Скорпионьи миниатюры

Имя ведьмы

Само это слово способно тебя запиздить. Это слово, которое не существует, ничего не означает, нигде не записано, нигде не будет записано и никак не произносится. Однако, существует вероятность, что однажды оно все-таки будет произнесено – как мантра или, как оскорбление, оно все равно останется тем же самым словом. Приметами этого события, а может наоборот, его отдаленными отголосками, ибо оно вне времени и вне ума, является радикальная трансгрессия вины и гнева, выход к предельному в сфере «Я» и шаг в чистую субъективность которая, одновременно равна собственному отсутствию. Несуществующее слово в мире слов – то же, что смерть в мире объектов, которую мы мыслим, как объект от одного лишь бессилия. Словно имя ведьмы, произнеся которое, ты сам становишься ведьмой и перестаешь ею быть, соблазнив произнести твое имя кого-то еще.

Книга мудрости

Книга Мудрости оказалась написана столь ругательными словами, что сначала Жрец впал в оцепенение. Книга Мудрости была больна спорыньей ржи, пропитана печалью и хаосом, Жрец отшвырнул ее, содрогаясь. От негодования у него случилась мощная эрекция и, не замечая этого, он вышел к толпе своих адептов.

Мясо параноидального Бога

Три десятка добровольцев очнулись после многолетнего сна в космической капсуле, потерявшейся среди звезд. Их окружал безразличный и бездонный гниющий космос – рыбьи потроха вращались на орбитах оскаленных черепов, облака кишечных газов обволакивали переплетения зеленых аппендиксов излучающих зловещее ржавое сияние, трупные пятна далеких светил и метеоритные потоки выпавших зубов вызвали у очнувшихся космонавтов животную дрожь и жестокую рвоту. Они все осознали, как были опутаны ослепляющей паутиной иллюзии и гниющий космос виделся им божественными искрами, они с Земли разглядывали исполинскую тухлую пуповину, принимая ее за раскинувшуюся в пространстве неподражаемую небесную свастику. Тысячи лет одна и та же назойливая галлюцинация толкала их на безумные поступки.
Четверо из них не выдержав покончили с собой выпрыгнув за борт в переплетение аппендиксов, пережив удушье. Остальные взирали в стену гниющего мяса щелкая кнопками на бортовой панели, роняя серый сигаретный пепел в душевой во время перебоев с водой. Скелетные формы они превращали в строгие графики и программные коды, они очень хотели избежать ошибок, мертвая тошнота отпечаталась на их лицах въевшейся маской. Был принят сигнал напоминающий собачий лай, он вызвал у космонавтов самоистечение семени, они возненавидели все мирозданье. Источник сигнала перестал существовать еще до их рождения, на языке чисел он исчез на заре времен.
Они выбрали себе командира, но он не мог ничего придумать кроме как стереть все диски, или принять раствор забвения и перестать надеяться отделаться от зла. Мысли о преступлении посещали всех одновременно, как физиологические позывы. Замкнув электрические кабели изжарился тогда один из них, на его мониторе остались мерцать мировые религии процеживаемые через фильтр двоичного кода. Они сразились на молотках за его труп и разнесли все мониторы.

Гигиена

- Так ты знаешь истину? – спросил церковный инквизитор, помахивая факелом и втайне надеясь услышать утвердительный ответ.

Пророк, привязанный к огромной охапке хвороста, почесал одну пятку об другую и сказал:

- Не знаю, и знать не хочу.

Он думал, что это его спасет. Но дальновидный инквизитор поднес факел к хворосту и стал смотреть как сухие ветки занялись огнем.

- И не узнаешь – улыбнулся он.

Изначальные

Они зависали, втыкали и оттягивались с рассвета до заката и к каждому был приставлен личный и почти незаметный Контролер, нацеленный на них – конкретно на каждого, учитывая именно его случай, изучая его историю.

Никто из них не помнил, откуда они. Но нашлись среди них и такие, в которых странно сочеталось что-то победоносно-правильное с неким эстетством двойной игры. Они в упор не желали видеть существующее совсем рядом и желали где-то на другом уровне нечто более высшее и необходимое. Они рассказывали о самой причине возникновения любых возможностей, слова и внезапность делали многих их сторонниками, а машины Контролеров ежедневно перестраивали проекцию.

Туннели-миражи меняли маски. А затем опять, появлялись такие, которые всеми способами пытались донести до любого, что его может ждать нечто – не то, что лучшее, а просто именно правильное, что и породило сами эти поиски и, сконструировало такие ситуации, в которых он бы как ученый сам подвергшийся мутации вспомнил цель эксперимента.

Тяга муравьев

Грибница существует и в пространстве, и во времени, существует как САПТА-РИШИ (Семь Мудрецов). Они контролируют сеть. Увидеть их может только сам древний наблюдатель.
Снаружи Грибницы ничего нет, никаких колебаний. Нет ни формы, ни имени. Дойдя до этого места, вы не исчезаете, а просто застываете в вечном движении, как в замкнутом цикле.
Грибница заражена идеей создания. СМЕРТЬ ТВОРЦА такая же идея из ума САПТА-РИШИ. Они создают и создают, вся сеть копирует их колебания, вся сеть повинуется и создает.
Безостановочная манифестация создания, вечное вращение, воспроизведение, выстраивание, фрактальное подчинение.
А вот снаружи ничего нет. Там вы не исчезаете, а просто застываете в вечном движении.

