V. Пересмотренная реальность (перевод книги «Ксенолингвистика: Психоделика, язык и эволюция сознания»)

От редакции. Очередная часть перевода «Ксенолингвистики» удивительным образом рифмуется с недавней статьёй на Катабазии, посвящённой исследованиям сознания.

В пятой главе Дайана Слэттери обращается в поисках ответа на вопрос: «Что реально и что такое вообще есть реальность» к самым разным источникам из мира науки. Начиная с Уильяма Джеймса и знаменитого отрывка из текста об его экспериментах с закисью азота, продолжая Чалмерсом, Варелой и Широм, Джоном Лилли с его «Протоколами реальности» через Гуссерля и далее…
В отличие от статьи нашего эстонского товарища, Дайана Слэттери останавливается здесь на и более экстравагантных мыслителях типа Роя Эскотта с его «вегетальной реальностью» и техноэтикой или Басараба Николеску с его мульти-интер-трансдисциплинарностью.

Эта глава, по большей части, увлекательная подборка ответов и попыток ответа на суфийский вопрос: «Кто же раскрывает кому чью тайну»?

Даже для не особо искушённого читателя она будет интересна, так как все материалы главы можно использовать для того, чтобы давить интеллектом соперников и соперниц во вселенской битве за привилегию совокупления или оказывать гипнотическое воздействие на предмет страсти, потому что НАУКА – ЭТО СЕГОДНЯ МОДНО и будет модно (в наших краях) ещё годик-другой.

[Читать Введение]

[Читать ГЛАВУ 1.]

[Читать ГЛАВУ 2.]

[Читать ГЛАВУ 3.]

[Читать ГЛАВУ 4.]

[Читать ГЛАВУ 5.]

[Читать ГЛАВУ 6.]

[Читать ГЛАВУ 7.]

[Читать ГЛАВУ 8.]

[Читать ГЛАВУ 9.]

[Читать ГЛАВУ 10.]

[Читать ГЛАВУ 11.]

[Читать ГЛАВУ 12.]

Дайана Слэттери

Ксенолингвистика: Психоделика, язык и эволюция сознания

ГЛАВА 5. Пересмотренная реальность

«И в искусстве, и в науке сейчас вопрос сознания занимает важное место в повестке дня. Наука усердно старается предоставить объяснение того, что такое сознание – с очевидно небольшим успехом. Оно, по-видимому, становится причиной появления исключительно трудноразрешимой проблемы. Для художника сознание – скорее то, что он обследует, а не объясняет, то, что он изменяет, а не осмысливает, то, что он переозначает, а не отражает». 

– Рой Эскотт, 2003 год

В какой-то момент психонавты, ввиду природы их переживаний, по умолчанию стали философами. Я вернулась из своего второго ДМТ-приключения, бормоча, «что-за-хуйня». Не переставая. Каждая мысль, появлявшаяся в ответ на пережитое, немедленно превращалась в громовое «что-за-хуйня». Наконец фраза превратилась в «это что-за-хуйнительное вещество». Я выражала невыразимую суть прямого столкновения с Неизречимым теми единственными словами которые я могла найти в подходящем эмоциональном ключе: я выражала недоумение, потрясение и мощное ощущение того, что всё это было было настолько невероятным, что рассказ об этом «как есть» звучал бы абсурдно. По-настоящему абсурдно. Это сопровождалось многочисленными встряхиваниями головой и приступами неловкого смеха, поскольку меня выкинуло из даршана (ПРИМ.1) с Невыразимым, воплотившимся в самой нечеловеческой из форм. Хотя слова возвращались, проблема становилась серьёзней. Как я могла сказать, что только что пережитое мной было одновременно и очевидным образом нелепо, и более чем реально? Как это могло быть настолько реальным, и в то же время вызывать настолько сильные сомнения в собственной реальности, настолько забавным, при том, что это настолько сильно расходилось с устоявшимися общими взглядами на то, что реально, а что нет в обычной реальности? Этот опыт уронил сверкающий гаечный ключ в мою когнитивную машинерию, заставив меня вернуться в области моих процессов мышления к основным допущениям. Философия начинается с этих основополагающих вопросов о знании и бытии. В классической западной философии эпистемология – это изучение знания, а онтология – изучение бытия. Как я могла сказать, что только что пережитое мной было одновременно и очевидным образом нелепо, и более чем реально?

Онтологическая дилемма

Онтологический статус психоделического опыта – вопрос его реальности – пронизывает пережитое психонавтами, и, следовательно, психоделические исследования. Было ли это реальным? Что есть реальность? Что – «на самом деле» – такое галлюцинация? Чему мы можем научится благодаря изменённому восприятию как мира вокруг нас, так и сознания, проявляющего себя исключительно необычными способами? Является ли реальность чем-то нам данным или мы принимаем участие в её созидании? Как съязвил Роберт Антон Уилсон, «Реальность – это рубеж, на котором прекратилась схватка противоборствующих банд шаманов».

Рассуждать о том, что есть реальность, а что нет, в ситуации, когда реальность и есть стандарт, руководствуясь которым мы решаем, что есть и чего нет – это сомнительный проект, столь же зацикленный и самоотносимый, как и сознание, пытающееся изучать само себя. И кто является признанным авторитетом относительно вопроса о том, что является реальным? Я полагаю, что авторитет в психоделической области не зависит от учёных степеней или профессионального стажа, хотя в среде психонавтов не заметно недостатка подобных вещей. Скорее их авторитет основывается на свидетельствах их практики, в особенности – саморефлективной практики, в сочетании с риторическим мастерством. Таким образом авторитет многих книг Джона Лилли возникает не только из-за его медицинского образования или того факта, что его ранние исследования относительно ЛСД финансировали государственные структуры. Он убеждает со страстью, когда продолжает свои исследования, выйдя за рамки законов. Целостность его феноменологии убедительна, когда он рассказывает не только о результатах исследования, но и о своих опасных ошибках и странных с точки зрения обычного человека контактах с пришельцами и прочих диковинных явлениях. Конечно, тот факт, что доктор Лилли продолжил свою психонавтическую практику после объявления её незаконной и попал на продолжительное время в опасную кетаминовую зависимость, разрушил его «авторитет» по мнению официальной науки. Лилли убедителен (или нет), потому что другой психонавт может прочитать его работы и понять – ввиду его или её собственного самоочевидного знания – что Лилли рассказывает всё как есть (или нет) для данного читателя. Это не значит, что отчёт из области психоделики должен полностью совпадать с моим собственным во всех подробностях, чтобы пригодиться, или что мне надо осознавать, к какой категории типов опыта относится мой собственный. Мой рассказ о проживании в Сан-Франциско, несомненно, будет во многих подробностях расходиться с рассказами других живущих там людей, но мы, скорее всего, поймём, что говорим об одном и том же месте. Этот процесс также называется «интерсубъективной проверкой».

