Война, смерть и женский род в русском языке

Птичка намотала кружочек на серое небо. Трещинки в штукатурке. Бисер перед свиньями. Бога нет. Мое тело не может, не хочет и не должно здесь находиться. Все мои слабости упираются, в конечном счете, в мое мясо. Оно тянет меня вниз. Птичка намотала кружочек над свиньей.

В этой стране нельзя плакать, нельзя желать собственной смерти, нельзя бояться и любить. Все свиньи жестоки и живут для себя. Они, как мой отец, который никогда не признает во мне своего сына, перед которым я никогда не смогу быть собой. Вместо крови по венам текут языки пламени, но они никогда не станут моим жалом. Я видел ее лицо на стене, как икону мертвого отражения Иисуса Христа.

Все мы – лишь мертвые отражения жизни и спасителя. Бога нет, пока мы живы. Потом нет ничего. Но нет тех, кто не верит в бога, есть лишь те, кто его ненавидит и боится. Бога настолько не видно вокруг, что можно слепо сказать, что наступила эпоха самой фанатичной религиозной веры.

Все, что я люблю использует меня для высвобождения своих комплексов и детских страхов, оно поглощает меня, переваривает, поднимая на небо, и выпускает мою искомканную личность на землю вместе с птичьим дерьмом.

Наш мир – это большая выразительная челюсть, а люди – клыки. Это все слова. Мое тело напрямую связано со словами. Я не знаю, где заканчивается тюрьма из плоти, крови и дерьма, и начинается тюрьма из слов. Точнее не слов, а языка. Языка, лучшие слова которого “Это не мои проблемы”, лучшее положение которого “Это твоя родина, сынок!”.  Нет, не тюрьма, скорее концентрационный лагерь. Лагерь смерти. Главный надсмотрщик здесь – мертвенно бледный Христос, стоящий у основания всех цепей следов на песке, которые оставили люди.  Я пойду задом, чтобы заметать за собою следы. Песок и грязь прекрасны, пока они не тронуты ногами.

Меня нет, я ниточка за ниточкой оборвал все связи. Я шел по лесу и моя нога провалилась в трухлявый гроб. Я останусь там, хотя там меня нет. Я еду в поезде, мимо старого, трухлявого леса и смотрю в окно. Но в поезде меня тоже нет, но есть лес и окно поезда, который едет. Без меня есть лес, люди, дома – но они не часть меня. Лес – это лишь безумие, но не часть меня.

А потом я пойму, что все еще жив. Я не смогу остановить себя от того, чтобы напиться. Я помню все, когда пьян, но смотрю на все безразлично. Я не чувствую боли, когда пьян, но я ее вижу. Так же, наверное, чувствуют себя машины.

А потом я протрезвею, и, перед тем, как проснуться, меня не будет. А когда я проснусь, я снова все возненавижу. А потом я снова напьюсь, а потом мне это надоест. И меня не станет. И меня забудут. И мир будет жить дальше. Но меня не будет. И никто не будет за меня молиться.  Я растворюсь в небе, как дым, чтобы смешаться с пылью и осесть на землю. Пыль всегда возвращается.

Про Мишу и Свободу

Если долго не смотреть тупые американские сериалы под вечер, чтобы уснуть, то потом уже не хочется. Если долго не носить дорогую одежду, то отпадет такая нужда. Если долго не покупать ничего в магазинах, кроме пищи, то не будет желания бродить по этим гигантам потребления. Все, как наркотик. Сначала нестерпимо хочется принять, потом не хочется ничего, проходит время и тебе не чем себя занять, но ты ни за что не вернешся к прошлой жизни, ты по ней не соскучишся.

Я не ел ничего уже 5 дней. Вчера я шел по улице, рассматривая торчащие над городом трубы, вываливающие из себя клубы дыма, и дорога, по которой я шел, была особенно грязной вчера. Я не хотел есть, я думал о том, что как бы здорово было бы, если все исчезнет. Я убрал трубы, нависшие над городом, я убрал машины, деревья, я убрал людей, одного за другим, я убрал дорогу по которой я иду, и ясное, яркое от лучей солнца небо, я убрал солнце. Я был в темноте, а затем я убрал темноту. Я убрал себя. Там не было ничего, но что-то все таки было. Что-то говорило мне, что я должен делать. Что-то нашло меня, когда я сбился с пути, и указало мне верный путь.

