Страх, зеркала и тени: человеческий Ум

1. Страх

С одной стороны человеку свойственно задумываться о природе вещей и, в том числе, о собственной природе. С другой же стороны человек так стремится максимально оптимально по времени и усилиям решить любую проблему, человек, другими словами, ментально ленив, склонен к заскорузлости. Ум его, то со временем, к зрелости-старости, то иногда очень быстро, становится похож не на библиотеку чисто практических инструкций и набор инструментов по их выявлению и составлению, а на ее подделку, которой занимался нерадивый студент, равнодушный к результатам работы.

Следствием этого является вся жизнь вокруг нас. Невежество называли главным врагом человечества что ведические, что буддистские, что греческие мудрецы, а прогонять его на корню и из всех разом брались разве что деятели европейского Просвещения, настоящие или ложные пророки или особо фанатичные священники.

Свидетельств такого положения вещей не просто много: можно сказать, что история человеческой мысли это история постоянного возникновения, мучительного изживания, болезненных мутаций и редких, зачастую незаметных или малозначительных освобождений от заблуждений ума, свойственных не отдельным личностям или группам, а массам: народам, конфессиям, странам, человечеству в целом.

И ведь это не история измышлений, вдохновенных фантазий и разочарований, это история рек пролитой крови, история сирот и вдов, история голодных смертей. Мне всегда было интересно: как все-таки эфемерные, почти не существующие в материальном мире завихрения мысли, которая имеет совсем исчезающую материальную природу вспышки в нейронах, могут привести к гибели миллионов индивидуальных судеб, каждая из которых полнится мириадами подробностей, милых воспоминаний, горячей любви, пронизывающей кожу ненависти и вообще жизни? И как такая же микровспышка дает силу превращать одних в ограниченных материальными играми зверей, а других — в мудрецов и пророков?

Я до сих пор не знаю ответа на этот странный вопрос, как из столь малого происходит столь многое. Но так и есть. Идея, захватывающая ум, по силе принуждения может легко померяться силами с полицейской властью, а по эффективности и глубине контроля серьезно превышает ее. И это при том, что идея может быть какой угодно, взятой буквально из воздуха, не имеющей реального веса или имеющей очень малый вес, но если она будет взрощена во множестве умов, если чем-то надуется, если будет подобна вирусу, то власть ее будет неуклонно расти.

По сути, такое положение вещей абсурдно, нелогично. Третий Рейх, который шли яростно защищать от закаленных в бою солдат даже мальчишки гитлерюгенда. Царь кроткий Христос, умерший, но не ударивший в ответ, во имя которого Иерусалим по колено стоял в крови, а в крестовые походы шли дети. Культы человеческих жертвоприношений.

Геноцид со времен Ветхого Завета и до конца двадцатого века, когда одно миллионное африканское племя вырезает другое уже не мечами, а с помощью АК-47…
Все это явления одного порядка. Это рабство у застывшей мысли в среде, где мысль приобрела чрезмерную инерцию, устойчивость, но потеряла былой смысл и ее уже не удается заменить новой, свежей. И зачастую это рабство у идеи, которая не имеет права, не имеет достаточных оснований на существование, обличенное такой властью.

И перед  абсурдной силой укоренившейся идеи равны, пожалуй, вообще все люди, без разницы, умные ли, глупые, закостеневшие, мнящие себя оригинальными или на самом деле оригинальные. В конце концов, не так уж много разницы между ученым, не признавшим смены Ньютоновской системы физики квантовой (а таких было много), спартанцем, сбрасывающем шестипалого ребенка со скалы, хулиганом, бьющим очкарика, и стаей птиц, изгоняющей или даже убивающей альбиноса. Последнее сравнение, как мне кажется, тоже может быть привлечено к разговору, хотя основная тема оного — ум, нахождением которого у животных мы заниматься не станем.

И привлечем мы ее потому, что сам по себе ум — это скорее особого рода ментальная среда (конечно, в смысле метафорическом), на которую все-таки должны действовать какие-то силы, чтобы в ней что-то происходило, например, чтобы в ней появлялись, разрушались или укреплялись те или иные идеи.

И сила, которая заставляет убивать, умирать, мучиться, доказывать, ниспровергать, воздвигать, не уровня человека, а чисто животная — это страх, деформирующий ум в соответствии со своей природой. Это страх потери контроля ведет к заскорузлости соображения, ведь любые перемены — это риск и даже сознательное ослабление своей власти в установившемся комфортном порядке, а кто, если он управляем страхом, может пойти на потерю контроля?

Другими словами, животное начало человека, его страх, иррациональный и даже безосновательный по природе, сегодня пусть и ослаблен набирающим динамику, разгоняющимся началом человеческим, устремленном к цели, находящийся в самом уме, но сохраняет свое влияние тайно, уйдя за кулисы. Современным рынком ценных бумаг, например, от которого могут зависеть люди, способные вместе с собой и всю свою семью убить в случае своего банкротства (такие случае нередки были в последний экономический кризис), управляет страх купить дороже, чем сможешь продать.

