Выбор Онтологического Терроризма: Свобода и Контроль в комиксе Гранта Моррисона «Незримые»

Выбор Онтологического Терроризма:

Свобода и Контроль в комиксах Гранта Моррисона Незримые

Др. Ник Джеймс

«Выбор в пользу Онтологического Терроризма: Свобода и Контроль в комиксах Гранта Моррисона «Незримые»» (2007), факультет права, культурологии и гуманитарных наук

(версия статьи в rtf, с полусотней не влезших сюда сносок и примечаний)

Краткое содержание

Анархизм, как правило, понимается как идеология, пропагандирующая ликвидацию всех видов организованной власти ради установления естественного порядка, и с легкостью развенчивается как излишнее упрощение и неправдоподобный оптимизм. Более точной и менее утопической концепцией анархизма является «онтологический терроризм», описанный Грантом Моррисоном в серии научно-фантастических комиксов «Незримые». Здесь рассматривается содержание «Незримых» относительно других работ анархистской литературы, а также последовательная эволюция того, как изображение Моррисоном анархизма по ходу развития сюжета комикса изменяется от ортодоксального анархизма к онтологическому терроризму и рассматривается, как онтологический терроризм разрушает дуалистические отношения между свободой и контролем.

I Вступление

Сейчас происходят многочисленные общественные дебаты относительно охраны правопорядка и гражданских свобод, которые вписываются в рамки общего представления о «контроле, противостоящем свободе», потому нам кажется вполне разумным критически оценить природу данной дихотомии и оспорить предположение о том, что «свобода» и «контроль» являются двумя диаметрально противоположными позициями. В своей серии комиксов «Незримые» шотландский писатель Грант Моррисон проводит подобную критическую оценку. «Незримые» – это история о группе анархо-оккультных террористов и их буквальном и символическом противостоянии Архонтам, сверхпространственным сущностям, пытающимся подчинить себе человечество, используя авторитарные технологии военной силы, управления, законодательства и образования. По мере развития сюжета многие из внешних отличий между доблестными анархистами и зловещими авторитаристами оказываются мнимыми. Моррисон размывает различия между ортодоксальным анархизмом и авторитаризмом и между свободой и контролем, предлагая более точную и менее дуалистическую форму анархизма, которую он называет «онтологическим терроризмом».

Здесь представлено описание и проводится критический анализ онтологического терроризма в «Незримых» вместе с критическим анализом того, как благодаря ему разрушаются дуалистические взаимоотношения между свободой и контролем. В первой части представленной работы рассматривается взаимное отношение «Незримых» с другими работами анархистской литературы и онтологического терроризма относительно других форм анархизма. Во второй части прослеживаются последовательные изменения в том, как Моррисон изображает анархизм в серии, от незамысловатых попыток устранить правительство и прочие виды организованной власти, – и к менее агрессивному, менее идеалистическому и менее дуалистическому онтологическому терроризму. В последней части работы путем рассмотрения развития трех ключевых персонажей сериала показано, как «Незримые» и онтологический терроризм размывают границу между свободой и контролем.

Можно задаться вопросом, заслуживают ли комиксы столь академичного исследования? На него можно ответить положительно, по крайней мере, по двум причинам. Во-первых, несмотря на то, что правовое и литературное движение изначально занималось теми литературными трудами, которые традиционно признаются «классикой», движение постмодерна изначально старалось пересечь разрыв между высокой и популярной культурой, и поздние исследователи настолько же готовы изучать идеи, заложенные в телевизионном сериале «Закон и Порядок», насколько и повесть «Билли Бадд, фор-марсовый матрос» Мелвилла. Во-вторых, некоторые исследователи и писатели начали защищать литературную ценность и, что более важно, социальную и педагогическую ценность комиксов. В качестве формы литературы комикс является уникальным сочетанием текста и картинки, служащих для передачи истории, мысли или настроения в собственной манере. Став средством размышления и социального комментария, комикс является способом передачи идей значительной по объему аудитории, не будучи при этом подвержен цензуре и не требуя творческих компромиссов, обычных для телевидения и кинематографа. Незримые доносят до читателя определенные представления, касающиеся анархизма, авторитаризма, свободы, контроля и терроризма, несомненно, подлежащих рассмотрению исследователей.

II Анархизм и анархистская литература

Незримые являются частью долгой традиции анархистской литературы. Анархистская литература – литература, которая явно или косвенно пропагандирует анархистскую идеологию. «Анархия» обычно определяется как общество без правительства, «анархизм» – как философия, направленная на достижение анархии и «анархисты» как люди, которые желают добиться анархии путем пропаганды анархизма и/или занимаясь анархической деятельностью. Традиционные анархисты пропагандируют крайнюю форму законодательной и политической свободы. Они отрицают правительство и прочие формы организованной власти как незаконное принуждение и утверждают, что благополучие общества увеличится при их упразднении. Противники анархизма уравнивают анархию с хаосом, насилием и терроризмом; анархисты отождествляют анархию со свободой, справедливостью и миром, приписывая характеристики насилия и терроризма практикам законодательного и политического управления.

Существует долгая традиция анархической литературы: среди самых ранних известных произведений, где употреблялось слово «анархия» – драма «Семеро Против Фив» Эсхила, написанная в 467 г. до н.э. Анархистская литература сходна с некоторыми произведениями современной массовой литературы, которая, как правило, прославляет бунтаря, оппозиционера или преступника, представляя правительство, законодательные учреждения и правоохранителей коррумпированными и бесчестными. Массовая литература, однако, почти всегда изображает коррумпированного чиновника как отклонение; отдельный чиновник может быть злым, однако сама идея правительства не вызывает возражений. Анархистская литература, со своей стороны, пытается ниспровергнуть и подорвать наше представление о необходимости правительства как такового. Анархистские идеи также можно обнаружить в литературных трудах Генри Дэвида Торо и Генри Миллера, и в области научной фантастики анархизм используется или, по крайней мере, исследуется в работах таких писателей как Йэн М. Бэнкс, Урсула К. Ле Гуин, Майкл Муркок и Роберт Антон Уилсон.