Я слушал что-то. Я сделал то, что оно велит. Я пошел в ближайший магазин и купил себе новый пиджак. Я зашел в столовую, и нажрался там до отпаду. Я купил у барыг шмали, а затем купил бутылку водки в магазине, я пришел домой и включил себе дебильный сериал, а затем начал смотреть порно и жалобно подрачивать. Это то, что оно сказало сделать мне. Я снова в своей комнате.

Я просыпаюсь, к моему потному телу прилипло одеяло, все было серым вокруг меня. Сладкий сон снился мне. Я не ел уже 6 дней. Я не включаю телевизор, я не пью и уже почти год не видел банку с физраствором, я не рукоблудствую, я обхожу стороной крупные торговые центры и шарюсь по старым, заброшенным домам. В некоторых попадаются стайки бомжей, они совершенно запуганные и пропитые люди, один раз я пролез в окно старого 2х этажного дома, и застал кучу ебущихся бомжей. Я сам не мылся 2 недели.

Я проснулся и одеяло прилипало к моей вспотевшей плоти. Мне снилось, как я расстреливаю своего начальника, сбрасываю с крыши своих школьных и институтских преподавателей, как я отдаюсь озверевшим бомжам на растерзание, как они потрашат меня. Я ничего не ел уже неделю.

Я думаю, что есть некая система, связывающая макро и микро миры. Я нашупываю языком на зубах толстый слой налета, я думаю, что он появился здесь не случайно, я вижу этот налет на улицах каждый день, я хочу почистить эти улицы, они залиты грязью, они полны смерти. Я хочу вскрыть себя, чтобы впустить свежий воздух. Я думал над тем, что есть ничто, и понял, что не пойму это, пока не стану своей смертью. Пыль на полках и стенах превращается в насекомых. Это куколка гусеницы, из которой вылетит бабочка. Куколка висит под потолком и начинает раскачиваться. Я наблюдаю за ней весь день, она раскачивается, импульсивно подрагивая, но бабочка из нее не вылетает. Я почти ничего не помню, я не помню что было вчера, когда я начал пить, я не знаю сколько лет прошло с тех пор, когда я последний раз был с женщиной. Стены моей комнаты — это внутренние стенки моего черепа.

Я думал, что я говорил с богом. Я думал, что я все правильно делал, но сила бога в том, что он не говорит, сила бога в том, что он не показывает, его сила в том, что его нет. Нет ничего сильнее бога. Вествест говорил в моей голове. Он не молчит, он только говорит, я не могу остановиться. Я застрял в своем теле, и Вествест тоже застрял в нем. Я найду его там.

Если я найду графа, то я стану свободен. Выдави мне глаза, если я вижу! Вырви мне язык, если я говорю! Первый ключ в моем ноже, он у меня серебрянный. Я вскрою свой живот. Я подношу его к коже и вспарываю брюхо. Я в агонии, но она проходит и я пропадаю. Он в моем теле, он ищет графа. Вокруг него пустыня, она выгорела под солнцем ло основания. Вдалеке он видит стеклянный замок графа, он знает, что если войдет туда, то найдет второй ключ к свободе — золотой. Он заходит и ждет его, когда граф возвращается из своих владений, он берет в руку шашку и протыкает грудную клетку, этому жирному рабовладельцу. Из пробитого легкого сочится тьма, которая охватывает все.

На свет появляется Миша. Он кричит. Он появился из темноты. Миша был мною когда то, он был частью меня. Я был так глуп, так беспробудно глуп! Я думал, что полечу птицею над водой перед закатом, я думал, что свобода — это полет, я думал я скину с себя все оковы. Я думал, что все выйдет иначе, но и собака Павлова, возможно, так полагала. Бог показал мне свободу. Теперь Миша — этот беспомощный младенец, он абсолютно свободен, потому что свобода — это не полет в небесах, это ползанье по земле. Свобода сложна, свобода это вопрос, это муки поиска ответа. Свобода ложна, она противоречит чувству свободы.Свобода не абсолютна, достижение свободы — это движение в бесконечность. Только запертым в одиночную камеру, только так можно обрести свободу. Миша был обманут, он не был и был в одиночной камере. Он спутал свободу с ее иллюзией.