Для себя я провожу различие между диванными путешественниками или путешественницами, что пишут о стране исключительно на основании рассказов других, ни разу не побывав там самолично; туристами, которые бывают там один-два раза, оказываются в восхищении и объявляют себя авторитетами в этой области (вроде людей, которые неделю живут в Париже, уверенных, что досконально знают город); частыми посетителями, которые приезжали много раз, как правило, с какой-то целью; и экспатриантами, которые отказались от гражданства в обычном мире и утратили свои корни и возможности для сравнения, как это описывает Лилли. Постоянное или почти постоянное проживание здесь может быть опасным, что можно видеть на примере опыта Марсии Мур с кетамином, закончившегося смертью. (M. Moore and H. All­toun­ian 1978) Лилли и сам на некоторое время поселился в мире кетамина и однажды чуть не утонул.

Тут будет к месту то, что Дуглас Тёрнбулл рассказывает о ранних этапах развития картографии. Два путешественника, побывавших в одних и тех же местах, сравнивают заметки, записи и рисунки, и из этого получается некая совокупность, а со временем – и карты. Истина – это истина, о которой договорились, в которой убедили и/или которую признали. Тёрнбулл утверждает, что «научное знание можно рассматривать как определяемую конкретными обстоятельствами совокупность локальных знаний». (Turn­bull 2000)

Удостоверивает ли наваждение, явившееся одному исступлённому провидцу, наваждение другого? Сколько заблуждающихся – или просветлённых – впавших в экстаз людей нужно, чтобы соорудить реальность? Ф.К. Дик доказал, что достаточно лишь одного. Но двое человек – лучше.

(T. McKen­na in Sutin 1991)

Я предлагаю рассматривать картографию по Тёрнбуллу как отправную точку относительно психонавтического (личного, индивидуального, от первого лица) психоделического знания – сбор того, что Тёрнбулл определяет как «локальные знания». Эти локальные знания могут быть предметными, как трип-репорт отдельно взятого человека в трёх абзацах, размещённый на Erowid, или широкомасштабными, как труды всей жизни Джона Лилли или Тимоти Лири. Локальность может быть представлена коллективными практиками и знаниями какой-либо культуры, например грибной культуры мазатеков, Пути Пейота (Pey­ote Way) – или культуры айяхуаски, например, церквей «Санто Дайме», «União do Veg­e­tal» и «Баркинья», или шаманизмом индейцев шипибо. Каждый локус знания, от индивида до группы, предоставляет свои собственные рассказы об опытах в области психоделики, свои собственные описания местности, своё собственное ощущение преднамеренности совершения путешествия куда-то внутрь или наружу относительно обычной реальности и возвращения к ней. На основе этих опытов составляются описания, возникают их истолкования, из них проистекают песни, картины, компьютерные программы и танцы; устанавливаются ритуалы. Накапливается масса знаний. В воображении можно нарисовать карты, обговаривая вехи одну за другой.

просыпаясь в абсолютно чужом мире снов – увидев, что нечто удобно названное реальностью и все её правила с радостью разобраны ватагой фактически хакающих мир шутников [ой а мы думали тебе понравится] (отчёт о сеансе 14 июля 2001 года, 2 грамма сушёных Strophar­ia cuben­sis)

в какой ты реальности когда коротышки показывают тебе что-то явно являющееся механизмом реальности? разворачивающимся сворачивающимся вовнутрь и наружу (отчёт о сеансе 31 декабря 2009 года, 4 грамма сушёных «амазонских») [очевидно, Psilo­cybe cuben­sis ama­zon – прим.пер.]

Уильям Джеймс: возможные формы сознания

Программная установка психонавта может определять реальность конкретного путешествия. Знаменитый отрывок из Уильяма Джеймса, посвящённый его опытам с закисью азота, часто цитируемый в качестве эпиграфа в начале статей, посвящённых чему-то психоделическому (непрямой пример интерсубъективной проверки), полон сильно действующих слов. Он представляет собой основополагающий текст на тему психонавтики, а также текст, который задал установку для многих исследователей в области психоделики, и в области официальной науки, и в области неофициальной: установку, с одной стороны, по отношению к их теме, и с другой – по отношению к их собственным трипам, которые в области описания зависят от таких текстов. Отрывок приводится со всеми подробностями, а затем анализируется с вниманием к словам.

Закись азота и эфир (в особенности закись азота), в известной дозе примешанные к воздуху, в исключительной степени стимулируют мистическое сознание. Истина неизмеримой глубины, кажется, открывается перед вдохнувшим их. Эта истина, однако, испаряется или ускользает в тот миг, когда человек приходит в себя; и если остаются какие-либо слова, в которые она, как казалось, была облечена, они оказываются сущей чепухой. Тем не менее ощущение того, что за ними скрывается глубокий смысл, остаётся; и мне знаком не один человек, которые убеждён в том, что в трансе, вызванном закисью азота, мы получаем подлинное метафизическое откровение. (ПРИМ.2)

Несколько лет назад я сам сделал некоторые наблюдения относительно этого аспекта опьянения закисью азота и опубликовал их. В тот момент моим умом овладел один вывод из сделанных наблюдений, и моё мнение о нём как о соответствующем истине с тех пор не пошатнулось. Вывод таков, что наше обычное, бодрствующее сознание, рациональное сознание, как мы его называем, есть всего лишь один особый вид сознания, в то время как повсюду кругом него, отделённые от него тончайшей пеленой, располагаются возможные совершенно другие формы сознания. Мы можем проживать наши жизни, не подозревая об их существовании; но употребите необходимый возбудитель, и при малейшем прикосновении они являются во всей своей полноте, чётко выраженные типы умственных состояний, которые, возможно, обладают некой областью применения. Окончательным не может быть ни одно представление о вселенной во всей её полноте, не принимающее во внимание эти другие формы сознания. Вопрос в том, как к ним относиться, ибо они настолько сильно идут вразрез с обычным сознанием. Однако же они могут обусловить наши воззрения, хоть и не могут предоставить нам формулировки, а также могут открыть для нас новую область, хоть и не могут предоставить нам её карту. «В любом случае для нас это запрет преждевременно решать, что мы разобрались с реальностью».

Вспоминая мои собственные переживания, я могу сказать, что все они сводятся к некоему озарению, и я не могу удержаться от того, чтобы приписать ему некое метафизическое значение. Главный его мотив это, несомненно, примирение. Как будто бы все противоположные стороны в мире, противоречия и распри которых служат причиной всех наших тягот и бед, сливались воедино. (James 1902)

В первом абзаце Джеймс ссылается на свой личный опыт с данными веществами в качестве источника знаний о них. Он высказывается с авторитетом знакомого с этим непонаслышке человека, упоминая об условленных дозах: «в особенности закись азота, в известной дозе примешанная к воздуху». Он указывает на такое отличительное свойство, как неописуемость (стандарт, который у него распостраняется на мистические опыты в целом) – ощущение глубокого смысла, для передачи которого язык непригоден, и даже нелеп. Остальная часть длинного отрывка служит примером апофатического приёма сообщения о том, что то, о чём вы только что заявили, не может быть изложено словами: имеются в виду глубинные смыслы, присущие психоделическому опыту.

