Эвенкийский словарь

(Посмертная жестяная маска Алитета Оёгира.
Из фондов Красноярского краеведческого музея.)

Алитет Оёгир (1852, Енисейская губерния, Туруханский край – 30.06.1908, пос. Ванавара) – тунгус, духовный лидер секты Созерцателей.

Всю жизнь единственным достоянием эвенка Алитета Оёгира был его неизбывный страх. Алитет родился в 1852 году в стойбище охотников, расположенном на реке Подкаменная Тунгуска – в том месте, где через полвека был основан посёлок Ванавара. Никакой другой достоверной информации, касающейся происхождения Алитета Оёгира, не сохранилось.

Ряд фольклорных эвенкийских источников, однако, проясняет причины возникновения страха, преследовавшего Алитета до самой смерти. Согласно преданию, его мать умерла при родах, причём за миг до того, как повитуха перерезала пуповину – ровно в тот момент, когда связь между матерью и ребёнком истончается до немыслимого предела, но в то же время становится и немыслимо чуткой – так струна, предназначенная для извлечения самых высоких звуков, видит и чувствует мир куда полнее, чем все остальные струны.

Поэтому в этот краткий миг последний предсмертный страх матери передался младенцу и поразил его, словно удар молнии. С тех пор он был вынужден носить в себе два главных страха, и его младенческое сердце уместило их там, где большинство людей до конца жизни не могут разместить даже один такой страх.

Поэтому Алитет даже дышал трусливо и мелко, из-за чего никогда в жизни не чувствовал запахов, и осознавал мир лишь на треть. Остальные две трети мира, явленные нам нашим обонянием, были ему недоступны.

Зрение тоже не было важным для Оёгира чувством. Он посвящал созерцанию мира ровно столько времени, сколько другим людям требуется для того, чтобы моргнуть. Да и на это он отваживался лишь один раз в сутки, с наступлением самой глубокой и тёмной части ночи, которую он чувствовал безымянными пальцами.

В год, когда Оёгир достиг восемнадцатилетия, с ним случилась беда. Однажды ночью он на миг потерял бдительность, позабыв о своих безымянных пальцах, и открыл глаза как раз в тот момент, когда в отверстие на вершине чума заглянула полная луна. Оёгир созерцал Луну не дольше мгновения, однако это стало самым большим потрясением в его жизни. Луна полностью овладела им и с наступлением следующего полнолуния вновь заглянула в чум – с тем, чтобы поднять спящего эвенка на ноги, вывести его из жилища и отправить на смерть в бескрайние снежные равнины.

Что произошло с Оёгиром этой ночью – доподлинно неизвестно, однако утром охотники обнаружили его за полторы версты от поселения, окоченевшего и занесённого снегом. Глаза его были широко открыты, а на животе зияла глубокая тоскливая рана.

Тем же днём его привезли обратно в охотничий стан, а на закате провели обряд воздушного погребения, подвесив обёрнутого в шкуры Оёгира на длинный деревянный шест, установленный на берегу реки.

Однако на этом жизнеописание эвенка Алитета Оёгира не заканчивается.

Прошёл месяц, и в охотничий стан на берегу Подкаменной Тунгуски прибыл слепой старообрядческий священник, имени которого не сохранилось. Охотники спросили его, зачем он пришёл, и были немало удивлены ответом. Священник сказал следующее: «Я пришёл затем, чтобы спросить об этом у вас. Месяц назад я покинул Таруханск сразу, как только услышал зов, и зов этот привёл меня к вам. Теперь он наконец затих, и я могу спросить – кто звал меня?»

Охотники стояли в полном замешательстве, и никто не нашёлся, что ответить. Тогда священник наклонился к земле, взял с неё немного снега, скатал из него неровный комок и швырнул в небо. На глазах у изумлённых охотников снежок распался в воздухе, а на его месте появилась капелька огня – ровная, мерцающая размеренно, словно она горела на невидимом свечном фитиле. Огонёк поплыл по воздуху и привёл священника к тому шесту, на котором был похоронен Алитет Оёгир.

Когда по просьбе старообрядца охотники сняли его с шеста и развернули окоченевшие шкуры, все с удивлением заметили, что тление ни капли не изменило облик Оёгира, хотя на дворе стояла весьма тёплая для тех мест весенняя погода.

