Раймонд Крумгольд – Тень Отца (Фрагмент сожжённого письма)

Нижеприведённый текст является сырым фрагментом повести страниц на шестьдесят, которую я писал в течении всего этого года. Повести, превратившейся в письмо к человеку, умершему ровно тридцать лет назад. Желающие прочитать стихи, о которых говорится в фрагменте, публикующемся в дату памяти, могут посмотреть сообщества в фейсбуке и вконтакте, куда выкладываются все тексты покойного. Полный текст повести будет обнародован немного позднее.

Р.К.

Эти несколько подборок – единственное, что досталось мне от вас. Единственное наследство. Фотографии и воспоминания родных и друзей не сопоставимы с прямой речью. А это именно ваша прямая речь, даже несмотря на возможные искажения при публикации. Прямая речь вашего подсознания.

На самом деле это основная ценность поэзии, способность вербализовывать невербализиуемое. Передавать непередаваемое. Эмоции и ощущения. Страхи и сны. В абсолютном большинстве случаев эта ценность остаётся потенциальной, за века существования поэзии сложилось гигантское количество  поэтических штампов и стереотипов, позволяющих складывать внешне правильные стихи без единого живого слова и тени мысли. Разумеется, такого рода тексты тоже передают личность автора, но для меня лично реальная ценность поэзии состоит только в способности человека впадать в совершенно архаический транс и вызывать слабый отзвук этого транса у читателя или слушателя. Выходить за пределы языка с помощью языка. Нырять в глубину. Если бы ваши стихи были лишь средством поднять социальный статус, выйти за пределы своего класса, я бы не стал писать эту маленькую книгу. Если бы они были только отражением ваших политических взглядов или только признаниями в любви вашей жене и детям, то я бы ограничился небольшой статьёй. Но вы говорите о том, что трудно повторить и сформулировать.

Можно составить целую схему из повторяющихся тем в ваших стихах. Белый цвет. Миф об Икаре. Семья. Но всё перечисленное в какой-то момент сводится к одному слову. Вы сами пытались назвать это бессмертием, совершая ошибку, которую до вас совершали тысячи молодых поэтов. Но в ваших стихах нет бессмертия. В ваших стихах – смерть. Ваша собственная смерть. Её неизбежность и неотвратимость. Необходимость жить, ощущая как исчезает время. Вы почти ни слова не говорите в этих текстах про свою неизлечимую болезнь, почти не упоминаете про годы тяжёлой депрессии и алкоголизма. Всё, что предшествовало появлению стихов, буквально, вынесено за скобки. У вас и были тексты, описывающие этот аспект прошлого, но я про них не знал до последнего момента. Всё, что сохранилось, фиксирует ваш внутренний мир в последние год-полтора вашей жизни. Судя по этим текстам, вы были в полном сознании. Даже странно, что Марина и ваши друзья, точно читавшие эти тексты, не сопоставляли их с состоянием вашего здоровья. Видимо дело в том, ощущение хрупкости существования и неизбежности смерти является общим опытом. Каждый разумный человек хоть раз переживал состояние осознания своей смертности, вся наша культура основана на необходимости обмануть себя и смириться с этим фактом. Это осознание смертности может придти самым неожиданным способом, лично меня, в своё время, разбудило описание авангардного фильма «Санитары Оборотни». Не сам фильм, а его описание в статье. Вы бы вряд-ли даже обратили внимание на подобное кино, но меня тот текст обдал волной холодного ужаса. До него я знал, что смертен, но не понимал реального значения этого знания. Но тут просто банальные слова про умирающего человека, который видит море и белый пароход, словно последняя крупинка соли в стакан хорошо солёной воды, привели к кристализации. И нечто подобное, наверняка, было у всех. По крайней мере у тех, кто читает стихи. Поэтому неудивительно, что ваши стихи воспринимаются при чтении не как частный опыт человека, с детства больного лимфогранулематозом. Ваш опыт близок и понятен всем, разница лишь в интенсивности переживания.

Конечно, это ощущение смертности не является единственной темой. Обычно оно просто присутствует в тексте, как белый фон. Иногда даже этот фон практически пропадает, причём это не означает, что речь идёт о слабых, «декоративных» стихах.

Здесь нужно уточнить, я вовсе не являюсь слепым поклонником, обожающим всё, что вы написали лишь по той причине, что это написано вами. Конечно у вас есть тексты, явно не дотягивающие до общего уровня. У всех есть такие тексты, тем более в ситуации, когда в итоге от автора остались в основном черновики. Сам феномен поэзии подразумевает определённую иерархию текстов и необходимость записывать всё, что к тебе приходит. Лучше всего про это сказал Йетс в предисловии к сборнику стихотворений Эзры Паунда. Даже величайшим поэтам лишь несколько раз в жизни удаётся написать нечто действительно великое. Только для того, что-бы поймать этот момент, нужно писать постоянно. Очень похожую мысль высказывал Готфрид Бенн. Я уверен, что вы даже не подозревали о существовании Паунда и Бенна, правый авангард в принципе не мог добраться до городской библиотеки. Но ваш пример в этом плане выглядит действительно убедительным. Вы писали всего три года. Судя по датам, дошедшие до нас тексты были составлены в основном в последний год. Судя по их количеству, в этот последний год вы беспрерывно писали. Мне лично по настоящему нравится только двадцать текстов, это сравнительно небольшой процент от общего числа. Но для реального понимания вас, или хотя-бы для убедительной иллюзии этого понимания, мне необходимы все ваши тексты. Со всеми стилистическими ошибками, пафосом, уходом в штампы. Со всеми приливами и отливами, позволившими вам, в итоге, написать эти несколько светлых и спокойных стихов о собственной смерти.