Во втором абзаце задействовано множество уровней убеждения. Отстаивается неопровержимость природы опыта: В тот момент моим умом овладел один вывод из сделанных наблюдений, и моё мнение о нём как о соответствующем истине с тех пор не пошатнулось. Уверенность, вызванная опытом, устойчива, несмотря на его неописуемость. Эта уверенность действует как нечто оставляющее возможности – подобно ноге, просунутой в космологическую дверь – для неуверенности, нечто свидетельствующее об уместности неуверенности, с учётом, фактически, области неведения, открываемой этими опытами: они могут влиять на воззрения, хоть и не могут предоставить формулы, и могут открыть путь в какую-то область, хоть и не могут предоставить её карты. «В любом случае для нас это запрет преждевременно решать, что мы разобрались с реальностью».

Мы живём, сто лет спустя, в тот исторический момент, когда само сознание не является частью «всего», рассматриваемого в физических «теориях всего»: это непризнавание внутренних миров, которое уже входило в силу во времена Джеймса. Язык Джеймса полон сильных выражений: овладел, запрет, не пошатнулось. Новизна переживаний («Вопрос в том, как к ним относиться, ибо они настолько сильно идут вразрез с обычным сознанием») предваряет позднейшее выстраивание моделей разночастных состояний сознания. Слово «неземной» многие используют для того, чтобы описать и представшие перед ними причудливые явления, и эпистемологический прорыв, который требует переопределения границ не только сознания, но и «жизни, вселенной, и всего сущего». Называется суть переживания: Главный его мотив это, несомненно, примирение. «Как будто бы все противоположные стороны в мире, противоречия и распри которых служат причиной всех наших тягот и бед, сливались воедино».  Это – coni­unc­tio oppos­i­to­rum алхимиков, слияние противоположностей. Оно связано с «ляписом» или «философским камнем», который, согласно Юнгу, и лежит в основе, и является целью алхимического делания. (Jung 1953) Текст Джеймса убедителен благодаря свойству проницающего соблазна – приглашению читателя испробовать на себе психоделический опыт. «Тончайшая пелена» наводит на мысли о танце Саломеи с семью покрывалами, и перекликается с более ранним упоминанием запелёнывания (неудовлетворительного) предположительно обнажённой истины неизмеримой глубины. Упоминание «возбудителя» и «прикосновения» усиливает этот соблазн. Этот фрагмент увязывает соблазн как тончайшую пелену и как слияние воедино иерогамию или священный брак. Соблазн сулит не что иное, как исчезновение всех наших тягот и невзгод. Эксперимент на себе манит.

Является ли основным правом для разумного существа сказать: «в данный момент – в будущем это может быть пересмотрено – вот это для меня реально»? Задавая эти вопросы, я выдаю свои либертарианские взгляды в области процесса познания. Окончательное определение того, что реально, а что вымышлено, для конкретного психонавта является вопросом его личного опыта, эпистемологических предпочтений, и сравнительного участия в поддержании правил приличия «договорной реальности».

Эпистемологическая дихотомия: субъективное и объективное

В этом разделе я отмечаю некоторые из концептуальных проблем, которые делают исследование психоделического опыта непростым с научной точки зрения. Главная проблема – это вопрос «субъективного» и «объективного» как необходимых в науке категорий, эпистемы, главенствующей в начале эры психоделики. Вытеснение субъективного из научной эпистемы (Varela and Shear 1999; Wal­lace 2000) и противоречивое положение самого «я» в исследованиях сознания подчёркивают эпистемологический конфликт. Медиа-теоретик Дэвид Поруш даёт описание этой диалектики:

Из-за наследия рационализма и настойчивой объективизации наблюдателя наука полагается на дискурс, при котором чрезмерно трудно охватить или описать познание в действии.

(Porush 1993)

«Трудная проблема», введённая философом Дэвидом Чалмерсом – это проблема того, как совместить объективные данные (или данные от третьего лица) относительно мозга и поведения с субъективными отчётами (или отчётами от первого лица) о пережитом в сознании. Эта трудная проблема становится гораздо труднее, когда вторую половину данных, субъективную, главенствующая научная эпистема подвергает подчисткам, обвинениям в недостоверности и сокращениям. Как утверждает Пьер Вермерш (Pierre Ver­m­er­sch) в отредактированном сборнике текстов Варелы и Шира «Взгляд изнутри: исследования сознания от первого лица» (The View from With­in: First-Per­son Approach­es to the Study of Con­scious­ness):

В результате того, что я посвятил многие годы чтению литературы, посвящённой интроспекции, у меня иногда возникает впечатление перегруженности негативными импликациями всех критических возражений, вплоть до такой, чтобы почти полностью забыть о действенности интроспекции на практике. Следует ли нам тратить время на то, чтобы критиковать критиков интроспекции?

(Ver­m­er­sch in Varela and Shear 1999)

Научный дискурс в отношении отчётов человека о происходящем «внутри него» в целом оформлен с точки зрения грамматики, основываясь на действующих лицах и точках обзора. Мы говорим о методах первого лица и третьего лица: такие утверждения могут скрыть тот факт, что при составляющий отчёт человек может выбирать из нескольких точек обзора, с позиции которых будет вестись повествование. Более тонким вопросом, чем: вопрос о том, какая из этих точек обзора наиболее подходяща для изучения сознания, находящегося в изменённых состояниях, будет: «Как мне охарактеризовать точку обзора, исходя из которой определяется этот выбор?» Или ещё лучше: «Что такое та мета-точка обзора, которая может по мере развития нарратива скользить от одной точки обзора к другой?» Другими словами, какова моя точка обзора, когда я задаю эти вопросы? Это вопрос, сформулированный отчасти чтобы пошатнуть допущение, распостранённое в области исследований сознания, что таковая точка обзора должна быть избрана, а затем, основываясь на ней, будут признаны подходящими определённые методы.