«Незримые» – не единственный научно-фантастический комикс, пропагандирующий анархизм. В «V значит Вендетта» Алана Мура рассказывается о постапокалиптической Британии под властью фашистского правительства, и падении этого правительства от рук анархиста-освободителя, известного как V. «V значит Вендетта», однако, представляет куда более прямолинейное и традиционное изображение анархизма по сравнению с Незримыми. Мур полагает, что анархическое государство можно создать посредством систематического разрушения существующих механизмов законодательной и политической власти. Это традиционный анархизм. Моррисон, с другой стороны, предлагает куда более необычное представление анархизма. Вместо того, чтобы просто изображать законодательную и политическую власть как незаконный захват власти доминирующей элитой, а анархизм как попытки подавляемых и притесняемых подорвать эту власть, он изображает как власть, так и анархистов в качестве конкурирующих выражений власти. Традиционный анархизм – это не просто противоположность авторитаризма, он сам является попыткой повлиять на чужую реальность или манипулировать ею.

Моррисон, кроме того, рассматривает попытки популяризации анархизма посредством анархистской литературы. С одной стороны, можно заявить, что анархистская литература содействует делу анархизма, пропагандируя анархистские идеи. Но использует ли Моррисон комиксы для того, чтобы восхвалять анархизм, или это анархизм, получая яркую упаковку, становится массовым развлечением? Этого вопроса Моррисон особо касается во второй части серии:

Наиболее пагубной фигурой из всех является фигура героя-анархиста. Являясь творением культуры потребления, он позволяет нам потреблять недостоверную симуляцию революционной практики… Наличие героя приводит к пассивному просмотру, а революция становится еще одним продуктом потребления.

Изображая и сенсационализируя анархизм в литературе, писатели-анархисты скорее обескураживают, чем воодушевляют настоящее анархическое сопротивление существующей организованной власти. Они превращают анархизм в продукт потребления и делают анархическое сопротивление чем-то, о чем читают, получая удовольствие, а не реально участвуют в этом. Однако прямая конфронтация с организованной властью не является той формой анархизма, которую, в конце концов, пропагандирует Моррисон.

Внутри «Незримых» существуют две очень разные концепции анархизма. Первая, выраженная в первом томе серии, это традиционный анархизм: анархист это героический бунтарь, храбро противостоящий злым авторитаристам. Как раз эту форму анархизма подрывает явление «пассивного просмотра», возникающее вследствие популярности сериалов о бунтарях, таких как «Незримые», «Дикие», «Звездные Войны» и «Бойцовский Клуб». Иная, новая форма анархизма, «онтологический терроризм», является попыткой не уничтожить власть в ходе прямого противостояния, но скорее пробудиться и пробудить других к осознанию того, что сам наш язык, как и наши мысли, убеждения и предположения, мы используем для того, чтобы создать воображаемый дуализм, который становится источником всякого контроля и ограничения. «Онтология» – это изучение бытия; таким образом «онтологический терроризм» – это атака на предположения о природе бытия.

Онтологический терроризм схож с «онтологическим анархизмом» современного теоретика анархизма Хаким Бея. По Бею, онтологический анархизм – это практика сопротивления всем и всему, кто объявит что «природа вещей такая-то и такая-то». Бей утверждает, что, поскольку нет ничего, о чем можно было бы утверждать с какой-либо твердой уверенностью, что это есть природа всех вещей, все притязания на правду, в конечном счете, являются попытками контроля посредством навязывания авторитетов. Кроме того, он утверждает, что, хотя реальность не может быть определена, метафорически ее можно понимать как «хаос». Другими словами, мир уже находится в состоянии анархии, и думать иначе – заблуждение. Онтологический анархизм – отрицание этого заблуждения. Он отличается от традиционного анархизма в первую очередь в том, что сопротивление не сосредотачивается на противостоянии закону и правительству, а расширено до сопротивления всем формам власти и всем притязаниям на правду, а, во-вторых, это не только попытка привнести в социум перемены, но, кроме того, ответ на существующие обстоятельства. Таким образом, традиционный анархизм отвергается не потому что он утопичен и нереалистичен, но потому что он не нужен. Традиционный анархизм призывает к отмене организованной власти ради радикальной формы естественного порядка. В соответствии с онтологическим анархизмом Бея, реальность уже фундаментально и безусловно хаотична, все онтологические притязания – вымысел, за исключением хаоса, и любая власть любого рода уже и вечно невозможна.

Онтологический терроризм это такая форма анархизма, в которой вместо того, чтобы желать будущего без правительства, пропагандируется сопротивление – здесь и сейчас – всем видам власти – правительственной, лингвистической, психологической, духовной или онтологической, вне зависимости, была ли она установлена непреднамеренно или принята бессознательно. Это та форма анархизма, которая окончательно принимается Незримыми в книге и Незримыми самими по себе.

III Анархизм в «Незримых»

Том 1 «Незримых» начинается с истории Джека, тинэйджера из бедной семьи, живущего в английском Ливерпуле наших дней. Джек – злой, неопытный нонконформист, бунтующий против всех видов организованной власти посредством неподчинения и насилия, но без ясного плана или цели. Первый блок с Джеком – иллюстрация на всю страницу: с ликующим выражением на лице и коктейлем Молотова в руке Джек орет «Бляяяяя!», собираясь швырнуть бомбу в окно библиотеки своей школы – не по политическим мотивам, а просто потому что ему не нравится школа. Комикс начинается с демонстрации анархизма в его наиболее яростной, наиболее свирепой и самой страстной форме. Кипящее в Джеке желание уничтожить любую законную и организованную власть диктуется ненавистью и обидой. Он недоволен своим местом в мире, знает, что требуются перемены, но не знает никакого другого способа действия, кроме насилия.