Можно сказать, что тема смерти и связанные с ней напрямую тексты – это ядро вашего творчества. Вокруг неё, как вокруг солнца, вращаются остальные темы. Какие-то ближе, какие-то дальше. Какие-то темы выглядят в итоге холодными и безжизненными. Например политика. Вы, безусловно, искренне верили в то, про что писали. Но хорошо написать про то, во что ты веришь ещё тяжелее, чем хорошо написать о том, кого любишь. Надо признать, что как раз лирика вам удавалась, в отличии от идеологии.

Если посмотреть на ваши тексты как на целое, то перед нами слепок внутреннего мира человека, который любил свою жену и двух маленьких детей, был счастлив возможности писать и старался не акцентировать внимание окружающих на одной своей проблеме. Конечно, другой читатель наверняка составит из ваших текстов свою картину, возможно отличающуюся от моей. Но для меня лично это единственный более менее ясный ваш портрет. Всё остальное как в тумане, но сопоставляя ваши темы и повторяющиеся образы, можно на миг взглянуть на мир вашими глазами. В принципе это всё, что мне от вас нужно.

У вас совсем небольшой комплекс текстов. Но для меня эти тексты, пусть не датированные и собранные в случайном порядке, слились в одно целое. В небольшой метатекст, в котором разные темы переплетаются между собой до полного смешения. Решив разделить в отдельные фрагменты разные аспекты вашего творчества, я быстро понял, что это практически невозможно. Это было бы невозможно для любого автора, но в вашем случае само количество сохранившихся текстов давало иллюзию, будто их можно рассортировать. У меня этого не получилось, хотя я очень люблю заниматься сортировкой и несколько раз брался за данную задачу. Всегда остаётся нечто, выпадающее за рамки структуры. Нечто единое, соединяющее в себе разные грани и исчезающее, когда эти грани разделяют. Анализируя комплекс ваших текстов я оказался, буквально, в роли патологоанатома. Я копался в вашем втором теле. Теле, составленном из ваших текстов. Даже составил примерную карту образов, которую сейчас с сожалением удаляю. Потому что, отслеживая хронологию и использование цвета, легко забыть главное. Саму поэзию. Любое настоящее стихотворение является иероглифом. Разделение этих иероглифов на составные части помогает мне хоть слегка понять вас. Но это только моё представление, моя специфическая реакция на них. Думаю, мне нужно было оставить ваши стихи в покое. Не прикасаться к ним. Ограничится тем немногим, что я знаю про вашу жизнь. Но я всё таки не смог себя остановить от попытки составить свой персональный каталог того, что невозможно каталогизировать.

В той дурацкой попытке я не просто разбил стихи по нескольким темам. Мне этого пришлось постоянно повторяться, используя один и тот же текст несколько раз в разных контекстах.

К примеру хронологию и использование цвета я, в итоге, решил не выделять в отдельные фрагменты. Датированные тексты можно было бы сделать своеобразным скелетом, но их слишком мало и по их качеству невозможно понять, какие из не датированных стихов были написаны в одно время с датированными. В свою очередь цвет использовался вами очень лаконично. Он разлит по всему вашему творчеству, но как художник вы были бы минималистом, в духе позднего Ротко. Ваши стихи почти монохромны, в них никогда не использовалось больше двух цветов. Обычно это белый. Потом зелёный как цвет жизни. Алый и красный, как кровь и огонь. Золотой как противоположенность белому. Голубой и синий, как цвет ностальгии, что явно связанно с вашим подростковым стихотворением. Я уверен, что вы никогда не слышали про Ротко, наш с вами соотечественник и согорожанин был полной противоположенностью советскому искусству. Не думаю, что его в ваше время упоминали даже в качестве отрицательного примера. Тем более не уверен в том, что вам бы понравились его полотна. Из ваших текстов мне ясно что вам нравились импрессионисты. Из единственной статьи – что вы с интересом анализировали живопись Гейкина, довольно далёкую от стандартного соцреализма. Но из этого вовсе не следует, что вам в то время понравился бы столь радикальный авангард. Мне лично Ротко близок и интересен, я всегда стараюсь зайти в музей, где есть его работы. В том числе и в «Центр Марка Ротко», специальный музей открытый в Даугавпилсе в Крепости. В этом году мы посетили его вместе с бабушкой, вашей матерью. Ей понравилось. Жаль, что вы не могли видеть эти картины нашими глазами.

В любом случае, если бы я был художником, то нарисовал бы ваши стихи в предельно лаконичной и абстрактной манере. Почти монохромными. С максимальным использованием белого фона. Но вы не были художником. Цвет для вас не был самодостаточным. Его значение в каждом тексте соответствовало смыслу текста.

Но я не умею рисовать. Я могу только пересказать то, что вы уже сказали. Составить каталог из образов, которые вросли в меня. Семья. Природа и город. Смерть. Ваш маленький, прозрачный до жути мир.

Это единственный момент, когда я действительно не хочу говорить в пустоту. Мне хочется услышать ответы на вопросы. Ещё больше мне хотелось бы, что бы вы услышали, что я думаю про ваши лучшие стихи. Не про все. Про лучшие. Я хочу знать, что я понял неправильно. Чего я не понял.

Я хотел бы спросить, почему у вас, нет ни одного текста про вашу мать и отца. Про деда и прадеда. Даже в стихах про войну вы не упоминаете того, кто её прошёл. В вашей поэзии есть только Марина и дети. Это странно, вы любили всю семью. Без исключения и разделения. Но факт остаётся фактом, стихов про ваших предков у вас нет. Только про потомков.

На самом деле вы успели написать про своих детей лишь три текста. Причём один о ещё нерождённом Юрисе, то есть, фактически, его можно отнести к любви к жене. Это вовсе не означает, что эта тема для вас не была важной, скорее наоборот, она выглядит слишком важной. Когда вы пишете о нас, своих детях, в получившихся текстах нет ощущения присутствующей смерти. Даже в виде отрицания, по ним не скажешь, что вы воспринимали нас как некую гарантию продолжения себя в роде. Правда в анкете, в ответ на вопрос о вашем представлении о счастье вы пишете, что стремитесь прожить жизнь так, что бы не было стыдно перед детьми. Следовательно в вас было ощущение того, что мы – своеобразные судьи, которые будут в будущем оценивать вашу жизнь. Только в стихах это ощущение никак не было сформулировано.