Варела и Шир делают важное замечание:

Тут методология, очевидно, крайне важна: без последовательного наблюдения мы фактически не можем выдавать феноменологические описания, которые были бы в достаточной степени ценными и ненавязчиво взаимосвязанными в сравнении с отчётами от третьего лица. Главный вопрос таков: Как, собственно говоря, это делать? Есть ли доказательства того, что это возможно? И если да, каковы будут результаты? (Varela and Shear 1999)

Отвечая на вопрос, как, собственно говоря, это делать, Варела и его коллеги описывают три метода: интроспективный подход из научной психологии; феноменологическую редукцию из традиции, основанной Гуссерлем; и прагматичный подход буддийских и ведических медитативных практик. Феноменологическое эпохе́, понятие, заимствованное у Гуссерля, восходящее к Аристотелю и Декарту, предполагает способность «заключить в скобки» рассматриваемый феномен, отделив его, по сути, от мира и всех сопутствующих убеждений и «натуралистических» воззрений. (ПРИМ.3) Было отмечено, что Гуссерль так и не преуспел в том, чтобы обучить других искусству феноменологической редукции. Эта практика, по описанию, настолько же труднодостижима, как и полное развитие созерцательной практики – третий метод, предлагаемый Варелой. Нейрофеноменолог Чарльз Лафлин также рекомендует развитую созерцательную практику в качестве желательного предварительного условия для наблюдения сознания. Оба этих подхода, феноменологический и созерцательный, весьма подробно анализировались. В плане идей они предлагают необходимый противовес утверждениям науки о том, что все виды «самосозерцания» по сути бесполезны, если и не для хорошего самочувствия индивида, то для обретения знаний в сфере науки. В качестве полезных методов, которые нужно практиковать – или даже овладеть ими в совершенстве – прежде чем начинать изучение собственного сознания, они не сильно годятся. С этим недостатком дело не в том, что их эффективность сомнительна. Просто подобная практика, по крайней мере в случае медитации, достигает уровня полного развития лишь по прошествии многих лет. Можно задаться вопросом: может ли быть, что Варела и другие, подавая голос в защиту методов первого лица с позиций меньшинства, в каком-то смысле занимаются гиперкомпенсацией, предлагая столь продвинутое и длительное обучение для обзора от первого лица? При обучении объективному методу третьего лица всё-таки поддержание объективности, устойчивость наблюдающего «я», единообразие «я» у нескольких наблюдателей и умение наблюдать предполагаются как нечто само собой разумеющееся, этот метод не требует особенных тренировок помимо овладения различными инструментами.

Модели множественных состояний реальности и сознания

В следующем разделе приводятся модели сознания как существующего в множественных состояниях или на множественных уровнях ума-тела. Эта модель сознания как ряда уровней или состояний – такая же древняя, как философии буддизма и веданты, также она встречается в медицинских и психологических построениях. Хотя в каждой из этих философий, духовно-психологических практик и академических дисциплин присутствует своя классификация содержимого этих уровней, и свои способы достижения этих уровней, их изучения и управления ими, модель сознания (и реальности), включающая множественные состояния и поделенная на уровни, применяется часто.

В конце семидесятых Чарльз Тарт, занимавшийся исследованием сознания, разработал модель уровней сознания, включающую несколько состояний, и призвал к введению «привязанных к конкретному состоянию наук». Тарт предположил, что каждое состояние сознания являло собой отдельную реальность, что, следовательно, предполагало различные методы изучения. Том Робертс утвердил модель множественных состояний как вызывающую весьма полезный общий исследовательский вопрос в психоделической науке: «Насколько разнится (вставить изучаемую переменную) между одним состоянием тела-ума и другим?» (Roberts 2006) Вопрос множественных состояний поднимается в рамках того, что Робертс называет парадигмой множественных состояний (mul­ti-state par­a­digm), выведенной из модели раздельных изменённых состояний сознания (dASC) Тарта. (Tart 1980) Модель уровней сознания, расположенных на шкале «восприятие-галлюцинация» за авторством Роланда Фишера обсуждалась в главе 2. Концепция «туннеля реальности» Тимоти Лири привносит конструктивистский взгляд на реальность как фильтруемую на уровне отдельного человека в зависимости от его совокупного лингвистического и социального кондиционирования, а следовательно, множественную. (Leary 1979; Leary 2001) Джон Лилли присваивает классификационные номера уровням сознания, увязанным с вибрационными уровнями Гурджиева и буддийскими медитационными состояниями, порождающими сильно различающиеся реальности, от райских до адских. Описание монофазных и мультифазных обществ (в главе 1) Чарльза Лафлина говорит в поддержку модели, так же включающей один или несколько уровней сознания. Лафлин, кроме того, утверждает:

Как отмечалось ранее, многие народы планеты рассматривают своё существование как проживание в мире, включающем несколько реальностей. Как правило, существуют три царства реальности, каждое из которых состоит из одной или нескольких отдельных реальностей, которые могут сополагаться, выстраиваясь по вертикали: верхний мир, средний мир, нижний мир. Практический доступ к этим царствам и составляющим их реальностям главным образом осуществляется через отдельные фазы сознания, доступные либо всем, либо тем, кто специализируется на достижении нужной фазы сознания. К примеру, в некоторых традиционных сообществах американских индейцев то, что мы воспринимаем как «обычное бодрствующее состояние сознания», воспринимается как злополучная фаза, во время которой душа и тело склеены вместе. В альтернативных фазах сознания, к примеру, во сне, душа освобождается от тела, так что она может летать и общаться с другими душами и духами. Мы, западные теоретики, не сумели оценить как следует теснейшую связь между приобщением к переживаниям в альтернативных фазах сознания и множественными реальностями, отображёнными в традиционных космологиях. (Laugh­lin 1990)

■ Рисунок 57: Верхняя часть огромной ступы в Катманду. Ступа заключает в себе несколько символических значений, одним из которых является отображение множества уровней реальности. HP Wiki­me­dia com­mons

В нижеследующих разделах собраны разнообразные модели множественных состояний реальности и сознания.

Рой Эскотт и «Три VR»

Художник, педагог и теоретик медиа Рой Эскотт переносит дискурс психоактивных растений и шаманского опыта в область искусства в своём обсуждении «трёх VR». Первая, «валидированная реальность» (Val­i­dat­ed Real­i­ty), обозначает «наш повседневный опыт» и знакома нам всем. Для психонавта это «обычная реальность», та реальность, куда возвращается душа после своего путешествия. Это старорежимная вселенная «здравого смысла» причин и следствий, тот образ видения мира, которому нас учат в школе, договорная реальность, рано установившаяся в наших жизнях вследствие постоянного повторения её постулатов. Как «виртуальная реальность» (Vir­tu­al Real­i­ty ) описывается сфера создающих эффект присутствия интерактивного искусства и цифровых технологий. «Вегетальная реальность» (Veg­e­tal Real­i­ty) может быть понята в контексте техноэтики как трансформация сознания с помощью растительных технологий». (Ascott 2001) В определении Роя Эскотта техноэтика – это «конвергентная область практики, преследующая цель исследования сознания и взаимосвязанности при помощи цифровых, телематических, химических или духовных средств, охватывающая и интерактивные, и психоактивные технологии, и «сырые/влажные медиа», [moist­media; Эскотт использует moist как понятие, объединяющее wet биологических процессов и dry вычислительных систем – прим.пер.] применённые творчески». С точки зрения современного искусства и технологий, Эскотт рассматривает реальность как различным образом смешанную, дополненную, смоделированную, разделённую на слои и виртуализированную. (Ascott 2003)

То, насколько свободно совершаются эти манипуляции, отражено Джоном Перри Барлоу (John Per­ry Bar­low) в обсуждении технологий виртуальной реальности:

Я думаю, что попытки создать убедительные искусственные реальности преподадут нам такой же унизительный урок в отношении реальности, какой преподал нам искуственный интеллект в отношении ума [ … ] а именно, что мы ни черта об этом не знаем. Я никогда не придерживался шаблонов относительно вашего Вопроса Реальности. Мне кажется, что виртуальная реальность продолжит развеивать фантазию о том, что «реальность» есть факт. Она ещё раз напомнит нам о непрерывной связи мира снаружи и мира внутри, ещё раз приложив как следует старинную афёру объективности. «Реальный», – как говорит Кевин Келли, – «будет одним из наиболее условных слов в нашем обиходе».