Такой же страх, только теперь уже страх повторения травмы, удерживает потребителя от поддержания достаточного напора финансового потока сразу после кризиса, хотя только этот напор может из него вывести.

Поэтому первое и главное, что можно сказать о человеческом уме тому, кто имеет целью понять правду о нем — главный враг ума это завуалированный страх, скрытый под масками совести, нерешительности, благоразумия, рациональности, зависти. Тот, кто не научится срывать такие маски, может и не помышлять об изучении себя настоящего или понимании своего собственного разума.

Только самоубийственная, жестокая честность в самом средоточии жалости к себе может помочь в этом нелегком деле.

2. Зеркала

Сам по себе ум чрезвычайно интересен и достоин всяческого изучения хотя бы как могущественный инструмент, возможности которого я уже описал выше. Начать стоит хотя бы с того, что ум, видимо, не равен самому человеку, который им пользуется. Те чудовищные или прекрасные воздушные замки, отпечатывающиеся или не отпечатывающиеся на жизни мыслящего или на всей реальности пусть и будут всегда сопротивляться переменам и изменению вследствие все того же животного страха. При этом, однако, они всегда могут быть спокойно развеяны, если исчезнут причины их пересоздавать.

Это подтверждается тем, что даже самый одержимый носитель идеи не может оставаться сосредоточенным на ней постоянно, поддерживая ее непрерывно: он, так или иначе, отвлекается от нее на любые другие мысленные конструкции или не будет держать этих мыслей в голове во сне.
Однако пока человек не держит мысли перед своим внутренним взором, то ее и не существует, хотя остается привычка такую мысль создавать снова и снова. Однажды совершивший суицид будет возвращаться к нему снова и снова, хотя отвлекать его от мысли о суициде можно как долго, так и недолго, просто навязывая ему мысли о чем-то ином.

Таким образом, то, что человек мыслит, не является им самим, однако мыслящий склонен немедленно ассоциироваться с мыслимым. Важно, что не с тем, с чем хочет, а вообще с чем угодно, что в данный момент находится в его уме: если человек раз за разом примеряет на себя самый отвратительный ему образ, то сначала он содрогается от отвращения и немедленно отвергает его, но затем терпит само его существование или даже присутствие где-то на периферии ума, потом начинает понимать этот образ, примеряет его и, наконец, просто сливается с ним, становится им.

Для этого достаточно просто держать его в уме достаточно долго. Сосредоточение на тех или иных мыслях и понятиях создает привычку, а привычка приобретает силу год за годом…

И вот человек исчезает. Он хуже, чем мертв.

Человек, способный на творчество, на выход за свои границы, действительно способный на подвиг и поступок, исчезает: вместо него остается то, чем он себя мыслил. Дело в том, что, оперируя миром в своем уме, мы оперируем бирками, приписанными к тем или иным объектам. Если мы разберемся в бирках, приписанных людям, реальности и самим себе, то обнаружим, что это все объекты ума, которые давным-давно не перепроверялись и могут быть давно просрочены, но не обновлены за ненадобностью, или даже вовсе присвоены наугад.

Например, человек, потерявший контроль над жизнью — если его уволили с работы, а жена ушла с лучшим другом, — немедленно испытывает мощный дискомфорт, который может привести к депрессии или даже суициду. Неужели же он не знал, что его могут уволить с работы, а жена и друг могут не быть ему верны? Конечно, знал, но всячески отгонял эти мысли от себя, не желая сливать их с собственным образом, а когда его худшие ожидания реализовались, то несоответствие описания мира его реальному состоянию превратило все усилия по вытеснению страха в энтропию. Почему же мыслитель так поступает?

Очень просто. Человек интуитивно воспринимает картинки, встающие перед внутренним взором, как реальность, не разделяя их с прочим потоком воспринимаемой информации, наравне с реальным положением дел. Дремучий магический инстинкт заставляет его отгонять зло, не предпринимая активных действий, а контролируя иллюзорное содержимое своей головы.

И тогда помыслить себя брошенным и уничтоженным и стать таковым для человека становится единым явлением — хотя ум мог бы наоборот помочь избавиться от риска или подготовиться к беде. Но так никогда и ни с кем почему-то не происходит — по крайней мере, это справедливо для тех многих, в ком страх победил активность…

И вот мы видим, что вместо человека остается только лишь его ум, а это — набор бирок, названий и указателей, помещенных перед отражающим экраном. Сам же человек растворился в зеркале, которое должно было отражать его образ, но однажды пожрало последний блик активности и заснуло, запечатлев навсегда только одну картинку. Это странное новое существо из слов бродит по миру, но видит лишь бирки и названия, и не видит глубины явлений.