Я хотел бы спросить вас про ваши лирические тексты.

Не про все, к примеру «Я смотрюсь в тебя…» вопросов не вызывает. Это просто лучшее из ваших лирических стихотворений. Безусловно лучшее. Самое тихое, точное и наименее помпезное. Сравнение женщины с зеркалом напоминает схожее сравнение в тексте «Зеркало» но там оно прозвучало в более тёмном смысле. Только этот текст про конкретного человека не несёт в себе никакого двойного смысла. Вы действительно любили Марину и действительно видели в ней себя. Но меня поражают «Звездные моря…»

Это очень неожиданный текст. Неожиданный в том плане, что в нём однозначно описаны переживания влюблённого на ночном свидании. Человек замёрз. Спички отсырели и ему нечем осветить циферблат. Обычная ситуация. Необычно то, что автор текста давно и счастливо женат и нет ни малейших оснований предполагать, что вы хоть раз даже задумывались об измене. Более того, к тому времени вы давно бросили курить, поэтому никаких спичек в кармане у вас быть не должно.

Единственное объяснение для меня – текст основан на прошлом опыте. Ваше знакомство произошло как раз зимой, и если вы назначали друг другу свидания, то описание ожидания было бы именно таким. В противном случае перед нами чисто литературное упражнение, абстрактная фантазия. Это ещё одна вещь, о которой я бы хотел вас спросить. Был ли этот текст только фантазией и если нет, то что в действительности за ним стояло. Но у вас в черновике есть очень слабый текст на туже тему. Томление влюблённого. И странный стих про верность как «клеть для поэта».

Я хотел бы узнать, почему, выбирая синонимы для своей любви вы вспоминали первый лёд и небо, тяжёлое от белизны первого снега. Мне интересно ваше определение для «осеннего вдохновения». Оно беспристрастно. Под этим определением вдохновения лично я готов подписаться обеими руками. Но я не знаю, почему темы осени и снега для вас были так важны. Практически на уровне навязчивой идеи. Я очень хорошо знаю по себе, насколько такие образы важны, в них как в иероглифе спрессованы различные значения. И это очень важно для меня, попытаться прочитать правильно это значение, каким оно было для вас. Очевидно, что это для вас синоним любви. Но за этим слоем кроется что-то ещё.

Мне интересны три ваших текста, которые можно смело назвать эротическими. В них вы становитесь реально откровенным, возможно они изначально не предназначались для публикации. Но они опубликованы и я считаю себя в полном праве внимательно их прочитать.

Там есть стихотворения с весьма откровенным, эротическим содержанием. Естественно ничего не называется прямым текстом, СССР 80-ых был пуританским местом. По крайней мере официально. Но понять смысл написанного совсем нетрудно. В качестве фона происходящего «на грани пошлости» вы видите прошлое, и не похоже, что-бы вы этот образ использовали только ради рифмы. Очень откровенные тексты. Исключительно откровенные. Особенно признание в готовности пасть на колени и осознание, что этого мало. Лучшее в этой маленькой подборке – «Мы были небылью…»

Самый тихий и лиричный из текстов, которые можно назвать двусмысленными. В этом случае текст именно о любви, второй, материальный пласт текста еле заметен. Скорее на уровне интонации. Ощущение «боли, от которой поют» и сравнительно короткого, но безграничного, экстаза единения. Я не буду касаться вопроса, кому именно больно, в этом тексте вы пишете от имени единства. Вы это «мы». Интересно то, что в черновике отсутствуют последние слова «Несколько минут». Хотя это высшая точка текста.

Я хотел бы поговорить с вами про тексты, где вы описываете наш единственный общий опыт. Про опыт сочинения стихов. В первую очередь про глубоко любимый мной «И всё вдруг превратилось в лучи…»

Его темы звучат для меня как музыка. Это поэзия, свет и ветер. Когда меня посадили, первые тексты написанные мной были именно про свет и ветер.

В этом мы с вами похожи. Это один из самых сильных ваших верлибров, описывающих процесс создания поэтического текста. Состояние, которое вы передаёте читателю – это состояние транса, возникающее при вдохновении. Вы описываете его абсолютно реалистично, никакой духовности и знания, сходящего сверху. Просто описание определённого состояния сознания, отличающегося обострённым восприятием. Очень точное описание. Вместо цвета здесь описан свет. Но я не могу понять, как после такого текста у вас мог появится «В косую клеточку тетрадь…».Это же удивительно неровный текст. Он написан осенью 1985-го, то есть в последние месяцы жизни. При этом начинается с сильнейшего сбоя ритма и заканчивается удивительно банальным образом «в косую клетку тетради осеннего дождя». При этом данная неровность и корявость смотрится очень трогательно. Вам как автору полностью веришь в том, что вы «не можете не писать», поскольку сама структура текста подтверждает заложенное в нём послание. Послание о том, что автор – «ученик» который пишет корявой рукой, но который, при этом, одержим необходимостью писать. Если это сделано сознательно – то текст отличный. Но мне всё же кажется, что всё это получилось у вас бессознательно.

Или про ваш настоящий шедевр, «Как из колодца…».

Стих про память, природу и прошлое.

Если честно, я не очень уверен в технической стороне текста. Но даже если из колодца невозможно днём увидеть реальные звёзды, образ в любом случае получился сильнейшим.

Получается, что надежду вы видели сквозь настоящее из прошлого. Будущего в структуре текста нет, на его место поставлена надежда, что говорит мне о многом.

