В ожидании нормальной жизни (интервью, взятое Николь Рудик у Эла Коламбии)

От редактора. Эл Коламбия – отличный пример прекрасно исполненного катабасиса, сошествия в Ад, которому анабасис, вознесение, (пока?) не воспоследовал. Изображаемые художником кошмарные сюжеты постоянно вызывают смутное узнавание, иррациональное понимание того, ЧТО он пытается изобразить: шарящие в пустоте гигантские черные руки, опасность, исходящая от зияющих черными провалами окон заброшенных или наоборот очень ухоженных с виду зданий, призраки из черного огня – так знакомо, будто все мы уже сталкивались с этим не раз. Конечно, это признак несомненного таланта, однако не может ли случиться так, что за подобный талант художнику придется дорого заплатить?

Интервью было взято для журнала Comics Comics осенью 2009 года.

fr.CHMN

Прошлой осенью, вскоре после того, как была опубликована «Pim and Fran­cie: Gold­en Bear Days», я взяла у Эла Коламбии интервью. Я ожидала встречи с суровым типом, который скуп на слова, когда речь заходит о нем и о его работах, но всё вышло совсем наоборот: он оказался глубокомысленным, доброжелательным и легким в общении человеком. Если честно, он мне очень даже понравился. Если вы еще не приобрели книгу, сделайте это прямо сейчас.

NICOLE RUDICK: Как часто вы работаете в течение дня?

AL COLUMBIA: Довольно много с утра и до самого вечера.

NICOLE RUDICK: Вы целый день рисуете?

AL COLUMBIA: Да, помимо всего прочего. Но сейчас не так много, как несколько лет назад. Тогда я мог работать весь день напролёт, или даже двое суток подряд.

Я проводил за рисованием много времени, погружаясь в него дня эдак на два, потом совсем немного спал – и всё по новой. Я был поглощен этим. На протяжении многих лет я и не спал толком. Я лишь работал, работал, работал- пока мне не начало казаться, что я на этом замкнулся, и рисование стало для меня чем-то странным и несколько менее приятным, чем раньше. Не то, чтобы оно всегда доставляло мне удовольствие- это тяжелый труд – но тогда мне казалось, что что-то пошло не так, и это заставляло меня чувствовать себя неуютно. Так что я уже не рисую так много, как раньше.

NICOLE RUDICK: Когда вы начали рисовать?

AL COLUMBIA: Когда я был очень, очень маленьким- в два или в три года. Помню, как я увидел Дороти из «Волшебника страны Оз» по телевизору и влюбился в неё. Я пробовал нарисовать ее лицо и, помню, получилось скверно. Так что я попытался снова, и всё опять получилось плохо, поэтому я продолжил попытки. Я был расстроен: я продолжал рисовать ее лицо снова и снова, пока не достиг наилучшего результата и не получил возможность вспоминать её до следующего года, когда её опять должны были показать по телевизору. В то время «Волшебника страны Оз» показывали только один раз в год, и лишь тогда я мог видеть Дороти. Это было нечто вроде несчастной любви.

NICOLE RUDICK: После этого вы всерьез увлеклись рисованием?

AL COLUMBIA: Да, именно тогда. Я с малых лет хотел совершенствоваться как художник. Я хотел научиться хорошо рисовать и рассказывать истории. Удивительно, что мне удалось закончить школу, потому что я никогда не выполнял домашние задания. Думаю, меня выпустили только потому, что не хотели опять иметь со мной дело. Я посещал занятия и мог спокойно там рисовать.

NICOLE RUDICK: Что вы тогда рисовали?

AL COLUMBIA: Почему-то даже в очень раннем возрасте это были очень жестокие комиксы. Они всегда были тёмными – особенно для малыша, я думаю.

Думаю, мои родители были этим несколько обеспокоены. Там были очень графические жуткие изображения. Если бы я взглянул на них сейчас, думаю, они бы показались мне забавными, но они обладали по настоящему тёмной природой.

NICOLE RUDICK: Как вы думаете, почему в таком юном возрасте вы рисовали мрачные, жестокие комиксы? На вас повлияло что-то из того, что вы читали или смотрели?

