя раб переставал быть трутнем. Так же был упразднен закон об обязательном наблюдении: осознавший был свободен найти себе любое занятие по душе, однако освободившиеся все равно уходили в наблюдение.

Такова, в сущности, была судьба всех законов от цикла к циклу.
Никто не мог сказать достоверно, стало ли природой трутней нарушать закон, либо в природе закона было заложено несоблюдение – однако всякий раз дело доходило до убийства. Поговаривали, что однажды трутней не останется, и наступит гибель. Может быть это и заставляло трутней работать. Однако мы понимали, что этого никогда не произойдет. А если и произойдет – это будет означать только одно: НАМ придется снова убивать.
Это было как всегда, но по-новому. Тоннели заполонила сладковатая вонь надвигающейся бойни. Я скользил сквозь бугристые рытвины, отталкиваясь сразу от всех поверхностей коридора. У помещений не было конкретного назначения, впрочем как и у ведущейся разработки. Но оставаться на одном месте было нельзя – это понимали даже трутни. Я был готов писать. Давно готов. Глаза въедались в черноту, блестящую незримой сыростью. Затхлые колеи на тысячи миль вперед и позади. Мне предстоит выбрать точку обзора. Это самое важное в моей жизни. Чего будут стоит мои наблюдения, если я ничего не увижу?

Я запускаю членистые лапки в грунт, чтоб соорудить себе нечто типа ниши. Вокруг копошатся сотни особей – трутней. Все они ищут. Я не знаю, чего. Думаю, они тоже. Инстинкт срабатывает в 99 случаях из 100. Срабатывает наверняка. Мое убежище не защитит меня ни от кого, но оно готово.
Проходят бесчисленные часы, впрочем, отсчет времени давно не ведется. Ведется лишь наблюдение. Я никогда не сплю. Чтоб не пропустить. Вот, кажется – начинает.
Но что-то пошло не так – это сразу было очевидно. Утробное копошения под сводами глинистых раструбов стало стихать. По первости не заметно, но спустя еще какое-то время наблюдение уже нельзя было отрицать. Я прервал записи. Удивление.

Неведомое до сих пор чувство, но естественное. Следует отразить его в работе. Инстинктивно я стал озираться в поисках других наблюдателей: в пещере кроме меня их собралось еще трое-четверо. Но среди притихших трутней их едва можно было отличить. Замершие особи словно отключились от реальности6 муравейник замер.

Я никогда еще не слышал тишины. Даже после карнавала карстовые своды наполнялись скрежетами раненых – невероятно жуткая какофония. Но на сей раз в пещерах стало по НАСТОЯЩЕМУ тихо. Я сменил точку обзора. Трутни начали двигаться: натыкаясь друг на друга и неуверенно пробирались от одной пещеры к следующей, повторяя что-то себе под нос. Я сменил точку обзора.

Я не мог поверить в это. Цикл нарушился. Время покажет, почему так случилось. Сейчас не до этого. Надо наблюдать, что произойдет дальше. Все трутни собрались в одной пещере – наблюдатели кучковались на небольшом возвышении, замерев в ожидании развязки, если она вообще может наступить. Бормотание слилось в единый рокочущий гул – нельзя было разобрать отдельных звуков. Внезапно особи затихли. Тысячи покачивающихся хитиновых тел. Сырость и вонь. Одна фигура отделилась от толпы.
– Что – Я? – изрекла тварь, уставившись в пустоту перед собой. Видимо вопрос был адресован наблюдателям.
Ответа не последовало. Его не существовало, или нам по крайней мере он не мог быть известен. Вопрос повторялся снова и снова. К глашатаю присоединялись новые трутни, образуя не стройный хор, усиленный эхом. Они замолкли так же внезапно. Толпа вокруг трутня-лидера расступилась.

- Не хотим убивать – изрекло существо.
Ничего другого не оставалось. Прямо со своего возвышения я взял разбег, нацелившись в шею глашатая остриями четырех передних клешней. У трутня не было шанса. Его голова скатилась к ногам стаи. Я не знал времени, но секунды превратились в вечность. Началась бойня.

© ztgst, 2012