Вместо деятеля мы имеем симулякр: означающее, не имеющее более означаемого, которое растворилось в означающем. Вместо мира же оно, живущее в зазеркалье, видит зеркала, видит лишь отражения однажды запомненного. Именно через этот механизм работают все мании: увидев снова что-то шокирующее или раздражающее, воспринимающий мгновенно сверяет бирки явлений, видит, что они идентичны… И идет в переулок убивать женщину, похожую на ту, что его бросила.

Счастье, что это существо из букв тоже иллюзорно и погибает каждый раз, как жизнь все-таки врывается в его мирок и оставляет в нем обгорелые дыры. Если, конечно, не достигнута только что упомянутая стадия маниакальности или даже сумасшествия.

Каждому, кто читает этот текст, я предложу взять самую болезненную и травматическую для себя тему или воспоминание (САМОЕ) и, если прошлая глава была им хотя бы немного принята, снова увидеть в ней себя, каким он отразился в зеркале последний раз, но постоянно вытесняет это ощущение из дискомфорта и страха, снова почувствовать всю глубину боли и страдания, заключенных в этой микровспышке.

Пусть он вспомнит, что то, что показывает ему его внутренний взор — не он, а лишь миг его жизни, существующий только меж его извилин.

И этот миг не связан с ним никак вообще. Ассоциативная же связь, заставляющая его чувствовать всю эту боль — лишь иллюзия, созданная из пустоты и легко удаляемая в пустоту. Себя же он пусть ощутит тем, кто может меняться бесконечно, быть чем угодно и не совпадать ни с одной деталью травматического воспоминания…
Когда у него этого не получится, пусть он оценит могущество связывающей его иллюзии и постарается хотя бы на мгновение вообразить то, что отнимает эта иллюзия. И когда это тоже у него не получится, пусть он остается в тупике.

3. Дым

В городе из отражающих поверхностей зубастые зеркала едят чужие души, а стены домов отражают боль, покрываясь кровью и язвами. Прохожие сдирают кожу за кожей голодными взглядами — их умы обращены исключительно на того, кто ежится под их хищным вниманием, пусть даже нет никаких умов за пределами его головы. Этот мир заполнен только одним мыслящим, мир ограничен им, и мир гниет им, поскольку лишился глубины, света и цвета свежести восприятия.

Мир, ограниченный одной черепной коробкой, не способен жить долго, хотя способен бесконечно долго казаться: он станет адом для заблудившегося в нем человека сразу же, как тот исполнит страшнейший из проступков, приняв иллюзорное за реальное.

Кто из нас не без этого греха?

Оскверненный этим злом будет раз за разом натыкаться на знакомые формулировки, привычно подавляя частичное неудовлетворение; он будет смотреться в зеркало, поправляя давно истлевшие, но застывшие в одном мгновении одежды, а на смертном одре его мысль опишет очередной привычной круг — и он все это время он будет продолжать жить, не замечая даже, что никакого мыслящего нет, а есть лишь его границы. Что есть лишь ум, постоянно рассказывающий сам себе сказки.

И тут вдруг окажется, что мы имеем дело с пустой оболочкой, облаченной в указатели и имена, которые ровным счетом ничего не означают, кроме указателей и оболочек. И тогда, по плечи ворвавшись в устройство мышеловки, мы увидим, что мышеловка — это плоская и пошлая надпись «мышеловка» и ничего более, но от этого она не становится менее болезненной для того, кто попался в нее, став просто надписью.

Всю эту статью я говорил о «человеке», «мыслящем», «мыслителе» — но жестокая правда такова, что никакого мыслителя просто нет. Главный обман человека состоит не в пленении себя умом, а в том, что он забыл, что в уме некому быть взятым в плен, также, как сам ум нельзя посадить в железную клетку.

Зато ум может думать, что заполнен пленником, и тот, кто ошибочно решит, что это о нем, окажется во власти иллюзии. Тогда человек решит, что он существует как единое целое из тела, ума, абстрактных представлений, ощущений, эмоций, и назовет это своим Я — такое Я можно атрибутировать и заставить страдать и наслаждаться.

Конечно, эта последняя главка статьи ничего не значит, не стоит даже стараться понять ее и примерить на себя. Вообще вся эта статья — ложь и мошенничество, сознательное введение тебя в заблуждение. Никакого такого знания, в чем-то улучшающем читателя, в этой статье нет, да и быть не может — она является всего лишь пищей для очередного витка пустой мысли, не ведущей никуда, кроме как в пустыню симулякров. Тот, кто ищет выход, не найдет его — он обречен и мертв, ведь выхода просто не описано. Таковы правила его клетки.

Ты понимаешь? С тобой покончено, а ты этого не замечаешь.

Тот, кто прочтет эту статью, нарисует на своем зеркале зеркало, а на нем отражение — и на том его игры с этой писаниной закончатся.

Только пленник своего ума станет читать весь этот бред, и вот я обращаюсь к нему, обманщику и обманутому —
ты предпочитаешь ножки Снарка или крылышки? Все равно в этой пустыне ничего больше не найти.

Chm­noy, 2012