Бегущий по F‑scale-лезвию

«I’m not in favor of fair­ness. I’m in favor of free­dom, and free­dom is not fair­ness. Fair­ness means some­body has to decide what’s fair».

Mil­ton Fried­man

I

Эта метафора не будет новаторской, но так даже лучше: человеческое сознание заполнено лабиринтами перекрытий, которые, с одной стороны, придают конструкции форму, не давая ей сложиться под собственной тяжестью, с другой – образуют ту самую Black Iron Prison, о которой мы столько говорим на протяжении многих лет. Речь идет о бинерах, несовершенстве языка, когнитивных искажениях и других явлениях психической жизни – принадлежность к одному смысловому ряду в данном случае скорее интуитивна, нежели научна.

Одним из самых темных и глухих тупиков среди этих коридоров является тот, который в просторечии принято называть «справедливостью» – это место, из которого берут начало понятия ресентимента, реваншизма и разных других «-измов». Именно оно сегодня и станет отправной точкой для нашего путешествия.

Многие седовласые старцы минувших веков, будь то на Парнасе или в Гималаях, видели за понятием справедливости некий внутренний принцип существования Вселенной, отражение в социальном порядке порядка космического. Те из них, кого мы привыкли собирательно называть гностиками, развивали эти идеи следующим образом: одни утверждали, что в социальном взаимодействии законы природы искажаются уродливым образом, другие шли дальше, предполагая, что сами законы космоса несовершенны, и их социальные отражения в принципе не могут претендовать на гармонию. Третьи дерзнули решить, что установление гармонии в изначально безобразной Вселенной лежит на их собственных плечах. Нет, далеко не все эти несомненные бунтари и подпольщики духа  говорили о необходимости восстановления справедливости как гармонии во Вселенной. Но в том, что она никак не проявлена в человеческом опыте, они, похоже, были единодушны.

Так что же такое справедливость и почему мы вообще заговорили о ней? Начать, как водится, необходимо с определения. Справедливость как гармония, как тот самый фундаментальный принцип, по сути, есть мера соотнесенности следствий с причинами. Для каждого отдельно взятого человека это успешный результат прогноза чего бы то ни было плюс когнитивные искажения в свою пользу. Если человек не может объяснить, по какому принципу за действием X наступает последствие Y, а не ожидаемое им как наиболее предпочтительное Z, его захлестывает чувство неопределенности. Это чувство человек интерпретирует как хаос, нарушение гармонии, несправедливость – то есть, деструктивное и враждебное состояние наблюдаемой им реальности. До боли близкое нам ощущение «some­thing was wrong with the world» вытекает из того, что данные нам в ощущениях последствия чего бы то ни было на абстрактно-логическом уровне плохо увязываются со своими причинами.

Наиболее трудно верифицируемым и, как следствие, наиболее трудно предсказуемым из наблюдаемых явлений мы можем назвать поведение другого человека, поэтому именно социальные взаимодействия оставляют наибольший простор для их интерпретаций как несправедливых.

Так как все нижеследующие размышления выдержаны скорее в гуманитаристском, нежели в сциентистском ключе и, в любом случае, являются синкретичными, мы не будем приводить данные из разных областей наук, ограничившись следующей антропологической ремаркой. В ходе эволюции лучшую приспособленность демонстрировали те племена, у которых дележка ресурсов осуществлялась по более-менее постоянным и предсказуемым схемам, хоть на каком-то уровне коррелирующим с вкладом отдельных членов племени в приобретение этих ресурсов. Это позволяло племени оставаться таковым на протяжении продолжительных временных отрезков. Результатом этого стало появление нейробиологических основ чувства справедливости – вплоть до возбуждения отдельных зон коры головного мозга в ситуациях, интерпретируемых жертвами томографов как «более справедливые» и «менее справедливые». Наверное, излишним будет уточнять, что более справедливыми человек привык считать те ситуации, в которых его сознание могло проследить механизм связи причины со следствием.