Священник наклонился над трупом, безымянными пальцами поднял ему веки, а спустя мгновение вновь опустил их и сообщил собравшимся, что Оёгир не мёртв. Просто месяц назад он повстречался лицом к лицу с таким ужасом, что жизнь затаилась в теле, лёгкие превратились в камень, а сердце замерло в грудной клетке, словно крыса в норе. После этого священник попросил охотников перенести Оёгира обратно в его чум и оставить их наедине.

Когда охотники вышли, священник спросил у лежащего перед ним эвенка:

- Это ты звал меня?

Оёгир всё ещё был скован своим страхом, но старообрядец проник в темноту, застоявшуюся и загустевшую под веками эвенка, и там смог услышать его ответ. Невозможно дословно воспроизвести их разговор, поскольку ему не было свидетелей. Ясно лишь то, что священник представился Оёгиру представителем секты Созерцателей и сумел обратить эвенкийского язычника в свою странную веру.

Когда Созерцатель вернулся в своё тело, он произнес, стоя над телом Оёгира, в котором снова начало стучать сердце:

«Тот, кто свободен от зрения, станет самым благодарным чтецом моих книг, ибо в них не написано ни слова. Все слова лживы, а все написанные слова лживы вдвойне. Точно так лживы и наши представления о вещах, и точно так вдвойне лживы те вещи, из которых состоит мир и которые способно охватить наше зрение. Нет такой истины, которую можно было бы увидеть глазами, как нет такого плода, вкус которого можно было бы ощутить с помощью безымянных пальцев»

И, не дожидаясь окончательного пробуждения Алитета Оёгира, священник навсегда покинул охотничий стан.

После этого Оёгир продолжил жить так, как и жил с самого рождения – с той лишь разницей, что глаза его больше никогда не открывались. Обет, который был тяжким бременем для всех членов секты Созерцателей, для объятого вечным страхом эвенка стал настоящим облегчением. Дни и ночи проводил он в беспрерывном общении со своим наставником, для которого не требовалось ни открытого рта, ни открытых глаз.

Так прошло тридцать восемь лет. За всё это время Оёгир так ни разу и не разомкнул век, продолжая жить в постоянном неизбывном страхе. Он умер тридцатого июня 1908 года от остановки сердца.

Однако сохранились некоторые косвенные свидетельства того, что и на этот раз Алитет Оёгир не канул в небытие. Крайне редкие (по понятным причинам) этнографические записи, связанные с сектой Созерцателей и относящиеся к периоду с 1908 по 1939 год (в этом году следы секты были окончательно утрачены; возможно, она перестала существовать вовсе), говорят о том, что Алитет Оёгир стал крайне почитаемой личностью среди посвящённых. Согласно самой распространённой версии, причины этого крылись в том, что до Оёгира ни один из адептов секты не выдержал своего тяжкого обета до конца. В последний предсмертный миг сектанты, часто не успев даже осознать своего поступка, раскрывали глаза – подобно тому, как утопающие судорожно хватают ртом воздух, а затем и воду. Нельзя сказать, что в этом была их вина, как и нельзя винить чёрную кошку, которая начинает шипеть при приближении собственной тени. Однако Оёгир не был к ним снисходителен, и дыхание смерти не заставило его нарушить обет Созерцателей. Вместо этого перед смертью он произнёс: «Даже сам Свет так грязен, что должен искупаться в темноте»

Из-за этого на протяжении как минимум тридцати лет Алитет Оёгир был негласным духовным лидером секты Созерцателей. Лидерство это было не номинальным, а фактическим: его присутствие чувствовали все, кто продержал глаза закрытыми дольше девяти лет, однако только к тем, кто осмеливался вовсе лишить себя глаз, Оёгир приходил лично, и ткани на его одежде были окрашены в такие невероятные цвета, какие никому из живущих на земле не дано увидеть.

Глаза же самого Оёгира при этом были широко открыты и излучали сияние совершенно особого рода. Это объяснялось тем, что после смерти он наконец-то избавился от своего чудовищного страха. Когда Оёгир умер и отправился в загробный мир, страх его оказался настолько велик, что не пролез вместе с ним в ворота Верхнего Мира. И тогда, впервые с самого своего рождения, он разъярился по-настоящему – распрямился, издал громоподобный крик, размахнулся и изо всех сил бросил свой страх обратно, в мир живых. Однако наш мир, не способный переварить страх такой величины, от испуга превратил его в столб чистого огня и света высотой до облаков. Этот огненный столб стал причиной чудовищной катастрофы, которая впоследствии получила название «Падение Тунгусского метеорита».