(Bar­low 1993)

Эту спутанную социальную историю технологического перехода к виртуализации реальности и использования психоделиков научно-техническими работниками в различных целях сложно записать по причинам, которые А.Ю. Сириус (R.U. Sir­ius, псевдоним Кена Гоффмана) отлично излагает в статье, опубликованной в 2006 году, посвящённой обзору двух книг по этой теме: «Что сказала Соня: как контркультура шестидесятых задала форму персональных компьютеров» Джона Маркоффа (John Markoff’s What the Dor­mouse Said: How the ’60s Coun­ter­cul­ture Shaped the Per­son­al Com­put­er) и «От контркультуры к киберкультуре: Стюарт Бранд, «Сеть всей Земли» и расцвет цифрового утопизма» Фреда Тёрнера (Fred Turner’s From Coun­ter­cul­ture to Cyber­cul­ture: Stew­art Brand, the Whole Earth Net­work, and the Rise of Dig­i­tal Utopi­anism).

Связь между создателями локомотива современной мировой экономики и контркультурными воззрениями, которые были популярны среди молодёжи в шестидесятые и семидесятые была в некотором роде данностью в культурной среде, в которую мы (журналы “High Frontiers/Mondo 2000”) оказались погружены, когда восьмидесятые влились в девяностые. У всех был «опыт»… Но эти намечающиеся дизайнеры будущего не были предрасположены к тому, чтобы много болтать на публике о своих корнях – «сексе, наркотиках и сомнении в авторитетах». Всё-таки большинство из них хотели привлечь венчурный капитал и продавали свои игрушки и инструменты рядовым потребителям эры Рейгана-Буша. В том, чтобы сказать общественности: «А, кстати. Все эти штуки? С их помощью контркультура сегодня планирует изменить мир», – не было почти никакой или вовсе никакой выгоды». (Sir­ius 2006)

Протоколы реальности Джона Лилли

Протоколы Джона Лилли демонстрируют подход к проблеме множественной реальности с позиций методологии:

В процессе научного исследования какой-либо из внутренних реальностей я прибегаю к следующим метапрограммным шагам:

1. Выявить, насколько это возможно, где находятся новые пространства, каковы основополагающие убеждения, нужные для того, чтобы туда попасть.

2. Принять основополагающие убеждения этого нового пространства как если бы они были истинными.

3. Отправиться в это пространство в состоянии полной осознанности, исполненным сил, сохраняя всё, неважно, насколько нейтральными, насколько экстатическими или насколько болезненными будут переживания.

4. Вернуться сюда, в нашу лучшую из консеснусных реальностей, временно отбросив эти основополагающие убеждения нового пространства и приняв убеждения исследователя, беспристрастно, хладнокровно, объективно рассматривающего записанные переживания и данные.

5. Проверить текущие модели этой консенсусной реальности.

6. Сконструировать модель, которая включает в себя эту реальность и ту, новую, более всеохватывающим и точным образом. Неважно, насколько болезненными будут такие пересмотры моделей: удостоверьтесь, что они включают в себя обе реальности. [выделено мной – прим.авт.]

7. Не преклоняйтесь перед одним человеком, группой людей, пространством или реальностью, не боготворите их и не бойтесь их. У исследователя, путешественника, нет места для подобного багажа (Lil­ly 1977a)

Когда общаешься с Другим в психоделическом мире, полезно иметь под рукой протоколы. Протоколы Лилли – это продуманный способ управлять своей установкой так, чтобы охватывать множественные миры, чтобы подходить к делу интерпретации и составления моделей с беспощадной (одно из любимых слов Лилли) интеллектуальной честностью, поддерживая гибкость в отношении принятия и отказа от целых (в случае, если они временны) систем убеждений. Эти протоколы напрямую проистекают из его основного утверждения: «В сфере ума то, во что веришь, как в истинное, истинно или становится истинным в пределах, которые можно установить на основе внутреннего и внешнего опыта. Эти пределы проявляются как дальнейшие убеждения, за которые тоже можно выйти».

В ходе своих исследований я обнаружила, что придерживаться этого протокола постоянно сложно. Креоды (в данном случае – выработавшиеся привычки мыслить, чувствовать и верить определённым образом) укоренены, и новизна требует больше работы во всех отношениях, чтобы свыкнуться с ней. Но попытка обратить внимание на нечто в обычных условиях невидимое (поскольку я настолько легко воспринимаю базовые предположения о «реальности» как данность) – это умственная практика, которую я считаю приносящей значительные результаты в процессе поисков знания в психоделическом мире. Лилли мог бы назвать это «добровольной приостановкой веры в предлагаемые обстоятельства» (the will­ing sus­pen­sion of belief): эта позиция подводит его точку зрения ближе к феноменологическому эпохе́. Такую точку зрения становится легче поддерживать, когда нерегулярные путешествия в другие миры становятся более регулярными. Протокол Лилли не отдаёт предпочтений ни обычному, ни необычному состоянию сознания, но пытается учесть оба при построении новой модели реальности, включающей множественные состояния ума и множественные реальности.

И Теренс Маккенна, и Джон Лилли рекомендуют никогда не забывать про скептическую точку зрения. Маккенна также ясно даёт понять, что отчёт о субъективном материале необходим. При описании структуры и биологической активности психоделического вещества язык биохимии никак не отражает значительную странность переживаний. Описание содержания виденческого состояния – изображений, окружающей среды, нарративов, невиданных доселе конфигураций пространства-времени, пантеона Других, языков и информации, полученной в ходе опыта – зачастую является куда более неудобоваримым для научной картины мира. Мой подход к психонавтической практике прост: занять феноменологическую позицию рассказа о том, что я лично ощущала и переживала, настолько подробного, насколько это возможно – не умалчивая о чём-либо лишь потому, что это звучит не слишком правдоподобно, может вызвать осуждение общественности или потребует постоянного пересмотра моего мировоззрения. Это действие включает в себя ясное осознание форм неизречимости (подробно описанных в главе 1) по мере того, как они возникают в ходе практики.