Не так давно в своем интервью наш эстонский коллега сослался на рассекреченные документы ЦРУ о специфических методах допроса, основанных на сенсорной депривации с фиксацией тела. Такой метод признан одним из наиболее жестоких и эффективных. Немного опоэтизировав результаты этих исследований, скажем, что если они верны, Ад – это то место, где причины тотально не связаны со следствиями, и этим местом является наше собственное сознание, оказавшееся в состоянии сенсорного голода. Очень быстро оно начинает диссоциировать, разделяясь на «Я» и «Не‑Я», Других – пугающие образы, субличности, психические инстанции. При благоприятном сценарии они вступают в коммуникацию, при деструктивном же начинают бороться между собой вплоть до полного уничтожения личности. При этом переживание неопределенности и дисгармонии описывается людьми, вышедшими из этого состояния, как сочетание беспомощности с чувством сильнейшей ненависти. По сути, это часть определения ресентимента.

Да, так и есть: существование Другого, чье поведение нельзя прогнозировать, всегда несправедливо по отношению к нам и вызывает в отношении него страх и ненависть.

По мере развития абстрактного мышления алгоритмы оценки вклада соплеменников в жизнь племени усложнялись, все сильнее отрываясь от непосредственных переживаний. Они начали переноситься на тех членов племени, чью деятельность все реже можно было наблюдать непосредственно. В условиях ограниченности ресурсов недостаток информации провоцировал желание поставить под сомнение вклад тех или иных соплеменников, чтобы ограничить их в ресурсах, а затем исключить из племени вовсе путем изгнания или убийства. То есть, идентифицировать их как «чужих» и отделить от «своих».

При этом часто отмечается, что вражда и ненависть между группами (народами, религиозными конфессиями, государствами) близкими, родственными, культурно схожими, бывает ожесточеннее, чем у чужих друг для друга групп. То есть, важно заявить, что «я не такой» – и сделать это агрессивно именно там, где налицо ваша схожесть, ведущая к претензиям на одни и те же ресурсы (чаще даже нематериальные, чем материальные).

Сознание современного типа отличается тем, что может более-менее произвольно прикладывать механизм «свой / чужой» к наблюдаемым и ненаблюдаемым непосредственно людям в соответствии с набором ситуативных моделей. Так, в одной ситуации к группе «чужие» может быть отнесена семья соседа по лестничной клетке, а в другой к «своим»   причисляются все гипотетические представители homo sapi­ens, слушающие ту же музыку, что и ты.

По этой причине мы склонны считать, что те особенности проявления чувства ненависти, которые в предыдущей статье мы назвали фашизмом, характерны сугубо для современного человека (в отличие от естественной ксенофобии). Фашизм – это абстрактная ксенофобия, оторванная от реальной практики взаимодействия с объектами ненависти и допускающая крайне широкую экстраполяцию. В ряде случаев человек с фашистскими установками может испытывать ненависть к большому количеству людей, объединяя их в своей голове в некие враждебные ему группы, притом за пределами его головы этих групп вообще не существует, так как все эти люди не идентифицируют себя как часть таковых. Технологии пропаганды и системные эффекты массовых коммуникаций зачастую намеренно или ненамеренно конструируют образы этих враждебных групп и широко транслируют их, что приводит к вспышкам фашистских настроений, выражающихся в стремлении ограничить эти группы в правах, изолировать и уничтожить.

Отличие фашизма от естественной ксенофобии заключается также в разнице работы механизма «свой / чужой». В случае с ксенофобией представители условного «чужого» племени изначально не воспринимаются как «свои», а иногда и вообще – как мыслящие существа. В редких случаях они могут стать «своими», в большинстве – нет, но место, которое отводится им изначально, вполне понятно. Фашизм же характеризуется скорее обратным процессом – «расчеловечиванием», когда под влиянием внешних факторов некто, ранее по умолчанию считавшийся «своим» как сосед, земляк, представитель одной профессии, нации, биологического вида, перестает восприниматься как таковой, после чего следует желание насильно вывести его за пределы этой группы.