Хрим Шрим Крим

Однажды один маленький мальчик решил заглянуть в старый давно не разжигавшийся камин. Он шагнул в него и оступившись едва не упал, сумев каким-то чудом удержаться на краю чудовищной многокилометровой шахты. На дне этой шахты в причудливой игре теней горели Адские Печи и суровые стражники жестоко хлестали плетками всех стоящих в очереди к Печам. Жадный огонь вырывался из них и несмотря на огромное расстояние обжигал мальчику лицо. Этот огонь обладал необыкновенной силой и яростью, он был незнакомым и не похожим на обыкновенное пламя. Он мог только сжигать без всякого следа. Абсолютный огонь.
Маленький мальчик в ужасе побежал от камина, упал на кровать и заплакал. Увиденное им открыло какую-то страшную тайну, которую от него скрывали. Что за стражники ждут там внизу? Он вспомнил зазубренную плеть и мороз пробежал у него по коже. Он понял, что сделает все возможное для того, чтобы избежать участи людей стоящих в той очереди. Хотя еще даже не представляя, что от него потребуется.
В школе больше всего его внимание привлекали особенности поведения других учеников. Часто они напоминали ему марионеток которых умело дергали за ниточки. Ему казалось, что каждый из них как и он сам только делает вид, что ему чего-то хочется соблюдая общеобязательные правила. Но вскоре мальчик убедился, что даже если это и так мнимые усилия затягивают с таким же эффектом, что и реальные желания. Долгие однообразные разговоры, часы проведенные за шахматной доской, прогулки у реки в которой плавали опавшие листья, походы в библиотеку за книгами, как подглядывание в попытке разгадать чью-то жизнь. Когда он чего-то хотел он это получал. Потом он опять чувствовал в себе желание, как будто вечно беременел им. То, что к нему приходило не было никак связано с неопределенной мукой приходившей с каждым желанием. Желаемое не порождало желание и желаемое не избавляло от желания.
Проснувшись как-то утром он открыл глаза и увидел лицо склонившегося над ним палача. В руках палач держал веревку и крюк, но голос его был доброжелательный и искренний.
– Очко-то сухое?
Мальчик понял, что доигрался.
– Что от меня требуется? – спросил он – Я готов.
– Пойдем со мной. Я покажу как вас разводят как рыбок в аквариуме ваши собственные бесконечные желания.
Они пошли извилистыми коридорами и за каждой дверью мальчику мерещились Адские Печи. Он не знал, куда он попал и что с ним произойдет. За одной из дверей оказалась большая комната наподобие спортзала. На стене висело баскетбольное кольцо. По комнате друг за другом гонялись рослые парни пиная и пасуя отрубленную голову негра. Голова негра вращала глазами и выкрикивала.
– Ниггер-болл! Ниггер-болл!
В другой комнате лежал больной. Он хныкал, стаскивал с себя шерстяное одеяло и под одеялом была видна голая мужская грудь на которой с одной стороны выросла дряблая женская сиська. Больной яростно ее расчесывал вырывая торчащие из соска черные волосы. Под кроватью стояла коробка с лекарствами. Запах болезни исходил даже от оконных занавесок.
В одной комнате мальчик увидел кровать на которой сидела голая женщина, и вросший в пол цементный унитаз. Женщина посмотрела на мальчика и раздвинула ноги.
Между ног у нее оказался рот с пухлыми губами накрашенными дорогой помадой и ослепительной голливудской улыбкой. Рот улыбался и показывал белоснежные зубы. Мальчик почувствовал как он превращается сначала в молодого человека, потом становится мужчиной, затем пожилым человеком и в конце концов дряхлым стариком. Вцепившись в дверь он выплюнул выпавшие зубы дрожа от приближающейся смерти. Падая он увидел как из цементного унитаза высунулась огромная коричневая рука и потянула вниз ручку слива. А рот межу ног женщины сказал:

ХРИМ

ШРИМ

КРИМ

- Знаешь чем заканчивается ЗОНА? – спросил его палач – Печами в которых ты горишь на огне желаний. Полное принятие обязательств, понимание методов практики, отчуждение от всякого усилия и добровольное согласие на то, чтобы стать мертвым. Злое моргание камер слежения может усыпить лишь тот, кто чувствует себя мертвым. Неподвижным как мертвые, простым как мертвые, присутствующим без всякого стремления. Мантра отрешения практикуется таким образом. На что бы ни упал твой взгляд продолжай мысленно непрерывно повторять: Да, ну, нахуй…да, ну, нахуй…да, ну, нахуй…данунахуйданунахуйданунахуйданунахуйданунахуйданунахуйданунахуй…
Маленький мальчик кивает, дескать, понял. И где-то горят Адские Печи.

Харе Ницше

Небольшой грибовидный домик из глины и камня, мутные стекла покрыты трещинами, за ними видна рассохшаяся желтая бумага, между рамами обрывки паутины и хлопья черной грязи. Там при тусклом свете керосиновой лампы, среди пляшущих теней, выражая свою признательность одному только hier und jet­zt, как птицелов улыбаясь глядит за птицей, вглядывается в красивое оперение и выбирает силки, низвергает все противоположности тот, чьи закатные мысли так свободны от ненужной борьбы. Липкая жвачка веры выплюнута на пол и золотой слепок рта всегда будто только возле слов. Где-то рядом так, чтобы лишь слегка прикасаться к ним никогда не зная, что станет следующим откровением, разрушающим порочный круг желания быть узнаваемо-близким и приносить приятное расслабление. Растопырьте уши во всех трех мирах и слушайте эти правильные вибрации, этот низкий гул добросовестных диких пчел снующих в своем медовом замке. Эти безжалостные мысли ведущие к падению вверх, они станут лишь компостом, удобрением Мировому древу, корни которого, есть Бытие, ствол – Знание, а крона – Блаженство. Как прекрасна судьба скромного садовника раскрывающего изнанку небрежно подаваемых истин, остающегося в молчании, связывающем сильнее чем любой разговор. Это пауза между жизнями двух отражений, судьба философа, она отвергает любое самолюбование как тщательно скрываемое самоизнасилование, она не страдает забывчивостью, но ей подчас невдомек и та форма к которой она вчера стремилась. Там где мыслитель покрывается звериной шерстью и отращивает клыки, защищая все свое вынашиваемое созерцание и поиск различий, появляется и этот господин Никто, он дружелюбен как врач отворачивающийся от обреченного, мы должны понять его там где нет никаких следов его миссии. Мы будем знать о нем всегда что-то фрагментарное, какое-то неизвестное начало, элемент пустоты в наших собственных исследованиях. Вера к которой нас так старательно приковывают цепями будет наглядным доказательством, надгробным памятником поселившемуся в нас верующему. Ведь Бог создал из мяса, говна и мочи тебя и меня, и красоту внутри нас, и мы пришли и увидели, что он – просто отмазка, предлог и жертва импотенции, мы схватили его за шиворот требуя сделать красоту внутри нас видимой сквозь слои говна и мяса, но в руках мы сжимали пустую одежду, а Бог, как стало известно из религиозных текстов – он просто улетел. После чего все вопросы о собственности отпали сами собой, и вместо красоты внутри нас мы поклоняемся облепившему нас мясу и говну.

Сатанославие

Дьявол показывал мне кристалл, в котором клубился тот мир, где я живу уже треть века. Кристалл умещался в его ладони, как яблоко в моей. Он был продавцом, а я – покупателем. Дьявол был не прочь, и поторговаться, а я не прочь и украсть. Он мог меня надуть, а я мог в нем усомниться. И едва он отвернулся, я выхватил заранее заряженный шприц и с размаху ширнул его в толстый бугор – ходящую взад-вперед под кожей черепа вену. Он зарычал и повернулся, но тут его мощно приходнуло – ДЕРДЕРДЕРДЕРНУЛО, шваркнуло и отбросило в стену. Я схватил кристалл и побежал домой. А дома, укрывшись от посторонних глаз, нашел на кристалле глубокую царапину, которую дьявол прочертил когтем по моему миру, еще до того, как я его вмазал. Теперь, я – продавец, а он – покупатель.

Наковальня

Пришли многорукие Космические Мастера к одному человеку и сказали:
– Бэд-дхармы возникают из бэд-трипов, а бэд-трипы возникают из ума, которого, на самом деле не существует. Примешь то, что на самом деле– и конец бэд-дхармам…
– Но ведь они возникают из того, что возникает из несуществования, из того, чего нет – возразил им недоуменно человек – Разве что-то из ничего, способно начаться и закончиться?
– А разве нет? Достаточно представить себя чем-то, потому, что это и есть природа ума. Один шаг ведет в любой бэд-трип, но этот шаг всегда только бэд-дхарма…
– Так ведь, замкнутый круг получается! Ни начала, ни конца.
– Разумеется – с сияющими и страшными лицами кивнули Космические Мастера – А Конец Света – самый прибыльный лохотрон, каждый ведь, хочет быть не просто очередной многомиллиардной по счету мясо-машиной, работающей на слюне… Каждый хочет быть последним. Каждое новое поколение в давке у этой кассы.
Человек пожал плечами, да рукой махнул. Мол, мне то, что до каждого, да и им на меня похуй, всех не запомнишь ведь никогда. В чем смысл-то?
– Сделайте меня Богом просто – говорит – Чтобы жрать никого было не надо, не иметь, не превращаться. А как принять то, что на самом деле, я знал, но забыл к счастью. Иначе бы уже давно и сам какой-нибудь райский сад замутил, хоть христианский, хоть древнегреческий.
– Надо было тебе просто вместе со всеми в очередь к нашему лохотрону встать. Врубился бы ты, секс и рок-н-ролл перед Концом Света бы предлагал с такими-то способностями. Все же такого Бога и ждут, просто не знают, как самого себя им представить. А ты все набросок мироздания всем показывал, одновременные противоречия вскрывал… А был ли бы, вообще, кто-нибудь из этих сновидцев, если бы ему просыпаться стало некуда?
Надели Космические Мастера на него наручники и вывели из бэд-трипа.