Басараб Николеску и трансдисциплинарность

Онтологический статус опыта в области психоделики оказывается под вопросом на каждом шагу: было ли воспринятое (взаимосвязанность всей природы, включая самого себя; море исполинских светящихся фиолетовых змей) реальным? И если да, то в каком смысле? «Реальность» и «уровень Реальности» в тех определениях, которые даёт им Басараб Николеску, подходят для обсуждения реальности в области психоделики. Николеску – румынский физик-теоретик, изучавший мистика Якоба Бёме (1991). Сформулированная им «трансдисциплинарность» – это попытка предложить теоретическую основу для интеграции знаний с нескольких уровней реальности: квантовой физики, классической физики и мистического опыта. Она возникла на фоне того, что Николеску называет «дисциплинарным Большим Взрывом», «вавилонизацией» и дроблением научных дисциплин и их языков. Мультидисциплинарность и интердисциплинарность – это два ответа на это дробление. Николеску определяет мультидисциплинарность как изучение темы исследования с перспективы не одной, а нескольких дисциплин одновременно, при котором открытия, совершённые за пределами «основной» дисциплины, выступают в качестве дополнений. Интердисциплинарность определяется как «перенос методов из одной дисциплины в другую», но с задачами, остающимися строго в рамках дисциплинарного исследования как такового.

Здесь значение, придаваемое нами слову «реальность», является одновременно прагматическим и онтологическим. Как «Реальность» (с большой буквы Р) мы в первую очередь собираемся обозначить то, что не даётся нам в переживаниях, репрезентациях, описаниях, изображениях или математических построениях.

(Nico­les­cu 2002)

Для Николеску Реальность есть главная тайна, объемлющая все уровни Реальности, которые мы испытали в ощущениях и описали. Реальность с большой буквы Р равнозначна Неизречимому Маккенны с большой буквы Н – главной тайне, выражаясь словами Теренса Маккенны.

Геделевское строение Природы и знания гарантирует постоянное присутствие неизвестного, неожиданного и непредсказуемого… Открытие трансдисциплинарности предполагает, по самой своей природе, отказ от всех догм, всех идеологий, всех закрытых систем взглядов. Это открытие – признак рождения нового типа мышления, нацеленного не столько на получение ответов, сколько на формулирование вопросов. Сам Субъект есть непостижимый вопрос, который обеспечивает постоянство вопрошения.

(Nico­les­cu 2002)

Я рассматриваю представление Николеску об «открытии» как методологическое средство для достижения цели, привносящее готовность принять неизвестное, неожиданное, и непредсказуемое. Николеску описывает три вида открытия: открытие одного уровня Реальности навстречу другому уровню Реальности; открытие нового уровня восприятия навстречу другому уровню восприятия; и «открытие навстречу области абсолютного сопротивления, которая связывает между собой Субъект и Объект».

Идея уровня реальности крайне важна:

Под «уровнем реальности» мы намереваемся обозначить совокупность систем, инвариантных по определённым законам: к примеру, квантовые объекты подчиняются законам квантовой физики, которые в корне отличаются от законов материального мира. Другими словами, два уровня Реальности различны, если при переходе от одного к другому существует разрыв между законами и разрыв между основополагающими понятиями (такими, к примеру, как причинно-следственная связь). Никому не удалось найти математическую формулировку, позволяющую совершить трудный переход из одного мира в другой.

(Nico­les­cu 2002)

Бенни Шенон описывает это различие между реальностями в рассказе о своём опыте наблюдения за очистительным ритуалом, включающим пронос благовоний над телом «мадриньи» во время церемонии айяхуаски:

Я испытал в буквальном смысле именно это – увидел, как с помощью заклинаний творили щит против злых сил. Всё это, казалось, обладало весьма серьёзным, мрачным очарованием, и явно было исполнено волшебства. Если бы мне пришлось определять, что делало это всё столь таинственным, я бы сказал, что это был тот факт, что, с одной стороны, всё принадлежало иной реальности, но в то же время было реальным. Повторюсь, не было ощущения галлюцинации как таковой – строго говоря, то, что я видел, было реальным, и тем не менее всё это было необыкновенным и волшебным.

(Shanon 2002)

Описываемый им мир магии и видений управляется другими законами – к примеру, законами относительно влияния намерений одного человека на здоровье другого, и относительно действенности ритуальных жестов. Как отмечает Шенон, для человека со стороны, попавшего на церемонию, не находящегося под воздействием видений айяхуаски, очищение с помощью благовоний является символическим; для участника, находящегося внутри реальности айяхуаски, действие буквально, как и те возможные напасти, от которых оно защищает. Эти законы действуют в их зоне реальности. Рой Эскотт называет такую разновидность опыта «двойным сознанием».

Под двойным сознанием я подразумеваю состояние, которое позволяет в одно и то же время иметь доступ к двум ощутимо различным областям переживаний.

(Ascott 2003)

Психоделический мир в этой схеме является ещё одним уровнем реальности, или несколькими уровнями, в котором или которых действуют другие законы. Основываясь на различии законов для разных уровней реальности, Николеску утверждает, что к разным уровням реальности применима разная логика. В частности, он называет «Закон включённой середины» как одну из опор трансдисциплинарности (смотри главу 3). Применив это к проблеме различных уровней реальности и сознания в психоделическом опыте, я сформулировала идею о примерном делении между тем, что я называю «правилами очевидности» в обычной реальности, имея в виду законы логики и доводы, лежащие в основе устройства рациональности и науки, и «правилами самоочевидности», заключающимися в том, что что-то оказывается самоочевидно, иногда неопровержимо, истинным, в состояниях изменённого сознания. Самоочевидность сама самоочевидна. Интеграция знаний, полученных в различных состояниях, происходит именно в процессе диалога между этими двумя видами логики. Николеску описывает единство, лежащее в основе кажущихся противоречащими друг другу версий Реальности, таким образом:

Отсутствие непрерывности, воплощающееся в квантовом мире, также воплощается в строении уровней Реальности. Это не препятствует сосуществованию двух миров. Пример тому – наше собственное существование. Наши тела вмещают в себя одновременно и макрофизическую, и квантовую структуры.

(Nico­les­cu 2002)

Дальнейшие разрывы между уровнями реальности допускаются в его трактовке мистической реальности Бёме. Николеску ведёт речь в терминах, похожих на термины Уильяма Джеймса, о воссоединении:

Трансдисциплинарность преодолевает дуализм пар бинарных противоположностей: субъекта/объекта, субъективности/объективности, материи/сознания, природы/божества, простоты/сложности, редукционизма/холизма, разнородности/единства. Этот дуализм преодолевается открытым единством, которое включает в себя и вселенную, и человека.

(Nico­les­cu 2002)

Николеску утверждает, что строгость трансдисциплинарности – это «усиление научной строгости до такой степени, чтобы учитывать не только вещи, но и сущности и их взаимоотношения с другими вещами и сущностями».