Чем шире и абстрактнее эта группа, тем сильнее проявление ненависти в ее отношении и тем больше умов в этот процесс вовлекаются. Чаще всего речь идет о людях, которых мы вообще не видим и не можем проверить, «свои» они или «чужие». В результате, в ситуации неопределенности мы отдаем право распоряжения механизмом «свой / чужой» информационной сети, которая эту ситуацию неопределенности если и не вызывает, то уж точно многократно усиливает. При этом затрудняется получение какой-либо обратной связи – информация о «чужих» зачастую однонаправленна, а ее течение настолько сильно, что плыть против него способны очень немногие. Собственная ненависть интерпретируется как обостренное чувство справедливости, поскольку группе «чужих» приписывается агрессия, злые намерения, нанесение тайного или явного ущерба, сюда же подтягиваются всевозможные теории заговора, требующие справедливого воздаяния.

Интересно здесь следующее: чем дальше от нас находится группа, опознанная как враждебная, тем более радикальные формы принимает декларация ненависти к ней. Если в ситуации непосредственного контакта большинство людей ограничились бы упреком, отказом подать руку, оскорблением или, наконец, потасовкой, то коммуникация, опосредованная техническими средствами, идет по более узкому каналу и кричать приходится громче – в ход идут изощренные образы пыток, казней, проклятия, угрозы близким и т.д.

Удаленность объекта ненависти снижает уровень эмпатийности в его отношении, поскольку от него поступает меньше информации, а зачастую он вообще представлен одними лишь текстовыми сообщениями, на основе которых приходится самостоятельно достраивать образ врага. Очевидно, что этот образ, по сути, представляет собой продолжение тебя самого в куда большей степени, чем интерпретация поведения человека, стоящего в метре от тебя, с которым можно встретиться глазами. На выстраивание этого образа затрачивается больше когнитивных ресурсов, но и распоряжаться им становится легче – он как бы становится объектом собственности, границы дозволенного в отношении него раздвигаются.

Самое смешное состоит в том, что до реального объекта ненависти самой ненависти (как неких информационных пакетов) доходит очень мало – большая ее часть оседает на невольно изолированном для этой цели участке собственного сознания, что уж точно не идет ему на пользу.

При этом сила желаемого для врагов воздаяния соотносится не с объективным ущербом, а с собственной эмоциональной реакцией, той мерой ненависти, которую пропаганда может усиливать или снижать. Перефразируя известную максиму про то, что «милосердие выше закона», здесь можно сказать, что «ненависть выше закона», и сильно разозленные люди за око склонны требовать целую голову, а то и несколько. Иными словами, аффекты легко смещают представления о справедливости – тот самый критерий соотнесенности следствий с причинами.

Осознание того, что этот критерий неизбежно приходится делить с Другими, и у Других представления о справедливости и гармонии могут сильно отличаться от твоего, на определенном этапе познания делает Вселенную крайне неуютным местом.

Отсутствие всеобщего значения этого критерия вызывает несколько фривольное желание высказаться о нем как об «окончательном аргументе» против вульгарных трактовок солипсизма, в которых реально (в каком смысле?) лишь собственное «Я», а все остальное – просто тени, его отражения, разрывы в пустоте в форме людей, внутри которых никаких подобных переживаний не происходит. Если уж эти отражения и тени настолько сложны, что их реакции нельзя прогнозировать, не проще ли предположить, что твое собственное сознание диссоциировано еще на семь миллиардов таких же, как в той камере сенсорной депривации, которая является частью системы Black Iron Prison и в которую ты угодил по воле неких космических палачей? Что, если в каком-то смысле мы все – одно большое сознание, разделенное переборками переживания своей индивидуальности и грубо сшитое нитками коммуникаций разного уровня?