AL COLUMBIA: Частично так оно и было, и, к слову, для меня это было мрачное время… Мой отец почему-то не считал, что детям не стоит смотреть фильмы ужасов. Он водил меня на многие ужастики, когда я был ребенком, и я много чего насмотрелся по телевизору. Кажется, он не заморачивался, типа: «Ну, наверное, ему не стоит такое смотреть. Это может его напугать». Так что я был открыт для разного рода пугающих образов, что впоследствии повлияло на мою жизнь довольно неожиданным образом.

NICOLE RUDICK: Каким образом это проявилось?

AL COLUMBIA: В виде навязчивых мыслей жестокого характера, которые преследовали меня на протяжении нескольких лет. Я никак не мог выбросить их из головы.

NICOLE RUDICK: Это были образы из тех фильмов?

AL COLUMBIA: Я думаю, да, или фильмы просто оказали влияние. Мне не нравились эти образы. Это были не фантазии, а просто неизменно кошмарно жестокие образы и мысли, которые вклинились в мою повседневную жизнь. Я сам выступал как бы в роли телекомментатора… Я мог запросто представить, как что-то плохое происходит с людьми, которых показывали по ТВ, или с кем-то, кого я знал. Я не мог смотреть на человека, не представляя его расчлененным или как-то иначе убитым.

NICOLE RUDICK: Такое все еще имеет место?

AL COLUMBIA: Нет, больше нет. Но такое постоянно случалось на протяжении трёхлетнего периода, около трёх или четырёх лет назад, когда я не мог ничем заниматься. Я ни над чем не мог работать. Я даже в быту не мог нормально функционировать. Я никогда не знал, когда это случится снова. И дело было не только в страшных образах- имела место некая духовная подоплёка, благодаря которой я чувствовал тревогу, чувствовал, что со мной что-то не в порядке.

NICOLE RUDICK: Всё это казалось реальным?

AL COLUMBIA: Да, это было очень страшно.

NICOLE RUDICK: Однажды всё это просто прекратилось, или исчезало постепенно?

AL COLUMBIA: Постепенно, и это сопровождалось многочисленными посещениями кабинетов психиатров, больниц и т. п. Я начал галлюцинировать, и это было очень странно, потому что все думают, будто галлюцинации всегда можно распознать как нечто нереальное. Но мне эти вещи казались реальными и обыденными. Казались естественными. А люди говорили мне, что их не существует. Это самое странное. Они выглядят, как настоящие, звучат, как настоящие, но их нет. Последние три или четыре года я мыкался по больницам, чтобы разобраться с этим.

NICOLE RUDICK: И в итоге вы научились отличать иллюзию от реальности?

AL COLUMBIA: Даже не знаю. Не могу сказать с уверенностью. Сейчас это не проявляется так интенсивно. На самом деле это было похоже на жизнь в другом мире, как будто я попадал в другое место. Кажется, всё уже пришло в норму. Я не вижу ничего тревожащего, но, думаю, я видел какие-то вещи, которых не может быть. Я не знаю.

NICOLE RUDICK: Рисование как-то помогло вам пережить этот период? Помогло понять, что с вами происходило?

AL COLUMBIA: Нет, я думаю, именно оно и индуцировало эти периоды. Меня уже подташнивает от рисования. Я больше не рисую много, иначе эти ощущения могут вернуться. Я завидую всем, кто может сидеть и рисовать весь день. У меня есть друзья-художники, которые часто говорят нечто вроде «Ух, я на прошлой неделе кучу всего нарисовал». А я думаю- «Как ты это делаешь? Как ты можешь просто сесть и сконцентрироваться?». Я позабыл, как это делается. Я правда рисую совсем немного. Понемногу время от времени.

Стоит мне погрузиться в это, и в моей голове как будто начинает шуметь рой разъярённых пчёл. Это болезненный опыт. Я не нахожу в этом никакого утешения, это не похоже на медитацию и не приносит умиротворения. Кажется, будто слишком многое начинает прорываться наружу.

NICOLE RUDICK: Вы получаете хоть какое-то удовольствие от рисования?

AL COLUMBIA: Вообще-то да, но не последнее время. Возможно, со временем это изменится. Возможно, я еще не вполне оправился от произошедшего. Рисование всегда было приятным занятием, волнующим, весёлым, но, похоже, всё это сходит на нет и замещается чем-то менее приятным.

NICOLE RUDICK: После Big Num­bers вы заявили о себе в 1994-ом, опубликовав The Bio­log­i­cal Show. Что побудило вас заняться этими изданиями?