Единство, напоминающее о «примирении» Джеймса, предстаёт в поэтическом описании Николеску «гармонии между уровнями восприятия и уровнями Реальности».

При рассмотрении с точки зрения трансдисциплинарности, классическая дихотомия реальное/воображаемое также исчезает. Мы можем представить уровень Реальности как вывернутое состояние всех уровней восприятия; и мы можем представить уровень восприятия как вывернутое состояние всех уровней Реальности. Реальное – это вывернутое воображаемое, а воображаемое – это вывернутое реальное. Древние были правы: определённо существует imag­i­na­tio vera, основополагающее, истинное, творческое, визионерское воображение. Выворачивая всё раз за разом, мы изобретаем самих себя.

(Nico­les­cu 2002)

Франсиско Варела и исчисление самоотносимости

Франсиско Варела, один из сооснователей Центра Трансдисциплинарных Исследований Николеску (Nico­les­cu 2002), разработал своё «Исчисление взаимоотносимости» как продолжение «Законов формы» Джорджа Спенсера-Брауна. Идеи Спенсера-Брауна имели весьма большое влияние в кругах сторонников «кибернетиков второго порядка» (ПРИМ.4) в начале семидесятых. В эти круги входили некоторые ключевые фигуры в психоделических и кибернетических исследованиях, занятия которыми в случае некоторых персон пересекались. На мероприятии в университете Эсален в 1973 году, конференции Американского Университета Мастеров (или АУМ), собрались Джон Лилли, Грегори Бейтсон, Алан Уоттс, Хайнц фон Фёрстер и другие. Согласно Адриану Лэйнгу, сыну Рональда Лэйнга, британского психиатра, экспериментировавшего с ЛСД, Спенсер-Браун был «учеником» его отца. (Pick­er­ing 2011) Лэйнг написал краткое предисловие к «Законам формы». В ходе конференции произошло пересечение и взаимное обогащение идей и практик, вращавшихся вокруг ЛСД, восточного мистицизма и кибернетики второго порядка.

Ключ к пониманию исходной формы самоотносимости – это то, как самоотносимость попадает в язык. Как упоминалось ранее, противоречия возникают, когда язык применяется сам на себя, то есть, возникает утверждение, равнозначное отрицанию этого самого утверждения. Эта противоречивая форма парадигматична для случаев самоотносимости не только в языке, и фактически является лишь следствием кругового замыкания оператора и операнда в любом из выбранных нами случаев самоотносимости.

(Varela 1974)

Продолжение «Исчисления индикаций» Спенсера-Брауна за авторством Варелы также использует третий логический терм, форму возврата в форму, вдобавок к «отмеченным» и «неотмеченным» состояниям Спенсера-Брауна (смотри главу 3). Он увязывает этот возврат с самоотносимостью; возврат – это закономерность автономии, главного понятия для описания аутопойезиса.

Автономия в этом ключе рассматривается как порождающая две стадии формы, если этот непрекращающийся процесс разложить на составляющие. Вводя третье автономное состояние внутри формы, мы лишь возвращаем в наше поле зрения то, что было в нём в начале, то, что мы теперь можем увидеть лишь отражённым в самом языке в качестве сегментов мира. И наоборот, взяв самоотносимость и время в качестве нити Ариадны, ведущей нас сквозь последовательность уровней, мы подробно останавливаемся на составных частях этих уровней вплоть до нашего собственного единства с миром, и таким образом находим способ вернуть изначально утраченное единство

(Varela 1979)

В этом компактном заявлении Варела совмещает свою философскую точку зрения на единство с двойственной природой научной дисциплины, в рамках которой он действовал, и с ролью, которую естественный язык и внедряемая им логика играет в поддержании мира как сегментов, а не единства, которое он собой представляет.

Роланд Фишер и саморефлексивность

Один из ранних исследователей психоделики Роланд Фишер борется со странной логикой саморефлексивности похожим образом. Он утверждает:

Тождественность мышления и бытия на первый взгляд содержится в простом утверждении: «Я мыслю». Но парадоксальная природа аналитического, логического мышления и парадоксальная природа человеческого существования или бытия отражаются в противоречивой природе самого утверждения. Парадокс «я мыслю» – это одновременно утверждение на объективном языке (о «я») и утверждение на метаязыке (о «я мыслю»). Это, следовательно, самоотносимое утверждение, которое даёт оценку собственной достоверности, а значит, не имеет смысла в обычной аристотелевской логике, где не разрешены сколько-нибудь многомерные утверждения. Это нарушение логики, а также и нарушение семантических правил, посколько и субъект «я» в утверждении «я мыслю», и система, которая утверждает, что мыслит, тождественны.

(Fis­ch­er 1977) [выделено автором]

Сознание прежде всего саморефлексивно. Парадоксами, связанными с саморефлексивностью, переполнен дискурс сознания. Эти парадоксы ещё больше усложняются в психоделическом дискурсе из-за экстремальных перемен состояний сознания и сопутствующих им сдвигов ощущения «я». Что (одиночное «я», самость, множественные «я») отображает что (одиночное «я», самость, множественные «я»)? Или, говоря словами суфийского мистика Ибн Араби: «Кто открывает кому чью тайну?» (Sells 1994)

Когда одиночное «я», самость, множественные «я растворяются наряду с не‑я, переносишься в Пустоту, одну из мириад масок Неизречимого. Этот круг саморефлексивности, где меняются местами причина и следствие, где Дайана размышляет о себе (одиночном «я», самости, множественных «я») – это устойчивая черта моих экспериментов на себе in vivo [на живом организме] на протяжении десяти лет. Психонавтическая практика развивается посредством рекурсии: отображения одиночного «я», самости, множественных «я».

Сама психонавтическая практика становится и методом вопрошания, и тем, о чём спрашивают. Её нарративы развиваются, исследуя различные аспекты практики, включая разработку цифрового инструментария, использование которого становится частью практики. Записи о психоделических сеансах итерационно развивались со временем, охватывая собственный процесс самопознания. Опорой для этого процесса было самоотносимое понятие Дэвида Поруша об эпистемологической действенности, разработанное в рамках статьи, посвящённой антропному принципу (ПРИМ.5), как ответ на спор между дискурсом науки и дискурсом литературы, определённый Чарльзом Сноу в качестве линии разлома в нашей культуре.

Описания любой обладающей разумом системы (и Вселенная, очевидно, к этому относится; художественная проза предоставляет другие), стремящиеся к эпистемологической действенности, должны включать в себя не только описания того, как система упорядочена и организована и того, как сообщаются её части, но и того, как она познаёт и описывает себя. Другими словами, любая действенная с точки зрения эпистемологии система должна включать в себя систему понятий, которые охватывают её собственную разумность.