Проблема в том, что буквальное восприятие вселенной как Black Iron Prison, функционирующей по уродливым несовершенным законам, не дает автоматически ни пробуждения, ни какой-то окончательной Истины, ни решения проблемы самой тюрьмы. Эта картина мира – такая же часть матричного механизма, только другого уровня, и стоит хоть на мгновение абсолютизировать его, перепутав карту с территорией, как там до самого низа пойдут одни черепахи. Важнее понимать, почему ты приходишь к такому восприятию и что оно тебе дает в поисках того, что нельзя выразить словами.

Отсюда следует первый тезис: любой критерий соотнесения причин со следствиями существует лишь в голове каждого отдельно взятого человека и является лишь его интерпретацией собственных непосредственных ощущений. В этом смысле за пределами человеческого сознания нет никакой справедливости, гармонии и т.д., равно как нет там никакого фашизма и объективных причин для игр в биореактор – там царит один хаос. Впрочем, хаос – это тоже интерпретация.

II

Когда речь заходит о всякого рода проявлениях фашизма и способах их преодоления, в большинстве рассуждений допускается фатальная, на наш взгляд, ошибка – внимание обычно акцентируется на чувствах Жертвы, а не Палача. Речь здесь не обязательно идет о реальных жертвах и палачах, важны скорее их образы или ролевые модели; более того, едва ли не в большинстве случаев в символическом смысле это вообще одни и те же люди.

Результатом того, что страдания жертв раскрываются на порядки подробнее мотивов палачества, становится не то массовый «комплекс выжившего», не то желание плюнуть в лицо морализаторам, пестующим этот комплекс. К тому же, картины бесконечных страданий обычно быстро застилаются кровавым туманом, и бал начинает править желание сжечь живьем сначала всех фашистов, сотворивших такое, а потом – за компанию – и набежавших на тебя ценителей творчества Марка Захарова.

Наша мысль может показаться спорной, но сейчас мы практически уверены в ней. Нельзя победить «фашизм» с помощью эксплуатации ролевого образа Жертвы – это лишь провоцирует реваншизм и ресентимент, перезапуская цикл насилия. Справиться с ним можно – титаническими усилиями – через работу с ролевым образом Палача, чей колпак кто бы то ни было хочет примерить.

Проще говоря, единственный способ остановить фашизм – доказать фашисту, что его ненависть деструктивна в первую очередь для него самого, в некотором смысле, даже более деструктивна, чем для его жертвы. Мы неспроста говорим про «титанические усилия», ведь  зачастую люди, сами того не осознавая, готовы нести страшные потери, лишь бы объектам их ненависти стало еще хуже. В отдельных случаях, когда сила и опасность врага оценивается как многократно превосходящая собственную, они готовы расстаться с жизнью, здоровьем и близкими в обмен даже на незначительный урон тем, кого они ненавидят. Во имя мести. Во имя справедливости. Во имя идеи. От великого отчаяния. Они даже не рассматривают тот вариант, что и эта великая сила и опасность существуют лишь в их головах.

И все же, направление, о котором мы написали, представляется нам единственно эффективным. Ведь, по большому счету, если человек утверждает, что уничтожение какой-то группы людей принесет благо, далеко не всегда есть рациональные способы доказать ему, что он ошибается, поскольку благо иногда может быть определено таким образом, что правота окажется на его стороне. Нужно ведь только чтобы не плохие люди убивали хороших, а хорошие – плохих, умные – глупых, полезные – бесполезных, добрые – злых и т. д. Желательно – безо всяких драматичных спецэффектов вроде газовых камер, траншейных язв и огненных вихрей над городами. Без боли, отчаяния и слез мольбы. Биореактор – как символ наиболее утилитарной, неотвратимой и подчеркнуто рациональной до невроза смерти. А если бы можно было вообще просто нажать кнопку, после чего тела миллионов произвольно выбранных людей превращались бы в пар, нельзя исключать, что определенная каким-нибудь хитрым способом сумма благ для оставшихся действительно бы увеличилась.