Ещё есть ваш любимый миф. Одна из ваших сквозных тем. Метаморфоза. В первую очередь – Икар. Учитывая ваш интерес к роману Ричарда Баха «Чайка по имени Джонотан Ливингстон и упоминание Мартина Идена в качестве любимого персонажа можно предположить, что в действительности это была тема трансформации. В этом случае Икар вполне мог для вас быть образом саморазрушительной трансформации, саморазрушительного импульса. В данном случае этот импульс, по логике текста, можно укротить формулированием собственно стиха. Вдохновение без текста приводит к саморазрушению. Как в тексте «И у неба есть предел…», лучшем отражении ваших мыслей про миф об Икаре. Предел неба, за который ушёл человек в гордыне. Летний дождь вызывает ассоциацию с воском. Тот текст написан в июне, так что вы явно писали про реальный дождь. Возникает вопрос, имели ли вы в виду себя и собственную гордость? По крайней мере в другом тексте про этот миф вы явно писали о себе. Цвет стихотворения — синий. Не голубой, хотя по контексту должен был быть использован именно этот цвет. Голубой для вас обычно был цветом детства и ностальгии. Синий, похоже, был чем-то иным.

Тема трансформации является ключевой в стихотворении «Эпоха возрождения».

Не только трансформации, это ещё и текст про любовь и историю.

Одновременно – самый откровенный ваш текст про собственное прошлое. Он полностью построен на советской точке зрения на историю, люди в нём «бродили во тьме религии» и «отдавали богу душу ещё при жизни». При этом текст явно говорит не об истории. Он говорит о вашей собственной жизни до встречи с Мариной. И ясно показывает, что эта встреча не спровоцировала процесс трансформации, но скорее совпала с его началом. По крайней мере я прочитываю этот текст именно так. В любом случае вы завершаете текст фразой «Я не верю в случайность», то есть считаете эти события взаимосвязанными на уровне, который можно назвать «мистическим». Но это может быть чисто моим прочтением, я сам интересуюсь вопросом случайности и синхронизации. То есть тоже не вполне верю в случайность.

Но главное в теме трансформации, это ваш самый неожиданный, почти мистический текст «Чайки над рекой…».

Его темами я поставил трансформацию и природу.

Цветами — белый и чёрный, но не как противоположенность, скорее как сочетание. Очевидно речь идёт про черноголовых чаек, их много в Латвии.

Повесть Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» была одним из первых текстов явно эзотерического содержания, доступных в СССР. Возможно он воспринимался вами как фантастика. Эта книга точно была у нас дома, в детстве я её читал в качестве сказки. У меня даже был период, когда я считал любимым литературным жанром притчи, под которыми понимал «Чайку по имени Джонотан Ливингстон», «Скотный Двор» Орруэла и «Кролики и Удавы» Шефнера. Думаю, это много говорит о моём детстве. Сейчас, вспоминая книгу Баха, я воспринимаю её как некий прототип высокодуховной прозы Паоло Коэльо. Вы, конечно, не застали это замечательного мастера пустых банальностей, но Марине он очень нравится. Она даже прислала мне в тюрьму пару его высокоморальных книг, «Алхимик» и «Вероника Решает Умереть». Это было ужасно, дочитывал через силу.

В любом случае я не могу себе представить, как книга Баха воспринималась в Советском Союзе первой половины восьмидесятых. Одно можно точно сказать, основная суть этой книги не просто в преодолении страха смерти, общем для всей эзотерики. Скорее это очередная история трансформации, ускоренного развития личности. Причина выбора морских чаек на роль примитивных обывателей, из среды которых вырывается герой, очевидна любому, кто хоть раз жил в приморском городе и имел возможность наблюдать за этим замечательным биологическим видом вблизи. Другое дело, что в тексте явно описаны пресноводные чайки. Несмотря на ремарку «Здесь рядом море» я уверен в том, что речь идёт о даугавпилсской колонии пресноводных чаек, обитающих в городской черте. На въезде в город даже поставлена большая статуя в виде силуэта чайки. Именно они воспринимаются как «чёрно-белое совершенство». Если точнее – как реальная природа без символического значения, что в свою очередь, тоже становится для вас символом.

В связи с упомянутой «природой» мне хотелось бы отдельно обсудить с вами основной корпус ваших текстов. Тот, что выглядит самым цельным и самым крупным. Фактически это готовая книга. Маленькая, но сильная. Если бы я был художником, то мог бы его нарисовать, сделать иллюстрацию к каждому тексту, потому-что это самый визуальный слой ваших стихов. В одном из текстов вы прямо называете получившуюся картину «импрессионизмом».

Но если искать общее название для этой части вашего творчества, то это будет «Город и природа». Сперва я хотел отделить ваши «городские» тексты от описаний природы, но потом понял, что это две стороны одной медали. В данном контексте я бы очень хотел действительно поговорить с вами. Пересказать мою любимую книгу Камиллы Палья и обсудить с вами мою гипотезу, что ваша любовь к городу была любовью к искусственной, прирученной среде, характерной для «апполонического» течения культуры. Соответственно ваши жуткие тексты о природе становятся отражением подсознательного страха перед «дионисийским/хтоническим». Но эта теория является просто отражением моих собственных интересов. Уверен, что вы бы очень удивились такому объяснению и высмеяли меня.

Для меня этот слой начинается с двух ваших текстов про последствия Великой Отечественной. Эта тема началась у вас буквально, с первых стихов. Не только старательно прописанная тема экологии, но и размышление о том, как листья снова станут соком в деревьях. Уже в 1983 году у вас сложилась эта тема.