ДЖЕК: Люблю пожарные сирены. Как будто целый мир горит. Была б у меня атомная бомба. Скинул бы на Ливерпуль. Понадобился бы миллион пожарных машин. Вообразите гребаный вой.

Не критикуя его мотивацию, Моррисон полагает, что влечение Джека к разрушению искреннее – хотя и неверно направлено. Насильственное противостояние с властью аморально, неумно и скорее ведет к усугублению, чем к уничтожению практики насилия, однако потребность в свободе и отвержение ограничений делает насилие понятным и даже вызывает признание.

На следующий день на уроке учитель Джека, Брайан Малколм, задает ему вопрос по поводу теории анархизма.

БРАЙАН: Кто мне скажет, как звали писателя-анархиста, который написал «Взаимопомощь как фактор эволюции», где осуждал большевистскую революцию?
…
ДЖЕК: Сэр? Не знаю, сэр. Молотов?

Ответ Джека – явно провокационный; правильный ответ на вопрос Брайана – русский писатель Петр Кропоткин. Той же ночью Брайан застукал Джека, когда тот снова пытается спалить школу. Отвергая заявления Брайана о понимании, Джек яростно нападает на него. С лицом, искаженным яростью и эйфорией, он правильно отвечает на вопрос Брайана.

ДЖЕК: Это был Кропоткин… и никогда вам меня не понять!

Джек уже знал, кто такой Кропоткин, но отвергал кропоткинскую версию анархизма как еще один вид власти. Здесь Моррисон противопоставляет традиционный анархизм альтернативной концепции, расширенной до противостояния не только политической власти, но всякой власти вообще, включая отвержение анархистом самой анархической идеологии. Это отвержение, разумеется, подрывает основу и традиционного анархизма, но, кроме того, указывает на более высокую форму свободы. Товарищи Джека – Незримые – противостоят власти, однако при этом остаются приверженцами анархистского проекта, по крайней мере, поначалу. Однако Джек доводит отрицание всякой власти до крайности, и представлен Моррисоном как Незримый, который, в конце концов, достигает глубочайшего уровня понимания природы свободы и контроля.

После попытки сжечь школу и нападения на учителя Джека арестовывают и судят. Судья является карикатурой всего, что отвергает позитивистская юриспруденция в законодательной власти: он злой, переполнен отвращением к поступку Джека и явно предубежден в пользу строгого наказания. Судья, однако, является реалистичным образом того беспокойного непонимания закона, которое испытывают не-юристы; он авторитарен и не просто не желает знать об индивидуальных обстоятельствах и ситуациях, но прямо и явно настроен на усугубление страданий притесняемых. Судья отправляет Джека в Дом Гармонии. Человек, заведующий этой организацией, мистер Гелт (прим. перев. – gelt – кастрат), другой авторитарный персонаж: директор школы.

ГЕЛТ: Подчинение. Подчинение. В наши дни люди ухмыляются, слыша это слово. Все болтают об индивидуализме и независимости, но к чему привело нас прославление индивида? Древние здания закона и порядка начинают осыпаться, подточенные поднимающейся волной анархии и насилия. Здесь мы будем учить вас, как ставить потребности других выше ваших собственных шкурных интересов. Когда мы с вами закончим, вы примете и осознаете свое место в качестве элемента статуса кво. Мы обтешем эти задиристые углы и подгоним каждого из вас по своему месту. Вы научитесь, как быть солдатами, да. Не заблуждайтесь – идет война между добром и злом. Силы хаоса вечно пытаются найти путь в юные и впечатлительные умы. Но не бойтесь: мы здесь для того, чтобы вытащить вас из тени, ребятки. Мы заставим вас идти в ногу. Здесь, в Доме Гармонии, вы сможете гордиться своей ролью маленького зубчика шестеренки великой машины общества.

Гелт выражает популярную форму дуализма. Для Гелта в мире существует добро и существует зло; свойствами «добра» являются контроль и подчинение, а свойствами «зла» – анархия, хаос и разнообразие. В то время, как такие взгляды на важность контроля, зло анархии и неограниченной свободы с необходимостью являются чрезмерно упрощенными для всей истории, они, тем не менее, не столь уж далеки от того, что пропагандируется некоторыми консерваторами через медиа. Сторонники закона и защитники организованной власти утверждают, что неограниченная свобода означает смятение и насилие, и потому контроль и власть критически важны для поддержания порядка и спокойствия. Широко известны воззрения Томаса Гоббса, который утверждал что природное состояние, или общество без правления, это кошмар непрерывной войны всех против всех. Такие взгляды остаются популярны и в наши дни, и многие полагают, что анархия – это нечто, чего следует всеми силами избегать, поддерживая сильные системы правопорядка и правительства.

Судья и директор представляют в «Незримых» закон и образование, два ключевых механизма дисциплинирования общества и поддержания статуса кво, при котором, по мнению анархистов, элитарное меньшинство получает привилегии. В «Незримых» элитарным меньшинством являются сверхпространственные Архонты: чудовищные, лавкрафтианские сверхъестественные существа. Закон и власть, таким образом, являются инструментами монстров. В этом отношении Незримые соглашаются со взглядами многих традиционных анархистов, утверждающих, что правительство неизбежно подчиняется богатым и могущественным, изображаемым как бесчестные монстры, и законы принимаются в интересах этой правящей элиты. Уильям Годвин, например, описывал, как богатые во всех случаях прямо или косвенно являются законодателями, а правительство поддерживает экономическое неравенство в обществе. Петр Кропоткин утверждал, что государство является инструментом обеспечения монополий правящих меньшинств. Алекс Комфорт продолжил анархистскую традицию изображения власти в качестве монстра, утверждая, что основной заботой чиновников и охранителей на службе у власти является контроль над другими, и правовые организации привлекают агрессивных личностей, ищущих власти самой по себе. В рамках анархистской литературы, анархист – это герой, который отваживается противостоять этим агрессивным типам.