AL COLUMBIA: Я был одержим ими. Мне казалось, что я таким образом что-то исследую, и это было интересно. Я создавал их, не думая о том, возьмется ли кто-нибудь их издать. Я тогда проводил зиму дома, в одиночестве, и мне это было не впервой. Но та зима была какой-то уж очень мучительно одинокой, и мне действительно было нечего больше делать. Это странно- вспоминать о чем-то подобном с долей признательности. Та зима была довольно странной, и я бы не хотел пережить что-то подобное вновь. Но я послал работу Киму Томпсону (из Фантаграфик), и он сказал, что опубликует ее. Хотел бы я сделать ее лучше…

NICOLE RUDICK: В следующем году вышла «I Was Killing When Killing Wasn’t Cool», выдержанная в более четком и ровном стиле, который напоминает о мультфильмах Братьев Флайшеров 20‑х годов. Как вы пришли к этому стилю?

AL COLUMBIA: Это странная история: вторая глава истории про Пима и Фрэнси, над которой я работал – «Pelo­ria»- начала как-то сама собой видоизменяться. Стиль начал становиться более четким. Плюс кто-то познакомил меня с мультиками про Клоуна Коко, потому что один из моих персонажей был на него похож. Так я заинтересовался мультиками и провел за их просмотром несколько ночей, думаю, это и повлияло. Они были такими тёмными и странными, такими дикими. Что-то в них меня действительно вдохновило.

Но второй выпуск выглядел настолько по-другому, что это казалось не совсем правильным, каким-то непоследовательным, и издавать один и тот же комикс, пытаться поведать некую историю в то время, как стиль мутирует, я не считал себя вправе. Тогда я еще очень стремительно развивался. Я был еще молод. Даже не знаю, возможно, третье издание выглядело бы даже еще более по-другому. Я правда не был готов постоянно работать над комиксом и публиковать его четыре раза в год, ну или сколько там раз нужно, и придерживаться такого темпа. Думаю, я тогда понял, что это не для меня. Я не способен ни на что подобное.

NICOLE RUDICK: Могу представить, как тяжело считаться со сроками публикации.

AL COLUMBIA: Это тяжело, и я снимаю шляпу перед каждым, кто на это способен. Но я также думаю, что зависимость от дэдлайна – благодатная почва для возникновения необычных решений и мотиваций, особенно если речь идёт о чём-то вроде комиксов. Над ними нужно так много работать, и я никогда не знаю, когда закончу. Когда на меня давят, во мне просыпается дух противоречия. Меня больше волнуют мелочи, чем что-то серьезное. Я гораздо спокойнее воспринимаю серьезные угрозы, чем «О боже ты мой, я профукаю дэдлайн!». Не казнят же меня за это. Дэдлайн, дэдлайн… Это, конечно, важно, но это серьезно вредило моей мотивации. «Я должен поскорее закончить» вместо «Чем я занимаюсь?».

NICOLE RUDICK: Многие писатели, романисты, к примеру, по большей части пишут исходя из своих способностей к написанию книг. Мэрилин Робинсон, которая опубликовала свой второй роман через тридцать лет после выхода первого- отличный тому пример. Загонять такую творческую работу в жесткие рамки и требовать их постоянного соблюдения кажется чем-то просто необоснованным. То же самое справедливо и в отношении комиксов. Конечно, некоторые могут штамповать комиксы ежемесячно, подобно тому, как некоторые писатели способны выдавать по книге каждый год, но требование работать по специальному графику кажется чем-то несколько нерациональным. А еще вы, в большей, пожалуй, степени, чем кто-либо еще, были ответственны за долгие простои в вашей карьере.

AL COLUMBIA: Я думаю, многим просто не остается ничего другого. Я не понимаю такой обеспокоенности по поводу сроков, но кто-то ведь об этом волнуется и надеется на вас. Думаю, они не учитывают, что, быть может, имеют место и другие факторы и что для них, наверное, сдача комикса в печать вовремя является самоцелью. Во многом это проекция. Я не знаю, чем это объяснить, но это странно.

Я не знал, что мне еще когда-нибудь в жизни доведется издать книгу. Я не знал, что это было частью того, что я должен был создать. Не то, чтобы я не хотел- я просто не мог. Мне слишком хотелось быть профессиональным комиксистом, что бы это ни значило.