Я бы говорил и говорил в пустоту. Про «Город мокрый…».Полную противоположность помпезной поэзии, лёгкая импрессионистская зарисовку из городской жизни. Напомнившую мне фильм Йориса Ивенса «Дождь/Regen», хотя я знаю. что у вас не было ни малейшего шанса даже узнать о его существовании. Про ещё одну лёгкую зарисовку – «Тучи чинные старушки. Кажется, что ваши городские стихи практически всегда написаны в безмятежном настроении. Складывается ощущение, что природа с её неумолимым циклом смены времён года всегда напоминала вам о старении и смерти, в то время как искусственная среда города давала иллюзию стабильности. Вы были абсолютно городским поэтом, Даугавпилс по величине второй город Латвии, вы вырос в совершенно урбанизированной среде. За вашим окном был вид на гигантский завод. При этом ваши «городские» стихи оказывают куда меньшее воздействие на читателя за счёт своей безмятежности. Они куда сильнее смотрятся, если читать их в комплексе с остальными текстами и держать в памяти вашу биографию.

Моё сравнение ваших городских зарисовок с импрессионизмом целиком основано на тексте «Дождь и фонари из воздуха…» Описание ночного дождя в городе заканчивается прямым сравнением с картинами данного направления в живописи. В других текстах это только ощущается, и поэтому работает сильнее. Самый сильный аспект — акцент на незаконченности. Автопортрет, который город рисует «на глянце улиц» исчезнет до завершения.

Но самый сильный из ваших городских текстов – «Город затаил дыхание…«Даже белый цвет перестаёт нести угрозу, когда переносится в город. Снег в «Город затаил дыхание…» кажется тёплым, словно бутафорская вата. Фраза «Белое повторяет бережно/То что нельзя повторить» выглядит лучшим описанием самого механизма поэзии. Очень красивый текст. Он был напечатан сразу после вашей смерти, 31-го декабря 1985-го года. Следовательно в нём описана ваша последняя зима. Бабушка вспоминает, что вы тогда лучились оптимизмом и были в отличном настроении.

После города начинается окружающий его лес. Хотя вокруг Даугавпилса нет настоящих лесов. Но для вас лес был явно очень важен. Сначала так, как в «Устав от себя…», стихотворении одновременно про природу и город. Оно было опубликовано 25-го августа 1984-го года под ужасным названием «Душа Жаждет», надеюсь что исчезновение этого названия из последовавших подборок связано с вашим личным решением.

Это единственный пример во всей подборке, где город выступает как однозначно негативная, замкнутая среда, в которой устаёшь от себя. В то время как природа оказывается местом успокоения и, если можно так выразится, растворения. Хороший пример того, что любые отвлечённые схемы не выдерживают столкновения с реальностью. Мир всегда сложнее. Только любовь и книги не могли утолить ваше чувство горечи от себя.

Природа мрачнеет в «Голодный ветер жадно…»

Текст с большим потенциалом, но явно не законченный. В детстве мне приводили его в пример как образец того, насколько хороши были образы в ваших стихах. Мать читала его наизусть, с восхищением, и добавляла, что вы так и не смогли найти подходящее завершение для этого текста. Восприятие того, что стихотворение – это в первую очередь образ, осталось с ней навсегда, комментируя этот текст на stihi.ru она написала «У Валдиса нет НИ ОДНОГО стихотворения без образа, а в этом, как у начинающего и без опыта, аж сразу ТРИ подряд густо»

В итоге именно этот текст прямо повлиял на мои первые попытки написать стихотворение.

Перечитав его в зрелом возрасте я могу сказать, что это реально хорошее описание осени. Явная неудача с финалом связана скорее с тем, что вы пытались найти ясное, осмысленное завершение. Чистое, безэмоциональное описание умирания природы сработало бы сильнее. Важный аспект, в двух существующих подборках последние две строки полностью различаются. В «Невгине» напечатано: «Небо без птиц/И человек грустит…», в то время как на стихи.ру: «И уже летят снегири/А за ними и первый снег…»

Разница очевидна. Что ещё интереснее — проверяя архив я нашёл третий вариант. Внезапно оказалось, что этот текст был напечатан 3‑го декабря 1983-го года, что сделало его самым ранним датированным вашим текстом. Более того, это не дебют, в заметке оказалось сказано про «новые стихи Вольдемара Крумгольда» и специально добавлено, что дебютирует новый автор, Фаина Осина, хорошо мне лично знакомая. Возможно это просто ошибка в датировке. Если нет — то рассказанная мне история оказалась немного ошибочной. Самое важное — текст имеет заголовок «Перед Зимой» и заканчивается словами «И уже несут снегири/На крыльях первый снег…».

Глубокая ночь. Годовщина вашей смерти. Я всё пишу и пишу, не в состоянии остановится.

Про тихий, спокойный текст «Осень!». Один из тех, в которых совершенно не ощущается близость вашей смерти. Он был опубликован 22-го декабря 1984-го года, за год до вашей смерти, так что впечатление правильное. Улетающие стаи напоминают о том, что они вернутся. Тот факт, что вы ещё не увидели неба над Болдино вызывает уверенность в том, что вы его ещё увидите. Это текст человека, у которого всё ещё впереди. Учитывая реальную ситуацию – внушает уважение. И позволяет поверить в то, что вы выглядели уверенным и счастливым. Судя по упоминанию Болдина в воспоминаниях Соловьёва — вы могли обсуждать с ним нечто похожее незадолго до смерти. Либо он просто вспомнил один из напечатанных текстов, забыв, что это было за целый год до смерти. В любом случае, насколько я знаю, вы это небо над деревней так и не увидели. Мне кажется, что меня в детстве привозили туда, в одну из поездок во Псков. Я смутно помню музей в деревенском доме. Неба не помню, видимо было пасмурно.

Про странный текст «Оконная икона…».

Помимо привычных уже тем вроде осени, ветра и дождя у вас, внезапно, появилась религия.

Фактически это первый раз, когда вы активно используете в тексте однозначно религиозную символику. Причём по полной программе, осенний ветер бъётся с поклонами в окно как в икону. Если прочитать текст прямо, то получается, что природа поклоняется предмету, связанному с цивилизацией и домашним уютом. Впрочем я уверен, что вам самому такая интерпретация точно не пришла бы в голову.