В начале было слово, и слово было «Бог»
И со словом этим появилась вера и неверие. С этим словом появилась правда и ложь. С этим словом пришли другие слова. И эти слова ничего не значат, ибо Бог — это абсолют, абсолютное присутствие и абсолютное отсутствие. Это вселенная, и это ничто, и все это в равной степени непостижимо.

И каждое слово отсылает ко лжи, каждое слово отсылает к факту или чувству. Но слово «бог» — это абсолютная ложь. Я думал, что я все правильно делал, но сила бога в том, что он не говорит, сила бога в том, что он не показывает, его сила в том, что его нет. Ведь слово «бог» ни к чему не отсылает. Это все и ничего. Это созидание и деструкция. Это жизнь и смерть. Это все и ничего. Это все и ничего. Это все и ничего.

Deine Umwelt

Каждый момент нашей осознанной и трезвой жизни мы воспринимаем окружающий мир, как совокупность показаний наших органов чувств и поверхностных психических процессов.

Причем объект сам по себе, не наблюдаемый в данный момент, не проецирует в картину миру достоверные показания наших чувств. То есть, наблюдаемый обьект не является фактом, как таковым. Фактом, в свою очередь, принято называть не что иное, как непосредственный опыт воспринимаемого обьекта.

Если мы смотрим на маковое поле, то на первое место, скорее всего, выступит факт «красноты» мака — самый сильный раздражитель (в данном случае для глаз) является центральным фактом в картине мира.

С другой стороны мы в то же время чувствуем, что стоим на земле, что нас обдувает ветер, слышно журчание реки напротив и мы испытываем чувство радости и, возможно, путешевствуем по ассоциативным рядам, вызванным красным цветом. Все это наша непосредственная картина мира, описанная посредством ограниченных в возможностях знаков.

Но, тем не менее, прекрасно чувствуя совокупность фактов в данный момент
( t->0 ), мы отмечаем для себя факт-раздражитель (в нашем случае это мак, то есть факт1, а, к примеру факт реки будет фактом2), условно исключая из своей картины мира все остальные, кроме, конечно, самого факта-раздражителя и себя-наблюдающего – факт1 (но не себя-наблюдающего – факт2). Наблюдая, мы не выпадаем из мира полностью, так же, как и мир не уходит у нас из под ног.

Если бы так было на самом деле, и любуясь маковым полем, мы перестали бы слышать шум реки, то скорее всего, мы просто переключили бы свое внимание на новый факт-раздражитель — факт исчезнувшей реки. Короче говоря, совокупность фактов (Позиция — есть совокупность фактов, — Витгенштейн) наблюдатель-факт1 перешла в позицию наблюдатель-факт2.

В конечном счете, наша жизнь — это совокупность позиций и фактов, вычлененных из позиции мира. Ее можно представить, как набор открыток с изображением отдельных позиций, переходящих из одной в другую.

Если перемешать эти карточки, то исчезнет фактор наблюдателя, который раскладывает их по порядку во времени, в том случае, если наблюдатель не вмешивается в обьект наблюдения, то есть если позиция естественного происхождения и не была подвержена антропогенному воздействию (например природа), либо наоборот, если позиция создана человеком, но во времени она не изменяется, или изменяется самостоятельно (например язык). Орудуя фактами, мы можем слепить мир, если факты эти достоверны.

Элементарная позиция, по Данну, это мыслеобраз. Воплощение позиций возможно, если позиция состоит из мыслеобраза, как психической проекции факта (запоминание), либо суть данной позиции была отражена посредством пропозиционального знака (элементарное, однозначное обозначение, Витгенштейн), как проекция на языковую основу.

Все, что мыслимо — возможно. Life is cut-up.

Мы привыкли воображать себя частью мира. Возможно поэтому мы настолько слепо и глупо понимаем этот мир. Разбивая позицию на факты и сложившееся мировоззрение на идеи и определения, мы исключаем фактор своей глупости из процесса наблюдения.

Мы сможем принимать здравые и взвешенные решения, если будем досканально анализировать требующую этих решений проблему.

Если подобное изменение в алгоритмах мышления, языка и анализа произойдет, то человек достигнет очередной и, возможно, последней ступени своей эволюции.

Разложив совокупность на составляющие, собрав их воедино и отодвинув в сторону, человек станет смертью.

Aza­tot, 2012