Из Дома Гармонии Джека спасает Король Моб, супергерой в традиционном анархистском стиле – харизматичный, бунтующий и полный насилия – который стреляет Гелту в лицо в ответ на попытку что-то сделать. Король Моб оставляет Джека в Лондоне, и Джека наставляет и инициирует мерлиноподобный Том О’Бедлам. Том рассказывает Джеку про «Войну»: та же дуалистичность, о которой ранее говорил Гелт, только теперь с точки зрения защитника свободы. Война между контролем и свободой, властью и анархией, Архонтами и Незримыми. Архонты управляют правительствами мира, а Незримые – борцы за свободу, преданные освобождению и эволюции человечества.

После того, как обучение у Тома завершено, Джек готов и сам присоединиться к Незримым. Последние слова Тома, обращенные к Джеку, объединяют все его учение в одно слово.

ТОМ: И наконец, у меня для тебя лишь одно истинное учение, одно простое слово: неповиновение.

Так же и Оскар Уайлд писал, что «неповиновение, в глазах того, кто знает историю, есть настоящая добродетель человека. Благодаря неповиновению происходит прогресс; благодаря неповиновению и благодаря восстанию». Неповиновение – это постоянная преданность свободе перед лицом попыток осуществления контроля. Разумеется, существует множество различных возможных мотивов для такого поведения, некоторые из них сложнее, чем другие. Собственное неповиновение Джека изначально обусловлено страхом и фрустрацией и направлено в отношение всех и каждого, от кого несет властью. По ходу развития сюжета мотивацией Джека становится сострадание, и он начинает более тщательно выбирать цели для реализации своего неповиновения.

Первым заданием Джека с Незримыми становится путешествие во Францию восемнадцатого века для того, чтобы завербовать в ряды Незримых маркиза де Сада. Забрав де Сада, Незримые возвращаются в настоящее через «объективную реальность», где они вынуждены наблюдать сцены из знаменитого произведения де Сада «120 дней Содома». Четыре человека – банкир, судья, епископ и герцог – принимают участие в разнообразных сексуальных извращениях и пытках в замке Силлинг. Четыре человека представляют четыре основные формы организованной власти в эпоху де Сада: финансы, закон, религию и класс. Как и де Сад, Моррисон использует эти образы для иллюстрации опасностей утопизма и крайностей абсолютной власти.

ДЕ САД: Я пытался показать, к чему все это приведет. Ханжество эпохи Просвещения. Это чудовища, порожденные Богом Рассудка. Идеалисты и реформаторы сами становятся палачами. Путь к Утопии заканчивается на ступенях эшафота, бесконечным мигом гильотины.
КОРОЛЬ МОБ: Харэ! Чего б тебе просто не признать, что ты старый грязный гомосек?
ДЕ САД: Ну… и это тоже. Шестнадцать лет в тюрьме с одной лишь деревянной палкой чтобы немного потешить свою задницу. Только она, перо, бумага и мое воображение. Я желал мести! Я хотел разрушить мир и насрать на его развалины! Я создал дверь из слов и сбежал через нее. Я желал тьмы и уничтожения для моих пленителей, моей семьи, Бога и человечества. Я оказался в яме. Я показал гнилое лицо разложения за разукрашенной маской Государства. В своей одиночке я отменил цивилизацию. Я выпустил из клетки зверя, который бы пожрал «моральную Вселенную», измышленную лжецами и лицемерами. Я показал монстров, управляющих нами и произносящих хвалебные речи, пожирая внутренности детей! И когда пришла революция – и я увидел, как слабые стали сильными и в свою очередь стали делать то же, что сильные всегда делали со слабыми. Я почувствовал тошноту.

Подобно тому, как использование власти обычно берет начало в страхе перед другими и базовой потребности контролировать, традиционный анархизм руководствуется злостью и базовой потребностью в мести. В моррисоновской версии «120 дней Содома» история кончается тем, что одного из рабов принуждают взорвать бомбу, которая убивает всех и разрушает замок Силлинг. Когда де Сад и Незримые двигаются дальше, Король Моб дает одно из первых четких объяснений конечной цели Незримых, и Моррисон снова указывает на ограничения традиционного анархизма:

КОРОЛЬ МОБ: Вот это и есть переломный момент, а? Мы, наконец, приближаемся к Апокалипсису и все может обернуться так или иначе. Мы на финишной прямой в гонке между бесконечной мировой вечериной и миром, похожим на Аушвиц.
ДЕ САД: И тут опять слабоумный утопизм? Я думал, вы умнее. Я не хочу жить в чьем-либо совершенном мире – только в своем.
КОРОЛЬ МОБ: Точно. Именно поэтому мы пытаемся провернуть фокус, в результате которого каждый получит именно такой мир, какой хочет. Каждый, включая врага.

Целью Незримых, как и всех анархистов, является состояние анархии, общества без правительства, свободы без ограничений. Большинство теоретиков анархии, описывающих такое общество, или обескураживающе регламентируют его, или чрезмерно оптимистичны относительно человеческой природы. Например, Макс Штирнер и Бенджамин Такер описывали ультракапиталистическое общество, где «невидимая рука» по Адаму Смиту превращает частный интерес в общее благо, содействуя совпадению интересов. Уильям Годвин в своей модели описывал гармоничное свободное общество, управляемое разумом в соответствии с вселенскими моральными законами. Пьер Жозеф Прудон утверждал, что члены анархического сообщества должны признать и принять выгоду, получаемую при добровольной координации их экономических интересов. Михаил Бакунин описывал общество, управляемое сознательностью и рассудком. Именно эти и другие подобные модели Моррисон устами де Сада называет «слабоумным утопизмом». Все они являются попыткой традиционных анархистов лицемерно установить свой идеальный мир для остальных. Как Моррисон избегает того же лицемерия? «Незримые» – это научно-фантастическое произведение, поэтому Моррисон может избежать этого, описав фантастический анархический мир. В 2012 мир сольется с «Суперконтекстом» и те, кто переживет этот процесс, в дальнейшем будут существовать в реальности, полностью определяемой их собственными желаниями и представления. Все получат то, чего они хотят, «включая врага». За исключением этого Моррисон не описывает в явной форме последствия слияния с Суперконтекстом. «Слияние с Суперконтекстом», вероятно, можно понять как метафору для достижения целей онтологического терроризма и всеобщего осознания неприменимости дуализмов; при этом состояние анархии достигается не посредством революции или политических переворотов, но посредством откровения и обучения.