Про один из сильнейших ваших текстов в целом. Самых сильных и самых ясных. Это «Миллионы растерянных листьев…»

Снова природа, смерть и ветер. Цвет, как обычно, зелёный.

Редкий случай вашего внутреннего диалога. Обычно текст вашего стихотворения уже является ответом, предваряющий его вопрос просто не озвучивается. Здесь же проявляется изначальная эмоция. Даже не страх. Несправедливость. И попытка найти ответ в цикле времён года, то есть в круговороте природы. Вы описываете смерть как наступление осени и зимы. В случае с листьями, прозвучавший в финале ответ действительно выглядит ясным и удовлетворительным, но мы должны учитывать, что вы явно пишете о себе. И с этой точки отсчёта финальный вывод выглядит действительно жутко. Это противоречие было бы несущественным, если бы вы были верующим. Для них вывод про грядущую весну оправдан. Для вас, насколько я знаю, нет.

Забавно, что в текст просочился постоянный штамп, точнее даже характерная ошибка советской поэзии, а именно использование слова «жилы» в значении «кровеносная система». При переносе на растения этот штамп превратился в полный абсурд.

В остальном – прекрасное стихотворение.

Следующие ваши два текста я просто очень люблю. В моей системе ценностей это шедевры, после которых действительно можно было спокойно умирать. В них вы достигли той чистоты и точности, которую я всю жизнь безуспешно пытаюсь повторить. Во первых это «В белом до боли яблоня…».

Один из самых сильных ваших текстов. Ещё один пример того, как вы воспринимали природу. В этом случае даже цветущая яблоня напоминает вам о смерти. Ощущение святости – гнетёт. Белый цвет напоминает о холоде даже в жару. В ритме текста растворяется изначальная рифма, пока не возникает последний образ, полностью выламывающийся из структуры. Зима, в которой вы умерли, была действительно очень холодной. Уверен, что пчёлы тогда замерзали.

Ещё один действительно блестящий текст – «Переболею белым белым». Белый цвет в тексте прямо ассоциируется с болезнью, хотя подтекстом может быть и душевное беспокойство или необходимость писать. Ночь – с спокойствием. Большинство ваших лучших поздних текстов описывают либо смерть либо спокойствие, складываясь, в итоге, в картину спокойствия перед лицом смерти. Интересен сквозной образ осоки как «режущего средства» природы, в данном случае она режет память.

Очень красивый текст. Наверное первый ваш текст, который я полюбил.

Я хотел бы знать, почему следующие тексты приобретают черты самого настоящего театра жестокости. Это начинается в залитом алым цветом стихотворении «Забинтованное ночью…».

Жуткий текст. Жутчайший. Ваша тенденция переносить на природу человеческие эмоции и ощущения доходит здесь до конца. Вы описываете пытку. Озеро «забинтовано ночью» и проткнуто «ножами осоки». Рассвет срывает повязку и открывает раны. Фраза про «привычную боль» напоминает о том, что химиотерапии и операции не могут быть безболезненными.

Следующий пример: «Облака хмурые странники…»

Ещё один мрачный текст про природу. В этот раз заря не ассоциируется с кровью и пожаром, она просто плачет, поскольку зимние облака накинули вуаль на её лицо. В роли слёз выступают снегири, действительно неплохой образ.

Мягче всего этот подход выражен в достаточно светлом тексте «Возвращение»

Светлом, несмотря на использованные цвета, а именно красный и чёрный.

Один из лучших ваших рифмованых текстов. Достаточно традиционный для того, что-бы его напечатали в те годы в городской газете и потом, через много лет, написали на этот текст вполне неплохую песню. Хотя мелодия, которая звучит во мне, при чтении этого текста, совершенно иная. Гораздо темнее.

Именно на этом, рифмованном и сравнительно оптимистичном текста становится окончательно видно, что большая часть описания природы в ваших текстах окрашена довольно мрачным оттенком. В данном случае закат закат вызывает у вас ассоциацию с сожжённым заживо лесом. То есть вы описываете это без тени трагизма, но сам ассоциативный ряд любопытен, особенно если сравнить с остальными примерами такого подхода.

Ещё у меня сперва вызывал интерес вопрос, не могла ли фраза «мир летящий вечен» быть результатом банальной описки, поскольку по смыслу больше подходит «миг». Оказалось – да, описка, в опубликованном при жизни варианте напечатана именно буква «г».

Есть ещё текст, названия которого я не знаю. На стихи.ру он обозначен как «М‑а-р-и-н‑а…», но это явная самодеятельность самой Марины, вынужденной придумывать броские заголовки для привлечения внимания читателей. По крайней мере я лично воспринял это именно так.

Множество различных тем сходятся в одном этом коротком тексте. В моём архиве были поставлены темы: ветер, время, семья, любовь, природа, смерть. В этом тексте вы, как автор, видны, как застывшее насекомое в окаменевшей смоле. Вы любите свою жену тихо и медленно, но время любви не подвластно. И вы знаете, что вас срубят внезапно. Давнее моё подозрение, что описывая эмоции «природы» вы описывали себя, полностью подтвердилось этим текстом. Здесь вы пишете про себя как про сосну, а про Марину как про море.

Красивый и грустный текст. Полностью ясный.

Но главное: «Я стою на скале…». Про него мне было бы трудно спросить вас что-то конкретное.
Просто это один из немногих ваших текстов, выпадающих для меня из всех возможных категорий. Его невозможно анализировать, при этом это мой самый любимый ваш текст. На нём стоит дата, пятое января 1985-го года, самое начало последнего года вашей жизни. Четвёртого января был мой день рождения, но я сомневаюсь, что вы всерьёз его праздновали.