У сна нет сновидца

Над адским порталом сверкает иллюминация, огненно-красные металлические жуки механически вздрагивают, облепляя высовывающиеся из-под земли щупальца. Нет ни восхода, ни заката, только нестерпимо-разноцветное адское сияние, на которое слетаются с неба синие люди на велосипедах.
Над порталом вращается магический куб, испускающий космические колдовские лучи, а внутри улыбаясь, сидит синий кот-аксолотль, хранитель загадки синего цвета.
Сквозь останки металлических жуков у самого входа в портал смыкают челюсти огромные раскаленные шершни переходящие друг в друга в механических повторах, питающиеся мыслеформами как объедками и неожиданно схваченные огненными хоботами, сами исчезают в портале.
Появляясь здесь, Сновидец знает – сняв это, вырежут сцену с ним.

Не думать о цветах

Мне все время мерещится одно и то же – инопланетная микросхема. Отдельные ее элементы кажутся помещенными под микроскоп, другие напоминают мозаику мельчайших транзисторов и конденсаторов, третьи являются чем-то вроде биомеханических элементов.

Очень часто она предстает передо мной с разных углов. Сначала я не осознаю, что вижу ту же самую картинку только сверху или, на уровне глаз. И тогда печальный трепет и тоска овладевают мной. Микросхема кажется то загадочной, то грозной. Ее структура настолько сложна и совершенна, что разглядывая отдельные фрагменты невозможно ни сосчитать, ни запомнить расположение составляющих его пластин – они словно непрерывно видоизменяются как живые. Многие из них действительно напоминают каких-то живых существ, строение их тел абсурдно выверено, другие математически безупречно перемещаются вверх-вниз как игрушечные машинки.

Фильтры и генераторы смыкаются друг с другом во всех направлениях, образуя фрактальные комбинации и, продолжаются где-то в других измерениях, невидимых мне. Я испытал долгое гнетущее напряжение, пытаясь найти аналогии в имеющихся на этой планете микросхемах и все впустую. Даже при очень большом сходстве они выглядели разными. И я понял, что в микросхеме являющейся мне присутствовал Разум. Все прочие были лишь бездушным конструктором, тетрисом. Микросхема существовала во множестве измерений, их могло быть сколько угодно. Она продолжалась сама в себя, расширяясь и вырастая в размерах.

В первые годы наваждения я с непривычки отводил глаза, а теперь смотрю до головокружения. Перспектива постоянно меняется. Все зависит от перспективы. Японский иероглиф «Дерево» тоже похож вовсе не на дерево, а на раздавленное насекомое. Если взглянуть сверху.

Картины Эшера просто мультяшный прикол рядом с нею. Я хочу видеть ее всегда. И я понял, что вижу ее всегда. И всегда видел. В любой момент времени она неуловима как дзенский фокус. Не думать о белой обезьяне или, не думать о цветах в вазе на столе, на которые вы смотрите. Чтобы ее видеть, надо увидеть, что ее не видишь. Что-то родом из тайны, это точно.

Дальние фонари

Дальние фонари в окно увидеть нельзя – они очень далеко, зато их свет проникает внутрь. Свет ближнего фонаря слишком привычен, очевиден и ярок. Но свет дальних фонарей он все равно неспособен заглушить, свет дальних фонарей как зыбкое синеющее свечение по краям пространства света. Свет дальних фонарей почти неуловим, если перепрыгнуть их границу может получиться увидеть самого себя, машущим себе рукой из будущего, чтобы однажды им и стать и помахать самому себе наблюдающему из прошлого…
Хотя надо всего лишь выйти на улицу и увидеть, что дальние фонари в парке, а в парке под деревом бежит по кругу игрушечный паровозик, улыбающиеся карусельные лошадки догоняют на алее медведей на роликах…
Хотя можно пойти в парк, лучше этого не делать. Ведь там могут быть люди которые, ищут. Нельзя таким людям мешать, вдруг, они найдут и останутся там, где нашли.

Один мертвец

В детстве мертвеца не уважают, не то, что в более позднем возрасте. Мертвеца надо уважать с детства, ведь, дитя вырастет, а мертвец никуда не денется. Мертвеца, которого, каждый день надо поднимать с кровати, тащить на улицу, заставлять раскрывать рот. Обувать-наряжать. Хотя и так понятно, что он мертвец.
Надо приучиться к мертвецу с детства – как учишься ходить. Мертвец не ноумен, он всегда здесь, вот он, в любой момент только он один и останется…
Ни блефовать, ни цепляться, ни мудрствовать, ни чревовещать, ни манипулировать. С мертвеца спадает вся субъектная маскировка, все мертвецы – один мертвец.

Хаоскоп

Поскольку только Высшее Я можно считать фундаментальной реальностью, все действия следует воспринимать, как пузырьки на поверхности воды которые, в действительности есть, сама вода, а не что-то отличное.
Закипающая вода принимает новую форму, однако, мы не перестаем воспринимать ее как воду. Следовательно, любая практика в своей основе содержит вибрации Высшего Я, в той или иной форме, подверженного мнимому воздействию.
Мнимому, как закипающая вода потому, что Высшее Я есть, потенциальная совокупность всех состояний сознания.
Изменения свойственные какому-то определенному состоянию, отсутствуют для Высшего Я, так как оно само представляет собой источник всех превращений.
Превращения создают МИРЫ. МИРЫ порождают желания. Желания рождают боль и боль, поддерживает МИРЫ, а те продолжают поддерживать процесс возникновения желаний.
МИРЫ представляют из себя бесконечные истории заблуждения с меняющимися персонажами и неизменными тенденциями. Персонажи воспринимают Высшее Я, как МИРЫ.
Когда видится пустота, Высшее Я воспринимается как пустота. Когда видится сознание, Высшее Я воспринимается как сознание. Когда видится уничтожение, Высшее Я воспринимается как уничтожение. Когда нет того, кому видится – между ними нет разницы.
МИРЫ не существуют нигде. Персонажи не знают, что никаких персонажей тоже нет. Совершенное знание может быть окрашено и в белые, позитивные цвета, и в черный негатив, но в целом оно не привязано ни к добру, ни к злу. Нельзя также сказать, что оно лежит за пределами добра и зла.
Совершенное знание – это знание Высшего Я. Когда знают Высшее Я – это не может быть неправильно понято. Высшее Я – это Собственное Я во всех состояниях сознания.
Знание о Высшем Я не является, по сути, знанием, поскольку не существует предела постижению Высшего Я только, как Собственного Я. Поскольку это является совершенным знанием не существует реальной разницы, между знающими Высшее Я и не знающими его.
Не знающий Высшее Я знает его как Собственное Я, независимо от того, насколько он достиг успеха в постижении Собственного Я. В то же время, знающий Высшее Я не может сделать это своим знанием, так как, знанием является только само Собственное Я каждого состояния.
Реально не существует ничего кроме, бесконечного путешествия Высшего Я. Поэтому даже, знание о нем, лишь кажется знанием о нем, в любой момент оно, лишь начало нового знания о нем.