Получив ранение в яростной схватке между Незримыми (которые на данном этапе истории по-прежнему склоняются к более боевой версии анархизма) и агентом Архонтов, Джек решает, что больше не хочет быть одним из Незримых. В поисках Джека Король Моб попадает в плен к человеческому врагу Незримых – сэру Майлзу Делакуру. Допрашивая Короля Моба, сэр Майлз объясняет, что стратегии контроля, используемые Архонтами, куда более коварны, чем использование грубой силы полиции и военных, принуждение со стороны закона и воспитание формальным обучением.

СЭР МАЙЛЗ: Вы задумывались когда-нибудь, почему мы говорим о «право-писании»? Существует магическое слово, «абракадабра», внедренная в мозг каждого англоговорящего ребенка. Коренная мантра ограничения, тайное имя могучего затаившегося демона: «Эйбиисии-Ди-Ии-Эфф-Джиайтчай-Джей-Кайелл-Эменн-Оупикьюу-Ар-Эсс-Йювидабл-Юу-Экс-Веййзед». Это имя и все имена, которые оно порождает, созданы для того, чтобы поставить пределы возможностям выражения абстрактных мыслей. То, что ты видишь, всецело зависит от слов, которые есть у тебя для того, чтобы выразить то, что ты видишь. Ничто не существует, пока мы не скажем.

Сила, которой противостоит онтологический анархист, представляет собой нечто большее чем власть, закон и образование – это сам язык, и именно ограничения языка должны быть в первую очередь распознаны и преодолены для достижения истинного состояния анархии (или слияния с Суперконтекстом). Онтологический террорист не может отменить язык таким же образом, как традиционный анархист желает отменить правительство, но может продемонстрировать его ограничения.

Тем временем Джек, находясь один в Ливерпуле, вспоминает важное переживание из того времени, когда он был у Тома: серию видений, среди которых есть видение Джека, склонившегося перед распятым Христом с окровавленными клещами. Незримые наконец находят Джека и просят его вернуться в Лондон, чтобы помочь спасти Короля Моба, и когда Джек спрашивает, какое ему дело, он вспоминает последнее свое видение. Обнаженный и подвешенный, окруженный образами голодающих детей, войны, наркомании и жестокости, Джек кричит, пока с ним говорит бестелесный голос («Барбелит»).

БАРБЕЛИТ: Этот мир ты создал. Кошмар будет продолжаться, пока ты не очнешься. Что ты будешь делать?
ДЖЕК: Я исправлю его. Дай мне исправить его… Я хочу все исправить… Я хочу сделать так, чтобы все было в порядке… Это ужасно… Дай мне лишь исправить его…
БАРБЕЛИТ: Тогда исправь себя. Мир последует за тобой. Все последует за тобой. «Как наверху, так и внизу». Ты понимаешь? Ты понимаешь, что ты должен сделать?

С этого момента анархизм Джек продиктован не страхом и злобой, но желанием освободить других из сострадания. Он соглашается вернуться в Лондон, чтобы помочь другим Незримым. Том 1 завершается противостоянием между Джеком и одним из Архонтов. Джек побеждает, оставаясь в позе лотоса и, подобно Будде, отражая все соблазны и иллюзии, насылаемые Архонтом. Наконец, Джек выходит из своего круга силы и «называет» Архонта, который немедленно исчезает: Джек начал сомневаться в самом существовании «войны» между свободой и контролем. После драматического спасения Короля Моба другими Незримыми, Джек незаметно для остальных заживляет раны сэра Майлза. Его настойчиво повторяемое заявление «Никто не знает, что я есть», содержит отсылку к тому, что он сказал своему учителю в начале тома, показывая, что, хотя он более не яростный громила, обожающий насилие, он остается приверженцем неповиновения.

Во втором томе Незримые переносятся в США, и тон повествования становится голливудским блокбастером вместо темной оккультной драмы. История становится более фантастичной, иллюстрации становятся более яркими и броскими, а насилие становится более кровавым. Различия и противоречия между властью и анархией, контролем и свободой выражаются еще более явно и при этом все более размываются. В «Чертовщине в Америке» Король Моб объясняет, почему победа Незримых неизбежна:

КОРОЛЬ МОБ: Поэтому им нечего даже надеяться на победу. Хаос везде пролезет. Они могут весь мир покрыть камерами, но не могут сделать так, чтобы парням в комнатах слежения не пришло в голову подрочить или в сотый раз переиграть в пятнадцатое продолжение «Doom». Абсолютный хаос.

Эта и другие отсылки к хаосу отсылают к описанному ранее «онтологическому анархизму» Хаким Бея. Мир уже находится в состоянии анархии. «Хаос» – это недвойственная реальность, которая существует прежде возникновения любых дуальностей; «порядок» это иллюзия, которая возникает при принятии дуальностей как чего-то реального. В томе 2 Моррисон исследует природу этой иллюзии. Второй том наполнен отсылками к кинематографу и телевидению, и эти отсылки постепенно становятся сутью истории. Развивая идею из первого тома о том, что власть и контроль возникают из самого языка, Моррисон исследует контролирующее воздействие образа, предполагая, что современное общество регулируется в первую очередь посредством контроля со стороны того, что Ги Дебор называл «Спектаклем». Иллюзия порядка внедряется и закрепляется телевидением, которое смотрят люди, просмотренными фильмами, книгами и журналами, которые они читают. Неважно, сколько учителей отлупят Незримые или сколько полицейских и солдат они убьют – люди будут продолжать с готовностью подчиняться властям и желать контроля, поскольку они околдованы Спектаклем.