Никаких скал, и тем более моря, возле Даугавпилса нет, к тому-же в начале января в Латвии трудно назвать сезоном бурь. Однако текст, в итоге, получился документально точным. Если считать спокойствие сквозной темой, то «Я стою на скале» является воплощённым спокойствием. Сейчас я живу рядом с морем, скалы у нас тоже есть. Один раз мы встречали рассвет на холме в сильный шторм. Стояли под проливным ливнем и смотрели вниз, на Ла-Манш. С этого момента я воспринимаю этот ваш текст как свой. Словно вы описали в первый год моей жизни событие, случившиеся со мной через 28 лет.

Последний аспект, о котором я хочу говорит в пустоту, является не слоем, а фундаментом, основой всего вашего творчества. Это скорее сердце, чем кожа и мясо. При этом выделить из ваших текстов те, что конкретно посвящены теме смерти было не так уж и просто. Дело в том, что в большинстве ваших текстов я вижу вашу смерть. Возможно это очередной пример «эффекта Кулешова». Не знаю, читали ли вы про него, вы были эрудированным человеком, но история раннего советского кино явно не входила в круг ваших интересов. Я же очень увлечён этой великой попыткой создания универсального языка. Открытие эффекта Кулешова было одним из ключевых моментов в истории киноискуства. Оно очень простое, если одно и тоже лицо смонтировать с разными кадрами, то зритель увидит в нём разные эмоции. Смонтировать с тарелкой супа – у лица «появится» голодное выражение. С кадрами похорон – скорбное. Ваше лицо и ваши тексты смонтированы для меня с вашей могилой.

Поэтому я хотел сделать эпиграфом к этому большому тексту одно малоизвестное стихотворение. Оно современное, написанное моим виртуальным другом Владимиром Навроцким. Вы, конечно, не поняли бы, что такое «виртуальный», самое близкое к этому понятие в ваше время – друг по переписке. То стихотворение называется «СМРТ»,что переводится с сербского как «смерть». Каждый раз, когда я читаю ваши стихи, на приходит на ум начало этого текста:

«Полик ли подметаешь, сёстры, жалеешь ли

муравьишку, братцы –

пишешь на самом деле всегда об одном и том же,

стараешься явно не обозначать, хотя непонятно,

зачем стараться,

это же всё равно у любого текста под тонкой кожей:

смерть как прекращение существования белкового

тела,

смерть как тихое мягкое лёгкое слово, написанное

по снегу мелом.».

Ваши стихи, для меня, состоят именно из таких слов. Нарисованных по снегу мелом. Но только несколько текстов открыто говорят об этом.

Этот слой начинается для меня с «Пламя свечи чуть дрожит…»

Это второй ваш текст, однозначно религиозный по символике. Огонь свечи сравнивается с молитвой, как визуально (сложенные руки) так и в сравнении с дрожащим голосом. Хотя не похоже, что вы в жизни хоть раз молились. Единственное, что мешает этому тексту войти в какую-нибудь хрестоматию христианской поэзии – это вывод. От догоревшей свечи не останется ничего, кроме расплавненного воска. В варианте, выложенном на стихи.ру слово «ничего» специально выделено. Возможно Марина права, за вашим атеизмом скрывался интерес к религии, по крайней мере к её эстетической составляющей. Если это так, то рано или поздно вывод про «ничего» мог бы сменится на нечто.

Затем идёт главная загадка среди сохранившихся текстов. Это “Я хочу я должен…/Время собирает”

Дело в том, что этот текст вполне может оказаться двумя текстами, по крайней мере именно так две его половины выложены Мариной на стихи.ру Первая половина стала коротким текстом про смерть. В свою очередь вторая стала текстом про время. По отдельности они смотрятся как два обрывка, совершенно несформулированных и невнятных. Вместе они начинают работать. Тем не менее теперь мне неясно, получился этот эффект сознательно, или просто два текста оказались на одной странице черновика и совместились при публикации. Начальное «Я хочу я должен» удивляет тем, что в нём вы признаётесь, буквально, в желании умереть. Хотя мотивация этого желания сформулированна столь неясно, что можно придти к выводу, что вы сами не понимали, почему написали эти слова. И ещё интересно отсутствие запятой между хочу и должен. Словно это не перечисление, а разные варианты начала текста в черновике.В неизвестном мне черновике, поскольку в найденной тетради есть только первая половина. Возможно в другой этот текст был продолжен.

Затем идёт «Я строю судьбу свою…».

Простой, немного корявый, но пронзительный текст. В нём не произносится слово «смерть», но он явно является подведением итогов жизни. На самом деле вы хорошо описываете тут всю свою предыдущую жизнь, для которой действительно не хватало «гармоничности», поскольку в тех условиях просто прожить жизнь уже было подвигом.

Следующий текст, с ясным началом «Да я умру…» входит в число моих любимых.

В своих стихах на тему смерти вы демонстрируете целый набор решений, позволяющих смирится с неизбежным без мистического дурмана и связанного с ним самообмана. В «Да, я умру…» вы мыслите близко к Эпикуру с его«Смерть не имеет к нам никакого отношения; когда мы есть, то смерти ещё нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет». Хотя сам текст скорее напоминает римских стоиков. Немного неясен финал: другие должны говорить вместо вас или про вас? Скорее всего первое, но при первом прочтении я воспринял текст как указание на необходимость рассказать о вас, что во многом стало основой для этой маленькой книги.

Интересна дата. 22 июня, день начала Второй Мировой. Скорее всего это день реального солнцестояния, обычно оно выпадает на это число. И день перед Лиго.

Ещё один настоящий шедевр -«Для бабочки…».

Почти идеальный текст, лаконичность которого совпадает с темой. В этот раз вы находит спокойствие в сопоставлении с быстротечностью жизни бабочки. Хотя от текста остаётся скорее ощущение сравнения с космическим временем, рядом с которым мы все бабочки. Этот текст оказал на меня огромное влияние, но мне ни разу не удалось написать ничего сопоставимого.