Апофатический голод

- Может ли вообще, реально существовать взгляд снаружи?
– Да. Если, говорить по существу – это самая настоящая йога, причем в своем первозданном виде, то есть, та практика, которая восстанавливает утраченную связь. Представь себе игрушку: находящиеся внутри нее люди, почти, персонажи из книги – не знают о существовании каких-то там читателей, не говоря уже об авторе. Ты играешь с игрушкой как хочешь, а сидящие внутри – во власти твоих забав. Теперь вопрос, непосредственно относящийся к нашей проблеме: что делают запертые внутри игрушки люди? Можно, сказать, что они делают все, что угодно, но единственное, что они реально делают – это не знают.
– Давай конкретней.
– Подожди. Любая конкретика – это и есть, та самая игрушка, в которую ты можешь попасть. По сути, добровольно. Конкретика – это как раз,то чего нет. Углубляясь в обозначения, ты одновременно подпадаешь под влияние противоположностей то есть, возникает двойственность. Игрушечные люди – не знают, но если бы, они знали об этом то, наверняка бы стали пытаться выбраться наружу. Они не знают о том, что они не знают и их незнание сокрыто их собственными действиями. Знать, о том, что ты не знаешь – первый шаг на пути йога.
– То есть, необходимо выявить собственное незнание в какой-то точке?
– Да. Эта точка – это ты сам. Заметь: твое внимание, всегда на что-то направлено. Оно всегда, сфокусировано на каком-либо объекте и пусть это будет внешний объект, пусть это будет внутренний объект. Пусть это будет чувство, мысль, эмоция, ситуация, желание, идея, слово, знак, система, образ. Пусть это будет зависеть от органов чувств, от телесных ощущений – так, или иначе это и будет твое незнание, о котором, ты не знаешь. Существование – по сути, синоним, поэтому, майя – это иллюзия плюс еще кое-что.
– Что?
– Это три мира, которые создают бесконечную систему уровней, но на каждом из этих уровней одно притворяется другим и точно так же, карта выхода – повторяется на всех уровнях с одинаковой точностью, позволяя любому вылезти из игрушки.
– Я не понимаю!
– Хорошо. Воспринимая объект ты отождествляешь себя с воспринимающим. Так? Если наоборот ты – будешь воспринимаемым, хотя и не можешь превратиться в объект. Перестав отождествлять себя с чем-либо, ты начинаешь являться всем сразу, не являясь, тем не менее, ничем из этого «всего». Ляг, закрой глаза и – перестань отождествлять себя. Откажись от любого известного тебе способа существования – ни мысль, ни тело, ни живой, ни мертвый, ни существующий, ни несуществующий. Не надо ничего представлять. Просто будь в потоке проявления, просто лежи, закрыв глаза, и ничего не делай. Не пытайся избавиться от мыслей и не пытайся вызывать в себе мысли. Не пытайся фиксировать, что происходит и точно так же, откажись от желания отрешиться от происходящего. Не пытайся не пытаться. В этой точке и кончится твое незнание, не породив при этом свою противоположность.
– А как я об этом узнаю?
– Очень просто. Эта йога – пожалуй, самое эффективное и немыслимое, что только может быть. Как только «это» исчезнет, лопнет, как пузырь, невероятный страх станет твоей игрушкой, и ты «вернешься», что будет доказательством этой практики.
– Что «это»? Что лопнет-то? И почему вдруг, страх вырвет меня назад, если меня не будет?
– Что я имею в виду? Я имею в виду, что весь путь, проделанный тобой и мной до той точки, где происходит наш диалог, путь, включающий в себя весь набор переживаний, ощущений, мыслей, событий и опыта, принадлежащий нам – иллюзия. И диалог наш – иллюзия, как и мы сами, но если ничего из этого – нереально, значит, реально, лишь то, что ничем из этого не является. Ни это, ни это. Поэтому, с чего ты взял, что тебя не будет, если то, что до этого ты «был»  – нереально?
– То есть как?
– Это и есть, игрушка. Узнав, о том, что ты не знаешь – ты освобождаешься от одной иллюзии, но попадаешь в другую. Я знаю, что я не знаю – что дальше? Раз я не знаю, я перестану воспринимать происходящее, как реальное, а реальным, буду считать лишь свое незнание. Везде и всюду я буду помнить и практиковать этот принцип, пока не пойму, что это незнание – есть, знание, не нуждающееся в этой твоей дурацкой «конкретике». Делая, что-либо я перестану мыслить понятиями «цель» и «средство» и, таким образом не буду вовлечен в деятельность, в то же время, не вовлекаясь в бездействие. Понимаешь? Страх, который вырвет тебя назад, происходит от привычки к обладанию чем-либо. Если, ты спросишь, о чем должно быть мое знание, мне проще ответить, что оно будет не о том и не о том, например, не о бессмертии и не о переселении душ, и не о высшем замысле. Отправляясь в прописанную выше медитацию – расстанься с определениями. И забудь о существовании игрушки.
– Это как-то непоследовательно выглядит.
– Ты замечаешь последовательность в тот момент, когда начинается другая последовательность. Тебе надо увидеть в этом потоке себя – в единственном правильном смысле, который уже даже, не зависит от  уровня твоего понимания, или от твоей воли и который по своей сути, тоталитарен по отношению ко всему локальному, частному, имеющему определения, и одновременно не есть что-то трансцендентальное, глобальное, абсолютное. Он может тобою ощущаться подчас только косвенно – именно определения указывают на ложную позицию некоего наблюдателя, существования некоего «вне», откуда могут исходить определения, что нереально применительно к нашей теме.
– Хорошо. Насколько он реально, отождествляется со мной? Или Я – с ним?
– Он проявляется в том числе, и как ты. Он проявляется, как это и это, но он – ни это, ни это. И он – не ты. Страх, боль, тревога – все это атрибуты, повторяющейся истории, события которое, ничему не учит. Картинка, может быть безобразней некуда (картинка, в смысле жизнь), тягостная, словно затянувшаяся медицинская процедура, унизительная, опустошающая, физиологическая. Но в том состоит, секрет различения – чем неприятней ритуал, тем невероятней его смысл, чем чудовищней противостояние, тем нереальнее, скрывающееся за его декорацией могущество.
– То есть, отождествление само является майей?
- Отчасти, да. Не забывай о системе уровней – то, что на одном уровне может быть реальным, на другом становится нереальным. Ты не сможешь отождествить себя ни с чем, пребывая в единстве и целостности, и воспринимая этот момент, как единственно реальный, и реальный, как и каждый из всех возможных моментов. Время – это фокус. Это платок, который тебе набрасывает на глаза базарный шулер, или гениальный художник. Время – не с чем сравнить, кроме фокуса. Надо успеть заметить, когда тебе набрасывают платок на глаза. Человек – это раскол, это впадина, это пропасть. И он – также, лишь одно из отражений, рассыпанных снаружи-внутри игрушки. Черная глыба ничего, а в ней – все эти вещи, все вообще, вещи, словно ее собственные отражения. Словно при их создании, она играла все роли сразу, существуя в одновременности состояний и в их локализированных аспектах в которых на разных уровнях, по-разному  перемещается энергия, иначе себя ведет время. Все, что мы делаем – это не знаем.
- Хорошо, время – это фокус. Мир – допустим, тоже. Но этот фокус требует слишком больших страданий от меня, и я не могу забыть о них.
– Все правильно. Страдание и боль, тревога или раздражение – серия повторяющихся эффектов, устойчивых и вполне предсказуемых. Мы можем  избежать их при определенных условиях. Однако испытывая их во сне, мы просыпаемся без всяких последствий, не отрицая сам факт сна. Если бы мир, или Я являлся реальностью, он бы безусловно исчез, так как реальность – не есть что-то определимое и сформированное. Скорее, она – все сразу, и говоря о ней, следует помнить, что мы имеем дело с принципиально невыразимым и непостижимым для нас явлением. Боль испытывает только тот, кто способен ее испытывать. Страх чувствует только тот, кто вынужден отстаивать собственные границы. Умрет лишь тот, кто может быть живым.
– Объясни, почему имеет место быть непонимание, как вот сейчас между нами? Какова его природа?
– Все наши подозрения всегда направлены к существованию другого. И это само собой – существование другого нереально и является иллюзией. Любая иллюзия выдает сама себя ощущением реальности. Любая иллюзия имеет начало и конец. Нет ничего, реальнее реальности.