МЭЙСОН ЛЭНГ: Представьте тот миг, когда они придумали абсолютно новый способ управлять миром. При помощи света. Властью иллюзий… Я говорю о том, что образы правят миром. Галлюцинации захватили власть. Как нам захватить в свои руки галлюцинации?

Для онтологического террориста война между свободой и контролем ведется не оружием, но при помощи языка и образа. Анархия уже существует, а мифы закона и правительства поддерживаются лишь верой в заблуждения. Анархистский проект – стремление покорить Спектакль.

В Томе 3, самом коротком из томов серии, война между Незримыми и Архонтами продолжается, но различия между двумя противоборствующими сторонами уже почти совершенно исчезли. Персонажи, которые были на стороне Незримых присоединяются к заговору Архонтов, а те, которые, как предполагалось, работают на Архонтов, оказывается, все это время были Незримыми. Анархисты используют технологии авторитаристов: они занимаются похищениями, пытками и промыванием мозгов. Выясняется, что главный агитатор Незримых и верховный лидер заговора Архонтов – одно и то же существо. Общее впечатление такое, что многие персонажи истории играют в сложную игру.

Том 3 завершается тем, что Джек побеждает Архонтов, но не поборов или убив их, а «поглотив» их. Вместо разрушения чудовищных символов власти и контроля он понимает их, принимает их, ассимилирует и лишает их содержащегося в них ужаса. Для Моррисона к этому моменту всей истории анархизм уже не занимается насильственным сопротивлением организованной власти во имя свободы. Дуалистический традиционный анархизм заменяется анти-дуалистическим онтологическим терроризмом, попыткой спасти всех – включая других анархистов – от добровольного заключения в тюрьме собственных убеждений. История Незримых на сегодня заканчивается предпоследним выпуском, где Джек, теперь школьный учитель, передает весть о противостоянии и неповиновении новому поколению потенциальных Незримых.

IV Свобода и Контроль

«Свобода» и «контроль» скорее непосредственно связаны друг с другом, чем противоположны друг другу. И то, и другое возникает как последствие существования Другого; практика контроля приводит к возникновению противодействия контролю, которое принимает вид борьбы за свободу, а требование большей свободы неминуемо приводит к попыткам обеспечить или ограничить данную свободу посредством более высокого уровня контроля. Попытка уничтожения авторитаризма посредством анархизма является столь же бессмысленной, как и попытка устранить анархизм при помощи авторитарных практик. В своем позднем творчестве данной темы касался писатель-фантаст Филип К. Дик, и его идеи в явном виде выражены Моррисоном во втором томе Незримых.

КОРОЛЬ МОБ: Эти люди, эти вещи, против которых мы боремся… Они хотят поработить все и вся…
ЖАКИ: Они не смогут. Силу им придает только то, что они сопротивляются. «Сражаться против Империи означает быть зараженным ее безумием». «Тот, кто побеждает часть Империи становится Империей; она распространяется как вирус… тем самым она становится своими врагами». Филип К. Дик. Я запомнила это после нашего последнего спора.
КОРОЛЬ МОБ: Увы, Филип К. Дик мертв.
ЖАКИ: Что ты имеешь в виду? Все во Вселенной идет точно по плану, Гидеон. Нам не нужно «делать» что-то. В конце концов ты увидишь, что твой враг необходим тебе, чтобы быть тем, кто ты есть. Ты без них и жить теперь не можешь.

Попытка понимания целого путем разделения целого на две противостоящие части – это дуализм. В философском дискурсе дуализм, как правило, понимается с картезианской точки зрения, как разделение реальности на физическую и психическую, тело и разум. Это, однако, не единственная форма философского дуализма: философы-досократики, например, разделяли видимость и реальность, Платон разделял чистую форму и реальную вещь, Юм проводил разделение между фактом и ценностью, Кант проводил разделение между эмпирическими феноменами и трансцендентными ноуменами, а Заратустра считал, что мир сформирован противоборством между силами добра и силами зла, и эти взгляды в дальнейшем повлияли на развитие иудаизма, христианства и ислама. Кроме того, дуализм не обязательно ограничивается философским дискурсом. Практически на каждом уровне бытия, практически в каждом аспекте наших жизней мы делим изначально нераздельное целое на две категории – такие как свобода и контроль, нравится и не нравится, или нечто и ничто – и ценим одно более другого, внушая себе что такое разделение объективно и универсально, а не субъективно и локально.

Дуализм процветает в воображаемых вселенных масс-культуры, мирах, которые часто созданы на основе простых дихотомий между добром и злом или правым и неправым: герои против злодеев, защитники закона против преступников, правительства против террористов. Во многих историях, разумеется, такой дуализм обращен, например, когда преступник изображается героем и жертвой, а защитник правопорядка – злодеем, но дуализм сохраняется. «Незримые» начинаются в рамках массовой традиции, объявляя о вселенском противоборстве межу свободой и контролем, однако к третьему тому серии оказывается, что данный дуализм тоже был разрушен.

При первом появлении сэра Майлза в томе 1 он – зловещая карикатура. Он властитель с точки зрения притесняемых: богатый, обладающий властью, успешный, эгоистичный и жестокий. Он добровольный помощник в деле утверждения организованной власти, и он кажется довольным своей ролью в войне между свободой и контролем. Он предан своим повелителям Архонтам и непреклонен в своем желании не только уничтожить Незримых, но и подорвать основу для самого представления о свободе.