Затем идёт главный сюрприз, «Песня о Времени». Самый неожиданный для меня текст. Это действительно песня. Настоящая песня, для неё была написана мелодия, и я её помню с детства. Мне её когда-то пели. То есть я не помню момента, как мне её поют, это было видимо очень давно. Но когда я увидел этот текст, выложенный на стихи.ру под банальным заголовком «Песенка о времени», то с изумлением обнаружил, что могу её целиком спеть. При том, что мелодия звучит очень ломаной и нестандартной по меркам советской эстрады или, тем более, бардовской песни.

Сам текст очень силён. Но, при этом, действительно жуткий. Вы первый и единственный раз прямо говорите о том, чего боитесь. О том, что вы ощущаете себя пленником времени, что вам важен каждый день, что вы пытаетесь догнать себя. И главное – что вы не хотите быть прошлым.

Все варианты самоуспокоения отброшены, всё сказано прямым текстом.

Песня сохранилась только в варианте, перепечатанном моей матерью. И как все эти тексты отличается невероятным количеством многоточий.

Затем идёт «Усталый, как талый снег…»

Очень личный текст. Практически автопортрет. Усталый и гордый человек идёт через боль к лучшему. И наличие этой боли не мешает ему быть счастливым. Единственное слабое место стихотворения – рифма «его/никого», типичный случай проблемы с завершением. В остальном прекрасный текст.

И наконец «Прощай!»

Поэзия всегда была методом анализа языка. В каком-то смысле самоанализа. И текст «Прощай!» представляет из себя идеальный образец такого самоанализа. Слово раскалывается на два смысла, каждый из которых откровенно смягчается. Простить как явление природы и до встречи когда нибудь. Учитывая, что слово прощай подразумевает окончательное расставание, это финальное «когда нибудь» звучит в высшей степени неуютно. Сам текст очень неуютен и выглядит именно прощанием. Марина утверждает, что это был ваш самый последний текст.

Что вы действительно попрощались.

PS

Несколько стихов Валдиса Крумгольда (16.08.1958 – 24.12.1985)

***

Я стою на скале.
У ног моих буря
Волны вздымает
И вертит.
Так и стою я
Выше моря,
Но ниже ветра.
5.01.85

***

Я смотрюсь в тебя,
Когда мне необходимо
Посмотреть на себя со стороны,
Ибо твои глаза – зеркало
Не только твоей души

***
Город мокрый.
Город блёклый.
На мелководье отраженья
Золотые рыбки зонтиков.
Я иду держа в руках
Нечто экзотическое
И завидую облаку
На него никогда не падает дождь.

***

Да я умру
Но эту неизбежность
Я не поставлю
С жизнью в ряд
Пока я жив
Я бессмертен
А после пусть
Другие говорят.
22.06.85

Возвращение

На возвращение нанизаны пейзажи,
И чуть горят они на стыках рельс,
А за окном сгорает заживо
В закатном зареве летящий лес.

Возвращаюсь я из долгого далёка,
Как будто в первый и последний раз,
Пылает лес, в прозрачность стёкол
Вплелась ветвей горящих вязь.

Лес догорает. Искры звёзд
Летят. Но нету в хаосе их – лишних.
И мой восторг так чист и прост:
Я возвращаюсь, я к себе всё ближе.

На возвращение нанизываю черноту,
И этот мир летящий – вечен…
Я сейчас переступлю черту
Меж возвращением и встречей.

***
Берёза осенняя, какая она счастливая
Ведь даже её седина
Цвета солнечного

***

Миллионы растерянных листьев
Оторванных от тверди
Лежат в грязи липкой
За что?
Как им ответить?
За что солнце
Всё ниже
За что ветры
Всё злее
За что они стали лишними на Земле?

Мы ищем ответа
А дожди и ветры
Просто пришли
в назначенный срок
И застыл в зелёных жилах
живительный сок
Скоро снега и морозы
А там и рукой подать до весны

Не стоит ставить вопросы
Там где ответы ясны

***

Тучи чинные старушки
Не спеша бредут по черепичным крышам
Я наблюдаю за ними
Из открытого окна кафе
И думаю…
Как прекрасен этот город!
Даже нудное ворчание
Этих чопорных дам
Не сможет испортить настроение

***

В белом до боли яблоня…
Но что гнетёт меня
В этом царстве белизны
Ощущения святости?
Или невечность весны?
Или белые цветы
Что так похожи на снега
Зима была суровой
И в ульях замерзали пчёлы…

***
Город затаил дыхание
До звона в ушах
Как новые мироздания
Снежинки шуршат
Контуры белого берега
Очерчивают фонари
Белое повторяет бережно
То что нельзя повторить
И улицы как дети
Улыбаются в полусне…
Так бело на белом
свете
Что кажется
теплым снег

***
И всё вдруг превратилось в лучи
Солнце, деревья, дома, люди
И всё сфокусировалось
В душе моей
И переплетение лучей
Я ощущаю гармонию…
Я ищу гармонию…
Зыбкие от ветра от машин
От моего движения
Лучи в душе обретают
Всё новую и новую форму
И я закрываю глаза
Я ловлю мгновения

***
Прощай!
До свидания и прости
В одном слове
Прощай меня
Сразу и навек
Прощай так
Как прощают ветер
Испортивший причёску
И до свидания
До встречи
Когда нибудь

***
Как из колодца
Сквозь солнце
Мы видим
Звёзды
Так из прошлого
Сквозь настоящее
Мы видим
Надежду

***
Переболею белым-белым
И уйду успокоенный в ночь,
Где звёзды звенят о берег,
А волны их гонят прочь,
Где память звенит о строки,
Где бьётся о прошлое новь,
Где небо в разрезах осоки
Лежит у моих ног.

***

Для бабочки
Живущей
Только лето
Наверное
Мы кажемся
Богами