- То есть непонимания не может быть?
– Может быть все, что угодно, в том числе и такое непонимание, как у тебя.
– Спасибо. Учту.
– Материал, являющийся твоей основой неизменен. И хотя, кажется, что он превращается – на нем не остается отпечатков превращений. Он только видимость и он, независим от видимости. Ты соткан из этого неназываемого, неуничтожимого, недосягаемого волокна, на котором не остаются отпечатки, словно кубик льда, тающий в воде, не подвергся разрушению водой. Его видимость сменилась другой формой, но эта форма – также, всего лишь одна видимость. Есть что-то, не нуждающееся в собственном описании, что-то, на чем никогда не остается никаких следов. Оно не нуждается в противодействии и оно – совершенно. Оно есть самое невероятное и не найдется ничего, чтобы пыталось его разрушить. Разве можно разрушить источник самого разрушения?
– В каком смысле оно есть разрушение, если оно совершенно?
– Представь себе зал ожидания, в котором коротают часы до поезда. Время движется крайне медленно и люди, зажав в руках билеты, начинают обустраивать свой быт – влюбляются, ссорятся, рожают детей. Они забывают зачем сюда пришли, и им кажется, что ничего больше и нет – тесный темный, наполненный криками и суетой зал… Этот мир – то же самое. Пребывание здесь, может быть одинаково тягостным или прекрасным, но само по себе оно не имеет никакого смысла. Все, что должно занимать живущего на Земле человека – это подготовка к полету, к путешествию, к прыжку. Концлагерь этой жизни пропитан невозможным.
- Что в таком случае, происходит в бессознательном состоянии?
– Абсолютное выражает себя через индивидуальное, дабы обрести форму, а индивидуальное становится абсолютным в том смысле, что лишь, через него приобретается всякий опыт.
– Разве абсолютное не содержит в себе опыта абсолютного?
– Вот именно. Чтобы прийти к опыту абсолютного – КОСМИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ, УНИВЕРСАЛЬНОГО УМА, БЕСКОНЕЧНОСТИ, ПУСТОТЫ, РЕАЛЬНОСТИ, БРАХМАНА, НИЧТО, какими бы словами вы это не обозначили, требуется индивидуальное. Абсолютное само по себе, не оставляет никого, кем бы, этот опыт был получен. И мне кажется, нельзя поэтому, сказать, что это какой-то опыт.
– Хорошо. А что ты вообще, называешь абсолютным и индивидуальным?
– Абсолютным я называю все то, что содержится в потенции, в непроявленном, в свернутом так сказать, виде. Все, что предшествовало любому имени и любой форме, а также то, что стоит за раскрытием, например, именно такого имени, и такой формы. И любой формы вообще, как свойства чего-нибудь, и где-нибудь. Поскольку его само, нельзя никак ни назвать, ни воспринять, считайте, что абсолютное – это то, что не существует. Но мы знаем о нем, потому, что существует индивидуальное, которое, ограничено описанием. И описание – это один из признаков индивидуального.
– Если, абсолютное не существует, то, как оно может проявляться в виде какой-то формы?
– То, что оно не существует, или наоборот, существует, или может даже, одновременно и то, и другое, является, всецело признаками индивидуального. Индивидуальное воспринимает присутствие, или отсутствие чего-нибудь, и где-нибудь. И даже, собственное отсутствие оно может косвенным образом зафиксировать. Но даже, отсутствие – все равно, останется признаком индивидуального. Абсолютное абсолютно. Оно не только не обладает признаками, оно не может быть никак воспринято, еще и на основании их отсутствия. Иными, словами абсолютное есть только для индивидуального, но абсолютного для абсолютного нет. Говоря о том, что оно проявляется, надо понимать, что речь идет просто о факте индивидуального.
– Каким образом оно есть для индивидуального, если, оно никак не воспринимается? Или, оно есть, но только, как идея, концепция, как просто какое-то слово?
– Начнем с того, что индивидуальное – это тоже, концепция, потому, что индивидуальное не воспринимается через индивидуальное. Индивидуальное, видится, как абсолютное. Как беспрерывное фиксирование, описание, как один процесс осознания, как необходимое условие всякого восприятия. Воспринимает только индивидуальное, всегда только индивидуальное. Оно не может воспринимать абсолютное, но оно, есть для индивидуального, как все, что непроявленно, все, что за пределами его восприятия. В этом смысле, оно, конечно, является только концепцией. Просто потому, что абсолютное за пределами восприятия индивидуального, а индивидуальное, повторюсь, воспринимается, как абсолютное. Индивидуальное – это и есть, прямое знание. То, знание, которое не нуждается в передаче и поэтому, действительно может называться знанием. Суть его в том, что оно и создает все концепции.
– Ты предлагаешь мне превратиться в Ничто? Разве, может ли быть истиной какое-то безымянное и неопределимое понятие?
– Поверь мне, я не предлагал тебе никакой «науки об истине». Мне известна наука об иллюзии, о том, с чем каждому из нас постоянно приходится иметь дело.
– Скажи, а может ли это быть иллюзией – существование иллюзии?
– Если, считать, что существование иллюзии в конечном счете, иллюзия, то следует спросить, на что тогда опирается это небытие иллюзии, раз она не существует? В любом случае, существует она, или не существует, она не может быть независимой от того, что определяет ее бытие, или небытие. Если, все – это одна бесконечная иллюзия, что может быть подтверждением этого? То, что не является иллюзией, но подтверждает ее существование, или отсутствие. То есть само бытие, или небытие майи, не может быть иллюзией – это и есть, то «кое-что» о котором, мы говорили, в самом начале. Значит, истина продолжается, как иллюзия, даже, как иллюзия.
- А существование истины может быть иллюзией?
– Если, ты захочешь встать на мое место, я либо отойду, либо ты останешься рядом. Ты не можешь иметь тех же координат, что и я, иначе, как я смогу узнать о твоем существовании, если, ты неотделим? Если, есть наблюдатель, значит, есть и наблюдаемый, иначе, в силу чего мы можем определить, что это наблюдатель? Если, одновременно присутствует свет и тьма, то это ни свет и не тьма. Если, ты одновременно и живой, и мертвый, значит, оба определения неверны – так как, между ними стерлось смысловое содержание. И если, где-то одновременно существует истина и иллюзия, то истина этого «где-то» не может быть иллюзией. Так же, как их одновременность должна также, чем-то подтверждаться. Если, есть, и «да», и «нет» – значит, все таки есть только «да», укрывшееся в слове «есть». Ее нет, но ее небытие, должно быть привязано к ее бытию. Поэтому, мы и не можем, как-то определить недвойственную истину. Иначе, существовала бы противоположность этому определению, и противоречие тому, что может «быть» недвойственным.  В конечном счете все, что может быть истинным – это нечто, что создает, и отсутствие, и присутствие. А если, все – пустота, истиной является ее бытие. Ты знаешь, как в войну частенько применяется маскировка? Можно построить муляж и обмануть своего противника. Можно сделать ловкий обманный ход в шахматах, прикрывающий беспроигрышную комбинацию и этот ход, будет всего лишь элементом твоей стратегии, но уж никак, не собственно стратегией. Во все времена на войне строили декорацию крепости, или военной части. Один противник высылал вперед разведчиков и те, сообщали о том, где они увидели лагерь другого противника. Солдаты шли в наступление – бежали к виднеющейся издали крепости, ощетинившейся множеством пушек, кишащей готовящимися к обороне врагами. А приблизившись, видели картонный макет мощного сооружения, раскрашенные краской и вырезанные из куска фанеры фигуры людей – самую настоящую фальшивку, отнявшую драгоценное время. Так вот и мы все, чем-то напоминаем этих солдат, многие из которых, опьяненные предвкушением сражения, и еще ничего не разглядев, начинали расстреливать деревянную декорацию. Едва мы начинаем что-то искать, мы превращаемся в паломников, отправившихся в святые земли. Не пожалев времени, мы преодолеем все опасности и прибудем к собственной цели. Как бы мы не двигались, каждый из нас двигается к чему-то «своему». Поэтому, когда паломники доходят до своей цели, одни из них видят фальшивку, а другие настоящую святыню.