Все, что здесь можно сделать – убедить человека, желающего быть Палачом, что его палачество не принесет блага лично ему, потому что он не осознает свои истинные мотивы, в которых никакая рациональность и не ночевала. Интуиция подсказывает, что если не брать людей с расстройствами психопатического спектра, в 99% случаев речь идет об эмоционально окрашенных реваншистских мотивах, даже если технически довольно проблематично получить от человека признание, что он с флегматичностью дезинсектора  хочет уничтожить тех, кому отказал в человечности.

Принимая за истину мысль о том, что ненависть к большим группам людей почти всегда имеет мотивы ресентимента, наказания, мести и восстановления справедливости, для эффективной работы с ней необходимо признать и то, что для Палача причины этих мотивов абсолютно реальны. Да, его обиды чаще всего имеют крайне опосредованное отношение к тем, чьего уничтожения он желает, однако они не беспочвенны: травматический опыт есть у всех, просто не у всех есть инструменты для его преодоления; проблема, как всегда, в невежестве и страхе перед самопознанием.

Наверняка что-то подобное хоть раз испытывал каждый читающий эти строки. Наверняка каждый из нас хоть раз задавался вопросом: почему, если ущерб причинили мне, я, а не мой обидчик должен тратить ресурсы на его возмещение? Почему я, а не кто-то другой должен испытывать страх, бороться с комплексами, тратить деньги на психотерапевта, и, в довершение всего, еще и испытывать стыд за свою ненависть?

Уточним, что чаще всего речь идет о ситуациях, в которых человек был практически беспомощен: это либо ситуации из детско-подросткового возраста, либо опыт столкновения с гигантскими надличностными структурами вроде институтов государства. Хулиган, безнаказанно искромсавший твою любимую игрушку, получил в наследство от родителей хорошую квартиру и, сдавая ее, годами не вылезает с Гоа, откуда пишет в бложик пространные телеги про то, что «бог есть любовь». Люди, ответственные за твою сердечную недостаточность, оттопыренные уши и катастрофическую самооценку, мирно старятся на своей даче и, скорее всего, вообще не поймут, о чем идет речь, заговори ты с ними на эти темы. Когда нас не устраивают следствия каких-либо социальных взаимодействий и мы не можем на них повлиять, мы, чаще всего неосознанно, начинаем связывать их с ложными причинами. И, ковыляя по тропинкам логических ошибок, смутных ассоциаций и обобщений, начинаем ненавидеть и винить в том, что наше чахлое и перекошенное сознание такое, какое оно есть, явления или группы людей, которые не имеют никакого отношения к нашему опыту.

Да, как ни горько признавать, ненависть – это не только реакция на нанесенный нам ущерб. Она сама является продолжением ущерба, своего рода осложнением после болезни, инфекцией, которая может перекидываться на посторонних людей. И в ситуации, когда тебя инфицировали, экологичнее все-таки лечиться, а не целенаправленно распространять заразу. В определенном смысле это и называется «нести ответственность за свою жизнь», хотя рассуждения об ответственности почти всегда вызывают у нас брезгливость.

Несмотря на то, что огромный процент родительских семей прямо или косвенно поощряет ресентимент и прочие «–измы», открытая ненависть чаще всего считается чем-то постыдным – ну, в общем-то, как и все остальные болячки. И это все усложняет. На самом деле, конечно, чувство вины тут навешивается на неудобные проявления эмоций вообще, однако узнать об этом нам чаще всего бывает не суждено: во взрослой жизни чувство ненависти, как ни странно, табуируется сильнее других, и, чтобы открыто его демонстрировать или даже испытывать, необходимо предъявление достаточно веского мотива. Какое же оправдание для ненависти будет самым весомым? Правильно: самозащита или воздаяние. Результатом становятся толпы невротиков, которые в каждой тени видят врагов, заговорщиков и предателей, и, чтобы в своей голове получить от общества разрешение на ненависть к ним, выставляют их врагами всего общества. Чтобы озвучить свою личную неприязнь к какому-либо социальному явлению и вернуться к своим делам, им требуется вопить про чудовищную опасность этого явления для всего общества, нормы морали, необходимость запретов, публичных осуждений, лагерных вышек и массовых казней.