СЭР МАЙЛЗ: Вы полагаете, что боретесь за «свободу». От чего? От кого? Ваши оковы – воображаемые. Массы населения – свободны; свободны жить, трудиться и умереть. Как смеете вы «освобождать» их от их комфортных жизней? Насколько вы должны быть себе отвратительны; вы настолько готовы бороться с чем угодно, кроме собственной неполноценности. Правда в том, что вы хотите быть как мы, но из-за того, что не можете встроиться в общество, вы мечтаете уничтожить его. Что это за ребяческая потребность уничтожить то, над постройкой чего трудились другие?

В конце первого тома сэр Майлз страдает от унижения после того, как Джек спасает ему жизнь. Это, на протяжении всей истории, заставляет сэра Майлза испытывать еще большую ненависть к Незримым, и при этом все более сомневаться в себе. В томе 2 мы узнаем, что у сэра Майлза есть жена, что его беспокоят странные сны и что у него есть сомнения относительно своей роли проводника воли Архонтов. В третьем томе мы узнаем, что некогда сэр Майлз сам был анархистом и аутсайдером, потенциальным Незримым, сбитым с толку своими собственными амбициями. Незримые заставили его вспомнить о своих преступлениях, и теперь он почувствовал раскаяние. К концу истории сэр Майлз становится сочувствующим персонажем. Для онтологического террориста нет врагов, есть только другие. Даже самый жесткий авторитарист – не более чем человек, который живет последствиями обстоятельств собственной жизни и собственного выбора, испытывает сомнения и недобрые предчувствия по поводу собственной приверженности к дисциплине и контролю. Сопротивление, которое является неминуемым последствием контроля, не является лишь внешним фактором по отношению к его практикам; сопротивление также является внутренним фактором субъекта власти.

История Короля Моба, как и сэра Майлза, начинается с карикатурного образа героического бунтаря, жаждущего свободы любой ценой. Он такой же жестокий, безжалостный и кровожадный, но мы изначально готовы принимать совершаемые им убийства, поскольку он убивает только «плохих» людей: авторитаристов и их слуг. Однако по ходу развития серии и эскалации насилия в томе втором, мы начинаем сомневаться в его поступках. Убийства становятся все более красочными. Мы перестаем сочувствовать Королю Мобу и уже затрудняемся сказать, в чем разница между плохим персонажем, который убивает без всякой причины, и хорошим персонажем, который убивает без всякой причины. В одной сцене на Короля Моба набрасывается его бывшая девушка Жаки, и ему приходится выслушивать от нее об этом.

ЖАКИ: Ты носишься и палишь в людей, будто они ничто. Ты долбанутый, Гидеон. Ты не крутой, ты не герой – ты просто убийца.

К завершению второго тома Король Моб наконец осознает бесплодность насильственного противостояния и, оставаясь приверженцем свободы, решает изменить свои методы.

КОРОЛЬ МОБ: Думаю, я выберу онтологический терроризм. Понимаю, громко сказано, но, в конце концов, можете посмотреть в словаре (бросает пистолет в озеро). Бонд умер.

Перемена Короля Моба от насилия к пацифизму содержит отсылки к корпусу анархо-пацифистской литературы. Анархо-пацифисты утверждают, что ненасильственное сопротивление является единственным способом достижения целей анархической революции. По Льву Толстому, например, это потому, что правительство основано на насилии, которое должно быть ликвидировано, и его путь состоит в том, чтобы отказаться от соучастия в насилии, осуществляемом правительством посредством гражданского неповиновения и ненасильственного сопротивления. Ганди эффективно развил методы ненасильственного сопротивления, созданные Толстым, для организации ненасильственного массового сопротивления, сумев сбросить британскую власть в Индии. Король Моб, однако, не является анархо-пацифистом в духе Толстого и Ганди. Он отказывается и от насильственного анархизма и от пассивного сопротивления ради онтологического терроризма, считая упреждающий, но ненасильственный захват Спектакля наиболее эффективным путем к анархии и свободе. В последнем выпуске серии на данный момент, изданном в 2012, Король Моб добровольно принят в техники власти и добился своей цели – осуществления контроля над Спектаклем. Анархист и авторитарист суть одно; герой – это главный злодей.

В то время как мир готовится к слиянию с Суперконтекстом, Король Моб представляет анархистов в последней битве с Архонтами. Вооруженный пистолетом Король Моб приближается к Царю Всех Слез, но он больше не думает о насильственном противоборстве.

КОРОЛЬ МОБ: Наступает конец старого света и начинается рождение полного осознания – слияние с Суперконтекстом. Я часть «природы». Каждый самолет, каждая электростанция – результат «природного» процесса. Мы никогда не были павшими. Мы никогда не отделялись от мира. Мы лгали себе. Теперь же мы вылупляемся, полностью выросшие, как насекомые, как Афина, богиня правды. Личиночное сознание испытывает введение необходимых прививочных добавок от Суперконтекста в виде вторжения враждебных, бактериальных сил. Прививка воспринимается развивающейся личинкой как вторжение угрожающего «чужеродного» материала… противостояние и интеграция чужеродного является необходимой стадией развития самосознания созревающей личинки – «филогенез повторяет историю».

Пистолет Короля Моба – игрушечный, и когда он стреляет в Архонта, и ствола вылетает флаг со словом «Бах!». В данной сцене раскрывается по меньшей мере три смысловых слоя: «бах» – это юмористическая отсылка к звуку, который производит обычный пистолет; воображаемый пистолет используется потому, что Архонт – чудовищный аспект контроля – воображаемое существо; и Моррисон указывает, что противоядием власти, которая воспринимает себя слишком серьезно, является не насилие, пассивное сопротивление или безрадостная критика, а игровая ирония и юмор: «Бах!»