Бесконечная смерть и милосердие

Шесть часов его мозг распиливали галлюциногенные грибы.

Была и такая мысль: я умираю. Потом оказывалось, что умирало всегда что-то в нем, а он оставался. Это продолжалось порядочно долго. Он понимал, что смерть беспрерывна во всех смыслах – она не прерывает существование, она часть существования которое он знал. Это существование составляло суть любой жизни любого существа, оно являлось универсальным сознанием во всех телах, во всех видах. Жизнь сменяла жизнь – бытие кишело жизнью хлещущей через край иногда, ему становилось душно и он падал на пол хватая воздух, как выброшенная волнами рыба. Темное начало проснулось в нем и узнало себя, как свет. Все божественно решил он раз всякий раз, умирает что-то, что как мне казалось было мной, только то с чем я привык себя отождествлять, но сам я продолжаю быть.

Он вспомнил, что знал это чувство, это ощущение, это переживание безграничного подлинного бессмертия, что оно постоянно дремало в нем. Каждая клетка и каждая молекула в его теле существовала, как собственное «я» – и теперь-то он понял, что то, что он считал миром на самом деле всегда было миром какого-то из этих «я». В нем что-то боролось с мыслью о том, что в действительности мира, как он себе представлял – не существует и никогда не существовало. Было что-то другое. Бесконечное превращение, творение и его жертва.

Чтобы жить надо есть. Жизнь пропитана смертью. Мертвая яичница в тарелке, мясо пропущенное через мясорубки, снятая кожа обтягивающая кресло, вылинявшее чучело со стеклянными глазами валяющееся на помойке. Жизнь поедает сама себя – то, что было одним отращивает щупальца, вылупляется из куколки, сбрасывает панцирь. Все пожирается, все меняет формы. Волшебные грибы развертывали перед ним картины событий из чужой памяти и иной жизни. Иллюзия смерти присутствует в каждом и в каждом она присутствует как иллюзия, т.е. нечто устойчивое, но не вечное. Каждое рождение убивает того, кто дает другому рождение. Ты рождаешься думал он и убиваешь свою мать, взрослеешь и убиваешь в себе ребенка, смерть есть, но нет мертвых.

Умирает всегда только тот, кто считал себя кем-то. Умирает образ. Только и всего подумал он. Он всегда кого-то ел. Как и все вокруг он не знал ни имени, ни лица своей жертвы. Одновременно с этим кто-то ел его – незнакомый, чужой и далекий. В этом взаимном жертвоприношении обреталась такая Любовь, такая мудрость, такое могущество. Это была высшая любовь к жизни, любовь, лишенная всякого чувства обладания, желания достижения и страха утраты. Это было то живое знание вокруг которого вращались все его мысли и мысли всех окружающих его людей – он почему-то абсолютно точно теперь, был в этом уверен, словно на какое-то время исчезли стены окружавшие его с детства. Стены которые он так упорно возводил.

Когда у меня было тело думал он, я был обречен на выживание, как машина слепо следующая приказам. Но мое тело – это весь мир, вся Вселенная, все тела и я сам на себя охочусь, смотрю на себя сквозь прицел при этом воображая себе угрозу собственной безопасности и считая себя чьей-то добычей. Описывая себя каким-то одним определенным способом я сам, сразу же создаю различия. Попытка ухватить абсолютное удерживает меня в относительном – быть абсолютным суждено только тому, кто отказался от сопротивления абсолютному. Мне нет нужды искать предпочтения – оставаться в каком-то одном конкретном теле, занимать какую-то одну определенную сторону, видеть и верить в существование своего собственного непохожего на других сознания. У меня есть все и оно, мне не принадлежит.

Это понимание вызвало в нем чудеснейшую легкость перед глазами возникли бесчисленные сцены борьбы и соперничества, турниры и противостояния, герои которых казалось, отстаивали только собственное ограничение, свои созданные представления, какую-то книжную свободу. В этих сменяющих друг друга кадрах ясно и убедительно осознавалась реальность действия – ни действующий, ни материал действующего никогда не были реальны. Он почувствовал, что его больше не интересует достижение знания и неизвестное не представляет собой вызов.

Гигантское облако пыли медленно оседает когда заканчивается беспокойство умилялся он. Если бы я не задавал вопросов, я бы знал ответы. Вопрос – это ответ, а ответ – новый вопрос. Он думал о том, кто такой Бог и понимал, что Бог – это то, что происходит. Если, я его не ищу – значит я его уже как-то нашел, нашел в чем-то, что соответствует уровню моего понимания. А как только я начинаю искать Бога – я нахожу только того, кто его ищет, я нахожу только самого себя.