Считается, что важной вехой на пути становления абстрактного мышления стало умение ставить себя на место другого человека – эволюция прагматична, и это было необходимо, чтобы эффективнее осуществлять совместную деятельность или перехитрить соперника в случае конфликта. Сегодня это умение, чувство Другого, является едва ли не априорным. Мы много в чем отказываем другим людям, но все-таки не ставим под сомнение то, что каким-то образом Вселенная ими наблюдается (а если и ставим, то только ради мысленного эксперимента).

Так вот, давайте же теперь задумаемся, что происходит внутри человека, фантазирующего о том, как кому-то вводят расплавленный парафин в мочевой пузырь, кого-то хоронят заживо под горой трупов или четвертуют чьих-то детей. Понять, почувствовать каково это (а иначе в чем смысл?), можно лишь одним способом – спроецировав эти страдания на себя самого, сконструировав их для себя и своих близких, почувствовав не осознаваемую до конца готовность им подвергнуться. Отсюда и тянущийся через века дискурс про патологическую связь жертвы и палача – привет, Кафка, Набоков и все прочие, кто когда-либо высказывался по этой теме.

Все эти зависимые и созависимые отношения – бесконечные отражения в зеркальном коридоре страданий с попытками насильно поставить кого-то на свое место, причем обязательно самое худшее из тех, которые у тебя есть. Где-то неподалеку пляшет поэтическая, но в реальности несколько переоцененная амбивалентность любви и ненависти, которая в сетевых баталиях обычно выражается как «ты латентный (подставить нужное слово)». Иными словами, ненависть – это всегда страдание и тяжкое бремя.

То есть, чтобы остановить постоянно возобновляющийся цикл насилия, нужно убедить себя, что это вредно для тебя самого, если угодно «начать с себя». Мы очень не любим эту максиму, поскольку она сильно  изгажена различными интерпретациями и передергиваниями, однако никакой возможности «начать с Другого» в широком смысле не уничтожив его насильственным присоединением к себе, по всей видимости, просто не существует.

Другим человеком, в том числе всевозможной борьбой за его права, экологичнее заниматься лишь после решения своих проблем и четкого осознания своих отношений с ненавистью. Иначе, как это часто бывает с правозащитниками разного толка, благородное начинание превращается в качели ненависти, доска которых со всего размаху бьет по лбу другие группы, назначаемые «фашистами» и «угнетателями». Кроме того, насколько мы  можем судить, самые рьяные защитники одних абстрактных групп людей от других, получаются из тех, кто сам когда-либо кого-нибудь ненавидел, обижал и отказывал кому-то в защите. Иными словами, воспроизводится тот же самый паттерн, только под другими флагами. Очень важным здесь мы считаем умение прощать себя и никогда не стремиться искупить вину перед одними людьми помощью другим людям. Защищать кого-то конструктивнее все-таки по иным, менее невротичным причинам. Хотя, конечно, кому-то это может спасать жизни, и кто мы, в конце концов, чтобы делать здесь такие отвлеченно-высокомерные обобщения.

Отсюда следует второй тезис: нельзя победить «фашизм» через работу с ролевым образом Жертвы. Можно – только через Палача. Даже (и тем более!) если эти фигуры имеют одно лицо. Это звучит непривычно, но нельзя убедить одного человека не причинять другому зла на том основании, что внутри него тоже есть наблюдатель и ему больно. Палач еще больше перепугается от мысли о наличии этого самого Другого, и удерживать его будет либо еще больший страх, либо стыд. Единственный способ победить свой фашизм – осознать, что он всегда направлен на тебя самого.