NICOLE RUDICK: Вы чувствуете облегчение, оканчивая, наконец, работу?

AL COLUMBIA: Только если речь идёт о комиксах, потому что они отнимают очень много времени. На протяжении многих месяцев ты застреваешь на одной идее или концепте, слишком долго зацикливаешься на чем-то одном. Мне кажется, в итоге начинается самопожирание. В конце концов я утрачиваю способность различать и не знаю, хорошо ли всё еще то, чем я занимаюсь. Так что гораздо легче сказать «Эх!» и забить на это. Сначала я действительно бываю увлечен, но потом ты подходишь к моменту, когда осознаешь, что собираешься весь день потратить на рисование дверных ручек. И я начинаю думать- «Мне плевать, насколько крута вещь, над которой я работаю. Я не хочу тратить целый день на эту дверную ручку». Это как сиднем сидеть и смотреть на деревья четырнадцать часов подряд. Вам бы такое понравилось? Или «Ух ты, я целый день рисую кирпичи! Это весело». Я еще могу понять, когда так работают над одной деталью, но я все сильнее увлекался рисованием фонов и выдавал один или два фона в день, тогда как сейчас один фон занимает у меня неделю Я был очень амбициозен и не мог реализовать все свои идеи, и я не мог решить, какая из них более достойна моего времени. У меня было так много идей, так много историй, и я не знал, за какую взяться. Это не то чувство, которое я хочу испытывать, так что легче всего метаться между ними и работать над классными вещами, к которым действительно лежит душа, в надежде, что однажды одна из них будет закончена.

NICOLE RUDICK: Откуда взялись Пим и Фрэнси?

AL COLUMBIA: Пим и Фрэнси основаны на образах меня самого и моей подруги- и это довольно странно- основывать персонажа на образе человека, насчет которого не уверен, как долго вы будете вместе. Они были вдохновлены, я полагаю, теми приключениями, которые мы пережили, когда были молоды. Всё это очень проникнуто её духом. Она была главным источников вдохновения для Пима и Фрэнси.

NICOLE RUDICK: Вы всё еще вместе?

AL COLUMBIA: Нет. Мы были вместе долгое время, около пятнадцати лет. У нас есть общий ребёнок, и мы дружим, и всё такое. Но мы больше не пара.

NICOLE RUDICK: Но вы всё еще рисуете Пима и Фрэнси?

AL COLUMBIA: Они теперь зажили собственной жизнью. На этом этапе они уже не являются нами, они сами по себе. Так что да- я могу и дальше рисовать Пима и Фрэнси. Их очень весело рисовать. Пожалуй, даже слишком весело. Работа над ними опьяняет. Типа, «Это чересчур приятно. Вряд ли это разрешено. Вряд ли такое законно». Меня это изматывает. Это очень занимательно и весело и, наверное, веселье меня расстраивает. Не знаю. Но через некоторое время я чувствую, что должен работать над чем-то более серьезным, над чем-то другим, просто чтобы уравновесить всё это веселье. Иногда, когда ты слишком веселишься, ты чувствуешь себя как в том фильме про Пиноккио, где ребята сходят с ума и превращаются в ослов.

NICOLE RUDICK: Когда вы говорите, что их приключения основаны на событиях, которые вы вдвоем пережили, вы, очевидно, выражаетесь метафорически. Так откуда растут ноги у тёмных моментов?

AL COLUMBIA: Я думаю, наши отношения во многом были не лишены крупицы тьмы. Не знаю, как это объяснить. Я думаю, в отношениях присутствует элемент насилия. Насилия не в буквальном, но в психологическом смысле. Кто-то может истязать вас, и вы можете мучить кого-то. Вы можете ненавидеть кого-то за то, что он любит вас. Вы можете ненавидеть кого-то за то, что он знает вас лучше, чем кто-либо. Кто-то очень любимый и близкий для вас может умереть, и в конце концов вы можете дойти до того, что возненавидите таких людей за то, что они существуют, потому что это причиняет вам боль. Я не знаю, откуда происходит жестокость. Вы знаете друг друга пятнадцать лет, у вас определенные отношения, которые могут доставлять вам либо удовольствие, либо страдание. В нашем случае нам было радостно и приятно, но в то же время не без тёмной изнанки, как и в любых отношениях.