Перед ним прошла вся его жизнь полная чудовищного раздвоения и несоответствия – как будто он только снился сам себе не в силах побороть собственные грезы. Он и все люди которых он знал, были зомбированы – зомбированное поведение, слова и жесты, даже, мысль о Просветлении была частью всего зомбирования. Когда я создаю образ себя думал он, я себя зомбирую – тот, кто кажется как «я», реально не существует. Нет никакого «я» кроме «я» самого процесса осознания, кроме самого действия, зритель сам часть зрелища. Это как брызги в сознании.

Перед ним проносились трехмерные игрушки со своими внутренними устройствами, некие усилия должны были привести к желаемому результату, чьи-то губы шептали невыразимые слова, звучащие как наваждение. Первобытные племена рассевшись на корточках тыкали пальцами в детские рисунки служившие им календарем. Под солнцем жарким, как раскаленная лампочка высились космические корабли покрытые пылью, словно разбросанные каким-то великаном гигантские кегли. Чернокожие жрецы растирали в порошок высушенных насекомых и курили его из глиняных трубок. Летучие мыши с писком вырывались из пещер и мчались к далекому маяку, притягивающему их неслышимой частотой. Надписи на стенах стирало жидкое время. На их месте возникали новые надписи.

Он увидел, как он вскакивает на велосипед и мчится задом наперед по пересеченной местности полной опасностей, мимо разлагающихся болот. На его руке, якобы, огромный походный компас бешено вращающийся во всех направлениях. Тут же он в какой-то комнате с высокими потолками и облупленными стенами. Он разрезает брюхо огромной рыбины и оттуда вываливается пленник. Он смотрит на пленника, пленник на него и они оба смеются.

В основании всякого опыта лежит ключ к разгадке «я» – как игра на пианино. Сначала ты разминаешь пальцы, а затем просто растворяешься в музыке забывая, что извлекаешь ее ударами собственных конечностей по деревянным клавишам. То, что принято считать «миром», или «жизнью» – просто мысль. Так же, как игра на пианино становится музыкой только тогда, когда растворяет в себе исполнителя. Сама мысль кому-то принадлежит, а этот кто-то тоже мысль.

Ну так, что вдруг, искренне возмущался он, я что, вижу только то, что я есть? И я есть, все что я вижу? Значит моя смерть – это смерть того, что я воображаю о себе. Но я – это и есть то, что видит и то, что воображает. Не потеряв себя понял он, нельзя ничего найти. И не потеряв себя, не нужно ничего искать.

В голове у него звучали голоса грибов – нежное нашептывание похожее на прокручивание плохой записи с магнитофона, на разговор под водой. Святые Писания гибнут в странных вселенских тисках, а ты все нажимаешь и нажимаешь кнопку повтора вызывая к жизни «я» запертое в СЛОВЕ-СОЗНАНИИ. Когда ты произносишь слова, вкрадчиво посвящали его грибы, или то, что он знал как грибы, нет того, кто их произносит. Когда нет слов нет необходимости искать то, что нуждалось бы в объяснении. Ты говоришь всем своим существованием. Писания могут только запутать если, от них вовремя не отвернуться. То, что можно считать «я» не то, на что ты можешь смотреть, а то, что смотрит.

Он почувствовал, что его выкручивает как шуруп из отверстия какая-то чудовищная вибрация. Его словно выталкивало из герметичной капсулы в необъятный и неразделимый вакуум. И этот вакуум был всего лишь потенциальностью в чистом виде, о нем самом нельзя было ничего сказать, что он был холодным, или пустым, или наполненным светом, или каким-то липким наощупь.

Он принял этот вакуум, эту бесформенность, невыразимое отсутствие отсутствия, нереальность какого-либо ограничения и не почувствовал,не ощутил, не осознал, а стал самим состраданием. Это сострадание противоречило всему прежнему поведению зомби, исключавшему все, что не подлежало ограничению. Зомби был неспособен перестать действовать как зомби, но в какой-то момент увидел, что делало из него зомби. Только в неизвестном мне виде ситуации, в незнакомой обстановке и совершенно случайно, там где, нельзя этого предугадать я по-настоящемуесть, думал он. Зомби никогда не выходят на незнакомую территорию – такова природа их негативного интеллекта. Быть зомби – означало болезнь. Зомби рождается, зомби живет, зомби умирает. Зомби мыслит, зомби растет.

Вылечить такую болезнь галлюциногенными грибами? До чего же это шатко подумал он, как грибы вообще, со мной разговаривают? Через ткань и обмен веществ был ответ. Грибы разворачивали перед ним психическую паутину которая, постоянно сжималась и развертывалась. Циклы перерождений, древние магические цивилизации стертые миллиарды лет назад природными катастрофами, варвары совершающие жестокие обряды поклонения богам-растениям и галлюциногенным жабам.

Он стоял над полуразложившимся трупом инопланетянина в лаборатории спрятанной где-то в джунглях, в причудливых узорах тропических островов. Ты еще здесь спросил его незнакомый голос и он повинуясь чужой воле персонажа из сценария этого потенциального перерождения отвечал. Да, я здесь. Они принялись за работу и знаками оставили карту предназначенную для будущего. Труп инопланетянина издавал запах мочи и жженого пластика. Под светом прожекторов на который слетелись тучи отвратительных созданий он убил из неизвестного оружия своего напарника с которым разговаривал. Ощупав свой череп он обнаружил металлические антенны вживленные в его мозг могущественными хозяевами и совершил самоубийство заземлившись с помощью обрывка колючей проволоки. Ты еще здесь, спросил его незнакомый голос. Да, отвечал он, я здесь.

Здесь в тотальности действия. Значит привычная картинка всего лишь одна в серии сменяющихся одно за другим «я». Мы проснулись и не узнав друг друга разошлись по сторонам.

Он увидел закольцованные события, одни и те же действия бесконечно совершаемые разнообразными существами. Некоторые из них представляли собой соединение растений, насекомых, частей человеческого тела и механических деталей. Они двигались по многоярусным уровням подземных городов, массово исчезали в прорытых в скальной породе тоннелях, ютились поодиночке в замурованных нишах и пожирали друг друга тысячу раз. Они бешено мчались по кратерам и горным цепям зелено-красной пустыни, завязнув в мягкой глине оставались покрываться слоями пыли и мусора, превращаясь в бесформенные курганы среди валяющихся брошенных пустых коконов. В безвременье эти курганы рассыпались обнажая новые свежие коконы которые лопались, выпуская наружу переродившихся существ покрытых молодыми зелеными листьями и выросшими на месте старых глазами. Двигая лапами-присосками они разрывали прежнее обличье и раскрыв цветные крылья взмывали вверх. Они строили по неведомым чертежам пирамиды из частей тел своих мертвых сограждан, прятались внутри этих пирамид совершая магические ритуалы бесполого и бестелесного размножения. Нематериальные, непостижимые возможности осваивались отдельными представителями вида когда их пытались вытеснить представители другого вида. Бесчисленные войны уносили жизни целых цивилизаций, распад и разложение других происходило нескончаемо долго.