Сэр Майлз – это образ разрушения зловещего авторитариста, а Король Моб – разрушение героического анархиста, но самым очевидным разрушением разницы между свободой и контролем является трансформация Джека. С самого первого номера Джек бросает вызов классификации. Он отказывается принимать свою роль в качестве школьника или заключенного Дома Гармонии. Получив приглашение присоединиться к Незримым, Джек сначала отказывается, а после того, как он все же присоединяется и получает свое кодовое имя, он отказывается от него. По ходу истории персонажам и читателю неоднократно задают вопрос: «На чьей ты стороне?», предполагая, что все должны выбирать – встать на сторону свободы или на сторону контроля (этот вопрос часто сопровождается образом ленты Мёбиуса; символизм вполне очевиден). И Джек, в конце концов, отказывается от этой дуалистичности. Когда во втором томе его спрашивают, на чьей он стороне, он отвечает: «Я на той стороне, на которой масло, вот на какой». Джек осознал бессмысленность вопроса. Каких-либо «сторон» не существует, поскольку не существует дуальности, только категории, создаваемые наблюдателем. Не существует противостояния между свободой и контролем или между анархией и властью. Нет разницы между хорошими парнями или плохими парнями, между консерваторами и радикалами, или между законодателями и гражданскими либертарианцами. Наиболее коварным притеснителем является само мышление и язык, которым мыслящий приковывает себя к миру. Авторитаристы и консерваторы полагают анархистов и радикалов монстрами и наоборот. При этом наблюдатель забывает, что он сам создает такие категории как «хорошее», «плохое», «свобода», «контроль», «власть», «анархия» – и наблюдатель попадает в плен своего собственного творения.

МИСТЕР СИКС: Во время предварительной подготовки вы слышали или вам рассказывали разные противоречивые истории о природе и происхождении нашей Вселенной и причинах, по которым возник Орден Незримых. Мы лгали. Мы не воюем. Нет никакого врага. Это спасательная операция.

В последних страницах «Незримых» мир сливается с Суперконтекстом и усилия Незримых освободить всех от их собственных тюрем наконец достигают успеха. Было ли слияние с Суперконтекстом неминуемо или оно зависело от усилий Незримых? Существует ли в реальности судьба, или она формируется свободной волей и выбором? Уничтожение противоречия между свободой и контролем делает такой вопрос бессмысленным: «свободная воля» и «судьба» – это только ярлыки, которые наблюдатель лепит на изначально недвойственную реальность, которая одновременно проявляет свойства обеих идей.

ДЖЕК: Не существует разницы между судьбой и свободной волей. Вот он я; помещен сюда, пришел сюда. Без разницы. Одно и то же. Ничто не заканчивается так, чтобы не началось что-то новое. Так на какой ты стороне? Ты уже знаешь?

Когда заканчивается комикс и наступает конец света начинает падать снег; и мы понимаем, что снежинки на самом деле – пустота, и блоки комикса начинают постепенно растворяться и исчезать со страницы.

ДЖЕК: Не верь ничему, что ты слышишь. Верь только тому, что знаешь. Помни, что это просто зеркало, которое мы создали чтобы увидеть самих себя. И когда приходят Архонты и все превращается в пугающие чудеса – это все лишь то, что ты оставил снаружи, когда создавал маленький домик под названием «Я»… Мы создали богов и тюремщиков, поскольку чувствовали себя ничтожными, грешными и одинокими… Мы дали им пытать и судить нас и, подобно овцам на бойне, позволили осудить себя. Прозрите! Сейчас! Наше заключение окончено.

V Выводы

В чем же тогда Незримые и идея онтологического терроризма содействуют нашему пониманию природы свободы и контроля? Они показывают, что законодательную и политическую власть можно рассматривать в качестве незаконных практик контроля, а подчинение им можно рассматривать как форму рабства, однако традиционные анархисты – исследователи и писатели, – говорили это уже очень давно. Они показывают, что закон является лишь наиболее очевидной формой социального контроля, и что куда более коварными и эффективными стратегиями социального контроля являются образование, язык и мышление само по себе; но и это многократно указывалось в иных источниках. Они показывают набор тактик для оппозиции, позволяющий осуществлять подрыв организованной власти, но и в этом нет ничего нового.

Относительно новыми в «Незримых» являются три черты онтологического терроризма в изображении Моррисона. Первая касается новизны комиксов, юмору и массовой восприимчивости как средств пропаганды идей. Вопросы, касающиеся природы анархии и взаимоотношений между свободой и контролем являются серьезными и важными вопросами, однако это не означает, что к ним нельзя относиться весело, с интересом или юмором. Текст, который подает себя слишком серьезно, скорее всего будет отвергнут читателями, для которых он не представляет научного интереса; а при выражении таких идей в комиксах или иных формах популярной культуры глубиной анализа приходится пожертвовать ради общей привлекательности и более успешного распространения идей.

Во-вторых, Моррисон подчеркивает важность милосердия в идущем диалоге между защитниками свободы и защитниками контроля. В первых частях истории анархическое сопротивление выражается через насилие, но по мере развития сюжета персонажи – в особенности Джек и Король Моб – приходят к пониманию бессмысленности противостояния и важности сострадания.

И, наконец, что важнее всего, онтологический терроризм разрушает устоявшееся представление о том, что свобода и контроль диаметрально противоположные друг другу идеи. Свобода и контроль не противостоят друг-другу, а скорее близко друг с другом связаны. И анархисты и авторитаристы пытаются управлять ходом мысли и поведением других; попытки достижения большей свободы приводят к большим усилиям для достижения контроля, а попытки контроля вызывают потребность в большей свободе; разделение между «свободой» и «контролем» субъективно конструируется, а не является чем-то реальным. Целью онтологического террориста является распознавание и помощь другим в распознавании сопряженности этой и других дуальностей. Есть некоторая ценность в обсуждении преимуществ свободы перед преимуществами контроля, в виде ли какой-то формы анархизма против авторитаризма или в виде гражданских свобод против безопасности, однако занимаясь этим нам следует не упускать из виду то, что такие двойственные оппозиции являются скорее взаимно переходящими друг в друга, чем универсальными, и что лишь язык, но не реальность, требует принять одну сторону оппозиции за счет другой.

Перевод – Ich­han­tik