NICOLE RUDICK: Вы сознательно решили перевести эту идею насилия в нечто буквальное? Или вам кажется, что всё это вышло на поверхность, когда вы начали создавать истории?

AL COLUMBIA: Я думаю, это вырвалось на поверхность. Я никогда ничего не задумываю заранее. Для меня это вопрос определенного чувства, которое во мне возникает, определенного образа в моей голове, определенного резонанса. Я не одержим насилием или жестокими зрелищами. Я даже не могу смотреть на телевизионное насилие или читать тревожащие материалы. Я не увлекаюсь такого рода вещами. Я могу выносить собственные рисунки, потому что я сам их рисую. Я думаю, Пим и Фрэнси тем и хороши, что делают забавными сцены жестокости. В них есть нечто, что сводит на нет мою тревогу. Они вызывают своего рода мощное или высокое чувство, что, по-моему, весьма здорово. Но я не нахожу все эти образы, во всяком случае, в Пиме и Фрэнси, пугающими. Думаю, это потому, что я уже потерял к ним чувствительность.

На самом деле, я еще даже толком не рассматривал книгу. Я её пролистал, но страницы для меня были словно пустые. Я так долго работал над ней, что привык к этим образам, и теперь книга состоит для меня почти сплошь из одних белых страниц. Я не могу воспринимать её так же, как может кто-то другой.

NICOLE RUDICK: Вы сами отбирали рисунки, которые в неё вошли?

AL COLUMBIA: Да, я делал это сам. Около пяти месяцев ушло на то, чтобы упорядочить страницы, чтобы появилась некая последовательность. Я не пытался создать никакого повествования. Я лишь попробовал сделать так, чтобы части перетекали одна в другую- фрагменты и виньетки- так что если вы прочтете книгу от корки до корки, у вас останется ощущение более-менее упорядоченного потока. Было проделано много тяжелой работы, связанной с редактурой и организацией. В ней много незаконченного материала, но, кажется, именно это не позволило ей стать нелепо раздутой или слишком короткой. Я просто хотел создать нечто, что покажется мне самому классным и, возможно, другим людям тоже понравится. Долгое время я даже подумать не мог о публикации этого материала. Я думал, что мне придется либо перерисовать, либо завершить его, чтобы получилось нечто стандартное.

NICOLE RUDICK: Так в ней ничего не упорядочено хронологически или в соответствии с повествованием?

AL COLUMBIA: Там может присутствовать нечто вроде повествования, или, по крайней мере, вы узнаете историю персонажей, небольшие фрагменты из их приключений. Даже если картинка всего одна, она может о многом поведать, и я думаю, что к этому я и стремился: не обязательно объяснять абсолютно всё или умалчивать слишком о многом- нужно сказать ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы вы могли сами вообразить то, что осталось за кадром. Мне нравятся вещи, которые выражают многое, но вы не можете этого осознать, пока не используете своё воображение. Один единственный образ иногда может рассказать больше, чем целый комикс. Мне не хотелось слишком навязчиво направлять мысль читателя.

Пол Карасик дал книге очень интересный комментарий. Он описал процесс ее чтения как гештальт-упражнение, в ходе которого сознание читателя заполняет пробелы. Первое ее прочтение это, возможно, лишь импульс, сподвигающий разобраться, что там к чему. Тем не менее, этот процесс не слишком отличается от чтения других историй, в которых присутствует какой-то уровень повествования, но зачастую он не полностью объясняет мотивацию персонажей и не подводит сюжет к определенным итогам (например, если персонажа разрезали на кусочки, это еще не значит, что ему конец), так что читателю предоставляется возможность выйти за грани логики. Повествование- это лишь элемент, но не цель.

Таково моё мнение. Я писал истории, в которых всё развивается линейно, но я никогда не мог найти достаточно времени, чтобы превратить их в комиксы. Мне это не кажется важным. Жизнь ведь совсем не такая. Сколько я знаю людей, столько они остаются для меня загадкой. Я не знаю, почему они поступают так, как поступают. Я никогда не считал себя писателем. Я пишу, но я не знаю, как вести повествование или развивать образы персонажей. Дэн Клоус в этом действительно хорошо. У его персонажей всегда есть брови, и в его работе присутствует нечто очень человеческое. В то же время, его персонажи очень странные, потому что они словно ожившие психологические модели неврозов. Они как будто пришельцы из снов- и что мне еще в них нравится, так это то, что они принадлежат больше миру снов, нежели реальной жизни.