Он ясно увидел координаты в которых может восприниматься картинка. Пространство-время, двухфазовое восприятие конца и начала, активного и пассивного, скорости и инерции, одного и другого. Они оставались неразделимыми до рождения очередного «я». Внутри своей раковины «я» было бессмертно потому, что не было рождено. Для него не существовало ни света, ни тьмы потому, что не существовало никакой картинки и вообще, не существовало никакого «я» в том смысле, что оно не нуждалось в восприятии. Как же это невероятно просто вдруг понял он и восторг затопил его мысли. Как же, это чудесно просто! Не было никакого «нечто» имеющего собственную волю и желания. Все это родилось из путаницы.

А из чего родилась путаница? А путаница возникла вместе с «я» которое может быть лишь, при наличие восприятия. Если, это «я» не обладает никаким восприятием, оно и не является никаким «я». Оно лишь то, что неопределимо и неописуемо и в тоже время представляет собой, как бы ту среду в которой, происходит бесконечная смерть всех «я». Процесс восприятия оказывается крайне болезненная штука потому, что не может произойти сам по себе. Этот процесс всегда происходит с кем-то, всегда есть для кого-то, ему необходим адресат превращающийся в его код. Бесконечная смерть «я» – это его бесконечные превращения, бесконечные комбинации кодовых последовательностей.

Он почувствовал, что подобрался к пределу выражения, что то, что он желал выразить можно было выразить совершенно любыми словами, как угодно меняя значения этих слов. Само выражение не нуждалось в определенной формуле. Краски становятся нотами, а слова остаются цифрами. Он сидел и слушал, как растет плесень под обоями на стене. В коробке с конфетами он наткнулся на вкусную азбуку. Приложив к уху морскую ракушку он проник в коллективное сознание дельфинов, слушая ультразвуковые сообщения обмен которыми происходил за тысячи километров от него. Свесившись в зеленой темноте он смотрел, как в нитке его липучей слюны бьется приклеившаяся мохнатая моль. Какая разница решил он, все равно я никому ничего не смогу объяснить.

Он вспомнил все ситуации в которых он был в состоянии зомби не осознавая себя зомби. Незнание освобождает от незнания. Вот в чем дело. Само любое знание представляет собой ловушку, раздвоенность, инверсию. Точно так же, как в зеркальном отражении левое и правое меняется местами, так и всякое выражение представляет собой смысл наоборот. Существование – это раздвоение начинающееся с возникновения «я». Он вспомнил, что раздвоение было необходимо им для выживания. Кому им? Людям? Зомби? Людям-зомби. Но где кончается человек и, начинается зомби? Всякая «философятина» прилипает, как шелуха на пальцах.

Вот он лежит в ярко освещенном кабинете на операционном столе под слепящими лампами. К его голове присоединены присоски электродов. Вокруг него стоят несколько человек в военной форме высшего руководства. Он неподвижен, словно его парализовало и только губы движутся когда он начинает рассказывать.
– Сначала я был меньше меньшего. Я был в самой основе – светящимся лучом проходящим сквозь черную тяжелую массу. Черная масса не имела на меня никакого воздействия. Я ощущал ее плотность лишь потому, что она поглощала мой собственный свет и я не мог нащупать пределов ее протяженности. Я был закрыт в тяжелой черной скорлупе, я был в плену.
Военные переглядываются.
– Я был в колыбели атома. Я был чистой энергией ожидающей рождения на свет. Меня освободили и я уничтожил своих освободителей.

Допрос длится уже несколько месяцев – это время течет строго сообразно хронологии сюжета. Время реального мира остается расшлепнувшимся комаром на лобовом стекле автомобиля на котором в трипе уезжают военные после окончания допроса.

Отсутствие восприятия – это мгновенное недвойственное постижение, целостность понимания в котором стираются противоположности. Моя тень – это я, решил он, мое «я» – это тень. И все это – разговор с тенью. Потому, что это вне ума и его течения, потому, что это его источник.

Вот он лежит в ванной и люди в костюмах химической защиты расчленяют его тонкими хирургическими щипцами. Плоть разбирается на составные элементы и он узнает все эти элементы которые были едой съеденной им, книгами прочитанными им, женщинами сношавшимися с ним, богами превозносимыми им, играми затеянными им. Вслед за структурой тела начинается расчленение структуры «я» и он узнает все элементы, все мельчайшие детали возникновения «я». Каждый день прожитый словно в тысячный раз, но все равно впервые.

Сцены расчленения переносят его в сюжеты обыгрывающие темы преодоления, инициации, перерождения. Кадры из неснятых фильмов, чужих сновидений, галлюцинаций смертников, сожженных рукописей, засекреченных документов, сексуальных фантазий, религиозных видений, психических заболеваний и ритуальных самоубийств. Потеря памяти. И все начинается сначала, меняя местами даты, события и лица. Тысячи живых и тысячи мертвых, тысячи вшей и тысячи творцов, тысячи палачей и тысячи жертв, тысячи «я», а в них тысячи других «я».

Его самого жгли на костре, по нему проезжали танки, его разрубали на кусочки посреди красочных восточных шатров. Но он чувствовал только Божью Милость и милосердие к себе. Он был так благодарен за все, что с ним происходило потому, что в действительности на самом деле с ним ничего не происходило, не произойдет и произойти не может. Он всегда останется где-то там за занавесом, в сумерках, в многозначительных намеках, в непостижимом сострадании, освобождающем его от иллюзии «я». Сострадание и все. Оно избавит меня от «меня», а все остальное – безумие усилий. Со мной осталась лишь, ежесекундная готовность к перерождению. Конца света не может быть, потому, что не было начала. Так он думал, сидел, и планетарное равновесие было его личным вызовом на уровне СЕБЯ-БОГА.

За спиной

Один Человек, когда его будили, поднимал голову со сна и, едва ли еще проснувшись, уже улыбался огромной щедрой улыбкой до ушей. И никто не мог взять в толк – с чего это он? Думали и не могли понять, чего с ним. А однажды, решив расспросить, узнали ответ.
Один Человек, смущаясь от проявленного к нему внимания, рассказал, что ему всю жизнь снится один и тот же сон. Что будто спит он себе, спит. Спит лежа на боку и видит, что спит за спиной собственной, чуть уменьшенной, куклы – точной модели его самого. А она его не видит – спит спиной к нему. И так ему это смешно и странно и легко, что когда его будят, он думает, что за ним спит еще один он. И тогда он – тоже всего лишь кукла, сам он не он, а он сам – за спиной.
Он улыбается от великого удивления и поднимает голову ото сна.

Отрешение

Два солдата стояли друг напротив друга и не могли друг друга уничтожить, и не могли разойтись в разные стороны, и не могли забыть друг о друге, и не могли сойти с места. И даже отвернуться им было не под силу, не говоря уже о том, чтобы ГЛАЗА ЗАКРЫТЬ ЗАКРЫТЬ! ЗАКРЫТЬ! ЗАКРЫТЬ! ЗАКРЫТЬ! ЗАКРЫТЬ! ЗАКРЫТЬ! ЗАКРЫТЬ! ЗАКРЫТЬ! ЗАКРЫТЬ! ЗАКРЫТЬ! ЗАКРЫТЬ! ЗАКРЫТЬ! ЗАКРЫТЬ

© Шри Аватара Скорпион