(Porush 1993)

Поруш утверждает (ссылаясь на упомянутое им ранее табу на субъективность), что наука на протяжении трёх сотен лет целенаправленно лишала привилегий или исключала из научного дискурса человеческое «я» как интенциональный, экспрессивный субъект.  В то же время наука не может предоставить внутренне непротиворечивую модель естественного языка. Из-за наследия рационализма и настойчивой объективизации наблюдателя наука полагается на дискурс, при котором «чрезмерно трудно» охватить или описать познание в действии. Можно сказать, что теоремы о неполноте Гёделя выражают эту трудность с математической точки зрения. Эпистемология Поруша самоохватывающа; её действенность зависит от её способности к саморефлексивности.

Психонавтика, «исследование человеком психики посредством науки, неизбежно науки от первого лица» (Doyle 2010), ставит перед нами метологические проблемы, в особенности если господствующей эпистемой является наука от третьего лица и допущение насчёт обособленного, «объективного» наблюдателя – несмотря на выводы квантовой физики, сплавляющие вместе наблюдателя и наблюдаемое. Обесценивание субъективности как ненадёжной, и вместе с тем деконтекстуализация наблюдающего «я» (отрыв не только от объекта, за которым предполагается наблюдать, но и от наблюдения за самим собой в процессе наблюдения) – это то, что Донна Харауэй называет «божественным трюком, позволяющим из ничего рассматривать всё». (Har­raway 1991) «Божественный трюк» остаётся когнитивной игрой в напёрстки, пока я, как минимум, не смогу объяснить метод, при помощи которого я, деятель науки, совершаю это превращение точки обзора от первого лица со своими задачами, ценностями, чувствами и ожиданиями относительно моего исследования в позицию отстранённого, лишённого эмоций и ценностей, безличного наблюдателя, радикальную перефокусировку индивидуальности в приказном порядке даже без приложения эпистемологических усилий.

■ Рисунок 58: Естественный язык растворяется и возникает в змеящихся линиях. Движения руки следуют за энергичными движениями Радужного Змея.

Каковы результаты метода? К чему рассматривать способы, применяя которые мы изучаем себя, своё сознание, свой опыт? Теперь, начиная редактировать наш самоопределяемый текст, геном человека, мы сталкиваемся с запутанными этическими импликациями касательно того, как мы исследуем, подробно или поверхностно объясняем сознание. Низведение этого предмета до призрака внутри сырой/влажной машины или попытки окончательно стереть «я» и сознание как эпифеномены (эманации биологических процессов, которые сами случайным образом становятся плодами бессмысленного мироздания) закладывают фундамент для дальнейшего ограничения когнитивной свободы и прибавляет актуальности свежеозвученным опасениям нейроэтиков. Обесценивание субъективного как средства выработки знаний готовит почву для дальнейшего навязывания практик контроля над разумом, неважно, какие методы они предполагают: хирургические, фармакологические, технологические, юридические – или пытки.

Эпистемологический разрыв

Существует эпистемологический разрыв (ПРИМ.6) или разрыв между уровнями реальности – у каждого свой набор правил, своя эпистема – в психоделическом опыте. Величина разрыва эквивалентна величине разницы между опытом в обычной реальности и опытом в психоделическом мире.

8:59 утра, запуск

шаг первый – в корне изменяю ощущение тела – позволяю другой организующей форме – идентичности – придти на смену и показать, на что она способна – ощущение растягивающихся и сжимающихся обратно конечностей – представляю потоки энергии экстатические ощущения – можно ли описать вознесение? Физически – сейчас очень быстро пробегает по телу – закрой глаза и исчезни – запрошенная нить языка дарована (отчёт о сеансе 4 января 2003, 2 грамма сушёных Strophar­ia cuben­sis)

Величину данного в опыте разрыва легко замаскировать в нормализующем поле естественного языка, включая язык, к которому я прибегаю в самих отчётах о сенсах вроде приведённого выше – в нём она делается неясной.

запрошенная нить языка дарована

То, что происходило в это время, было борьбой между стремлением руки и ручки следовать за движениями Радужного Змея и желанием оставить словесный след в отчёте. Когда приводишь только слова без картинки, эффект нормализации более мощный, исходная странность опыта приглушается. Дальнейшая нормализация происходит посредством увязывания этих событий с знаниями из научных дисциплин, что может ещё более приглушить значительную странность фактического переживания.

Тут начинаются визуалы. Увеличение количества измерений – участвует всё тело – потоки чего-то устремляются сквозь него – радужный змей быстро быстро занимает всё пространство тела – теперь звук – такой чёткий – звук воспринимаемый телом лишь малая часть «того что слышишь» – можно восстановить обычное зрение тела – но зачем? Поднимается поднимается – следует лихая поездка – держись – радужный змей – молилась о попечении – мощные волны – не только в теле но и во всём пространстве-времени

вот оно

отпускай

(отчёт о сеансе 18 января 2003 года, три с половиной грамма сушёных Strophar­ia cuben­sis)

Разрыв превращается в восторг, и реальность, неважно, насколько тщательно её рассматривали, являет более глубокую тайну.

Заметки к главе 5

1. Даршан, согласно Википедии, в неофициальном использовании этого слова – «слово на санскрите, означающее «видение», в смысле факта рассмотрения или видения, зрелища, наваждения или чего-то увиденного мельком.
2. Джеймсу были известны труды проживавшего в Амстердаме и Нью-Йорке чудака Бенджамина Блада, который писал о своих опытах с закисью азота в книгах «Анестетическое откровение» (The Anes­thet­ic Rev­e­la­tion) и «Суть философии» (The Gist of Phi­los­o­phy).
3. Эпохе́ (έποχή, «остановка») – древнегреческий термин, который в трудах философов гипотетический момент, когда все суждения о существовании внешнего мира, а следовательно, о всём происходящем в мире, приостанавливаются.
4. Согласно Википедии «в кибернетике второго порядка, также известной как кибернетика кибернетики, исследуется устройство моделей кибернетических систем. В ней кибернетика исследуется с осознанием того, что исследователи являются частью системы, и осознанием важности самореферентности, самоорганизации, проблемы субъекта и объекта познания и так далее. Исследующие систему никогда не смогут понять, как она работает, находясь снаружи неё, потому что исследователи всегда входят в кибернетическую связь с наблюдаемой системой; то есть когда исследователи наблюдают систему, они воздействуют на неё и она воздействует на них».
5. Антропный принцип расширяет саморефлективность до космологических масштабов, до эволюционирующей вселенной, телос [цель] которой – совершенное самоуважение, самопроверка и самопознание: эта идею содержит индуистское представление о сети Индры, картины Алекса Грея, на которых изображены сети из глаз, и рассказ Борхеса «Алеф».
6. Этот термин был введён Гастоном Башляром, который утверждал, что научный прогресс происходил благодаря «радикальным разрывам», например, разрыву между мирами классической физики и релятивистской физики, и миром квантовой механики.