И, возможно, когда-нибудь рассказать об этом кому-то еще.

III

Теперь мы подходим к самому интересному: вопросам «кто виноват» и «что делать». Главная проблема состоит в том, что до всего вышесказанного не так уж сложно дойти самому при определенных размышлениях. Детали могут отличаться, но, по большому счету, все эти тезисы про «убить дракона» и иже с ними проработаны даже (особенно?) в русской культуре от и до – проблема никуда не девается. Само по себе понимание механики ресентимента, цикла ненависти, природы фашизма не может блокировать аффективную сторону этих явлений: ненависть, наслоения жизненных обид и разочарований имеют колоссальную инерцию и не гасятся по щелчку пальцев. К тому же, человек вообще не является рациональным существом – в лучшем случае он иногда что-то пытается рационализировать, большую же часть времени его аффекты ставятся выше логических построений, поскольку лучше описывают жизненный опыт. Интерпретируя этот опыт, довольно просто додуматься до того, что насилием пронизано абсолютно все, включая взаимоотношения, в которых состоят клетки твоего тела, и метагалактики, поглощающие друг друга.

В определенной мере так и есть (см. «принцип вампиризма» и т.д.), однако другой глобус для граждан Кеномы не предусмотрен, в результате чего Вселенная, работающая по тем законам, по которым она работает, может восприниматься как нечто довольно трагичное – до тех пор, пока не вспоминаешь, что законы эти суть вереница отражений в наших умах. Впрочем, про Black Iron Prison мы уже говорили выше.

Проблема в том, что если бы ненависть была однозначно вредна или неприятна, люди уже давно физически перестали бы ее испытывать. На нашу беду, она надежно вшита в наши психофизиологические структуры и проистекающие из них общественные отношения. То есть, для функционирования тела, вовлеченности в определенные социальные взаимодействия и сохранение статуса в патерналистских системах ненависть – весьма полезная вещь, которая в определенных ситуациях сильно повышает навык выживания. Вредна она для той части нас, которая находится по другую сторону этих черных железных прутьев: невыразимого нечто из подлинной реальности, которое хочет избавиться от страданий.

Теперь, когда вина частично переложена на мироустройство, можно переходить ко второму вопросу повестки: можно ли что-то сделать?  Давайте поразмышляем и попытаемся сформулировать некоторые дидактические советы.

В отличие от обычных аффектов, которые живут минут двадцать и выполняют сигнальную и защитную функцию в ситуациях внешней агрессии, ненависть отличается завидной живучестью. Эта живучесть обеспечивается тем, что человек чаще всего сам тащит в свое сознание информацию о тех людях или группах людей, которую, согласно декларируемой ненависти, было бы логично держать от этого сознания подальше. Переводя на человеческий язык, «уничтожить всех плохих» означает «полностью лишить их возможности влиять на мою жизнь» или, что еще смешнее, «дать мне возможность наконец-то перестать о них думать». В этом и состоит парадокс: ненависть, считающаяся болезненным чувством, наркотична, как и всякое подлинное страдание. Ее, на самом-то деле, чертовски приятно аккумулировать, а потом выдавать разрядку, постепенно разрушающую сознание. Следовательно, если проводить понятную аналогию, помочь здесь может заместительная терапия: если уж совсем не выходит приучить себя «не читать советских газет» и не лазать по информационным помойкам, сублимируемую деструктивную энергию можно попытаться перенаправить в самые мрачные области творчества, заняться физическим трудом или записаться в «бойцовский клуб». Руководствуйтесь строчкой Блейка: «Тот, кто желает, но не действует, плодит чуму». Если нет сил избавиться от желания, попробуйте предпринять что-то, опираясь на опыт самонаблюдения и здравый смысл.