Люди, на мой взгляд, гораздо забавнее, когда они повёрнуты на чём-то одном или одержимы чем-то. Большинство моих друзей именно такие, большинство людей, с которыми я знаком- такие. Они те, кто они есть, и если у них в жизни происходит нечто невероятное и они как-то меняются, то мне об этом ничего не ведомо, потому что они постоянно творят одну и ту же херню. Они одним и тем же образом расстраивают меня или радуют. Можно заметить некоторое развитие, но я никогда не видел, чтобы кто-нибудь сильно менялся.

Меня привлекает всё странное, но не в явном виде. Мне нравятся вещи, которые на поверхности выглядят очень нормальными, но не являются таковыми. Это может быть что угодно: блеск в глазах, продавщица в вашей местной бакалейной лавке, которая на самом деле ведьма. Это как в «Ребёнке Розмари», где все сатанисты выглядят как абсолютно нормальные люди; просто в них есть нечто неуловимое- то, что вызывает подлинный страх, когда не получается определить, откуда исходит угроза. И это может быть что угодно: неодушевленные предметы могут меня испугать, даже то, как они лежат на столе, то, как на них падает свет. Вот то, что я пытаюсь донести, то, что мне нравится изображать, но не всегда хватает терпения исследовать в рамках комикс-рассказа. Вы можете так увлечься созданием комиксов, что люди сочтут вас ненормальным, потому что всё, чего вы желаете- это рисовать. Главное это то, что я больше не могу быть один- сидеть взаперти, в одиночестве, и постоянно работать над комиксами, чем я и занимался на протяжении многих лет. Теперь мне нужно, чтобы вокруг меня что-то происходило, чтобы я мог работать, мне нужно побольше отвлекающих факторов. Я начал задумываться о многих вещах.

NICOLE RUDICK: Это напоминает мне о Раскольникове из «Преступления и наказания», перед которым встала идеологическая дилемма, и о его психологическом преображении. Такое чувство, что такое могло бы случиться с каждым.

AL COLUMBIA: Что я понял после долгих лет периодических визитов в психушку на седьмом этаже городской больницы, так это то, что любой может туда загреметь. Часто в моей жизни бывали моменты, когда я думал- «Не могу поверить, что это происходит. Неужели я сам в этом виноват? Кажется, я слетел с катушек, попал в другое измерение, и я хочу вернуться назад». Находиться в таком месте – это кошмарно, пугающе и странно; люди не должны находиться в подобных местах. Ты заперт там, ты не можешь уйти. Я был как те люди, которых можно увидеть в фильмах на заднем плане, которые просто слоняются туда-обратно. Это нездоровое место, и вам там не слишком помогут. И я много раз оказывался там против своей воли. Тогда я ближе всего подошел к ощущению, что со мной происходит что-то не то, что-то ненормальное. В то же время, там так много людей, и у каждого своя история, и кажется, что с каждым могло бы произойти подобное.

NICOLE RUDICK: Ваша работа наполнена смыслом и, возможно, фрагментарный характер Пима и Фрэнси этому только способствует- там всегда происходит что-то, чего читатель не видит, о чем он не знает. Отчасти это именно то, что делает сцены в книге такими пугающими. Это прием из фильмов ужасов, но поданный вами в контексте очень психологического подхода. Я думаю, это страшно еще и потому, что подобное имеет место в реальной жизни- степень, в которой мы контролируем собственные действия, собственные мысли, и та граница, за которой наша воля не властна.

AL COLUMBIA: Это то, что всегда пугало меня. Такова уж отличительная особенность моей жизни: неопределенность, отсутствие чувства дома, хотя я и живу в этом доме с семнадцати лет. Мне всегда кажется, что я могу потерять всё в любой момент. Дела идут наперекосяк, на некоторое время сворачивают на тёмную дорожку, а потом всё вроде бы налаживается. Но я не собираюсь больше вестись на этот крайний оптимизм, потому что в моей жизни события неизменно принимают странный оборот- всегда, во всём. Нет ничего, на что я мог бы надеяться и верить, что это обязательно произойдёт. Всегда удивляюсь, если такое случается. Думаю, я просто жду нормальной жизни.

Перевод – Aka­sai Dasu