Важно помнить, что желание уничтожить обширные группы людей само по себе крайне абстрактно и оттого бессмысленно – оно не может служить ничему, кроме аккумулирования страданий. Действительно, вместить в себя исчезновение гигантской группы незнакомцев невозможно: перед глазами все равно мелькают лишь отдельные искаженные лица, что-то про «лучший вид на этот город, если сесть в бомбардировщик» или, в редких случаях, неразборчивые таблицы, графики да чистенькие улицы, залитые внезапным для этого времени года светом, или еще какая-то плакатная ерунда. Поскольку нет никакой возможности осмыслить, что хорошего тебе принесет гибель каждого человека из этой группы и уничтожение сети взаимодействий со всеми неочевидными влияниями на твой образ мира, следует признать, что ты связался с крайне эфемерным, выдуманным конструктом. И, чем шире и абстрактнее ненависть, тем сложнее куда-то деться от ее, пусть и мнимых, объектов. Давайте будем честны перед собой: к нашему общему счастью, каким-то образом система сегодня отрегулирована так, что даже глава сверхдержавы не может избирательно и без последствий для себя уничтожить вообще всех, кто ему не нравится по какому-то признаку. А вы, скорее всего, далеко не он.

Если же ненависть направлена на кого-то конкретного, нужно думать, как выйти из ситуации, в которой это чувство имеет хоть какой-то смысл. В большинстве случаев это вполне возможно, поскольку вокруг, в общем-то, полно мест (не только в пространственном смысле), куда можно пойти и занять себя чем-то еще.

Также очень важным является следующее: за свою ненависть по-хорошему ни в коем случае не должно быть стыдно, как не должно быть стыдно за инфекционное заболевание. Нет никакой пользы в мыслях о том, что если ты желал или продолжаешь желать кому-то смерти, ты должен понести за это наказание. Зеркальным вариантом этой ловушки является старая максима про то, что «истинное величие судьи состоит в способности покарать себя».  Нет, это не так: если ты готов пойти на смерть, это никак не оправдывает умерщвление кого-то еще, это просто один из симптомов болезни.

При этом, принимая ненависть как болезнь, важно не впадать в ипохондрию, измеряя каждые полчаса температуру семян зла в своей душе и страшась даже чихнуть на тех, кто вызывает у тебя разные темные чувства. Какого черта? Они такие же люди, во многих случаях нет никакого зла в том, чтобы посмеяться над ними или послать на свет. Как всегда, ко всему нужно относиться не без доли иронии и учиться принимать себя таким, какой есть. Если этот фокус в полной мере удастся, большая часть проблем, описанных в этом тексте, отпадет сама собой. На этом пути важным является избегание ложных идентификаций: не следует слишком сильно отождествлять себя ни с Жертвой, ни с Палачом. Если речь идет о реальных людях, не имеющих к тебе отношения, не следует идентифицироваться с ними вовсе – своими страданиями и мученичеством внутри своей головы ты им не поможешь.

Из всего вышесказанного следует третий тезис: осознанность! Это тяжело, но если не мухлевать со всевозможными эйфоретиками, пристальное внимание к процессам, происходящем внутри собственного сознания в каждый момент времени, – по большому счету лучшее из единственного, что мы на сегодняшний день можем себе предложить. Мы не знаем, каким образом наблюдение наблюдения наблюдения помогают не становиться известным драконом и делать стены Black Iron Prison прозрачными, но, поскольку это со скрипом работает, предположим, что это пока все, что нам остается.

Равно как и надежда на то, что, как и всякий дурной сон разума, это закончится когда-нибудь пробуждением. Давайте очень-очень сильно захотим этого – и забудем.

Как знать, может быть, мы уже проснулись? Поднимите глаза…

 [О роли значение термина «фашизм» для массового сознания]

Insect Bud­dha