(Аян Байкит – житель села Усть-Мая, один из эвенков, от которых была получена информация о «Речной книге» Суглана Больдера)

Суглан Больдер (ок. 1800, пос. Зимовье, Туруханский край – март 1863, там же) – енисейский остяк, по ошибке считавшийся шаманом.

Эвенки верят, что каждое облако, как человек, имеет свой характер. Это верно. Не знают они лишь того, что перистые облака всегда наивны и легковерны, а кучевые – злы и замкнуты. Душа Суглана Больдера, спускаясь с небес к рождающемуся младенцу, угодила прямиком в кучевое облако, готовое к тому же разрешиться мрачным ноябрьским дождём. Только через сутки облако сжалилось над душой ребёнка и отпустило на Землю из своего лабиринта, сырого и холодного, как глаза болотного насекомого.

Так что к сегодняшнему дню душа не поспела, приземлившись прямиком во вчера. Поэтому с самого своего рождения сын эвенкийского охотника жил как бы на два времени – телом в сегодняшнем дне, а душой во вчерашнем. Ел Суглан только вчерашнюю пищу, стараясь насытить душу, поскольку любая пища – это в первую очередь радость души и только затем утешение для желудка. От свежих продуктов, только что снятых с огня, он отказывался наотрез – ведь вчера они ещё не были приготовлены. Зато пил много дождевой воды, считая, что в этой воде, как и во всём, что приходит с неба, не живёт время.

Со временем единственными друзьями Суглана Больдера стали его воспоминания, которыми полнился вчерашний день. Узнав об этой особенности замкнутого и молчаливого ребёнка, соплеменники наградили его печатью блёклой зависти. Не было во всём селении того, кто не завидовал бы Больдеру. Ведь время подобно яблоку, которое мы, как черви, съедаем недозревшим. Яблоко времени дозревает в прошлом, и если все остальные люди могли лишь сожалеть о нём, улавливая отголоски его аромата, то Суглан Больдер день за днём ел это яблоко жадно и с удовольствием, а к утру оно созревало для него вновь.

Освоившись в мире вчерашнего дня и постигнув его правила и законы, Суглан начал замечать, что только воспоминания и сны имеют свой запах, настоящее же не имеет запаха. Он есть у отдельных вещей – у снега, у земли, у воды или у рыбы. Но это фрагменты, из которых никогда не сложится целое. Воспоминание же, что бы оно ни содержало, пахнет воспоминанием, а сон – сном. Поэтому он ускользает от нас при пробуждении, подобно тому, как в последний момент улетает от тебя пушинка, которую пытаешься поймать открытой ладонью. Человек открывает глаза – и сон просеивается сквозь сито настоящего, рассыпается на песчинки и тает. Сон можно вспомнить, но нельзя пережить его, как нельзя из песчинок собрать камень.

Путешествуя по мирам своего и чужого прошлого, Суглан Больдер набирался мудрости. Тунгусы стали считать его шаманом, однако он не являлся таковым, считая все существовавшие на тот момент верования ложными. Больдер поучал, что все наши духовные устремления направлены или вверх, к небу, или вниз, к земле, но двигаться нужно не вверх и не вниз, а назад. Дорога к вечности, говорил он – это отсутствие дороги. Иногда достаточно просто замереть, чтобы оказаться в нужном месте.

Несмотря на нетрадиционность взглядов Суглана, он пользовался большим авторитетом у эвенков. Умер он весной 1863 года. Смерть, по сохранившимся данным, была естественной – он был найден в собственном доме, сердце его остановилось. Только одно могло сперва показаться странным. Местные лекари, осмотрев Суглана, не поверили односельчанам, утверждавшим, что ещё вчера вечером он был жив. Судя по внешним признакам, шаман скончался более суток назад.

И то, и другое было правдой только отчасти. На самом деле, люди видели лишь сегодняшнюю смерть Суглана, после которой он наконец перестал существовать в мире настоящего и полностью переместился во вчерашний день. И этот день оказался для него важнее всех предыдущих дней, потому что длился он столько, сколько хотел шаман. К тому моменту, как его настигла вчерашняя, верховная и окончательная смерть, Суглан Больдер успел написать главный труд всей своей жизни – «Речную книгу».

Впрочем, нет никаких причин верить в то, что «Речная книга» действительно существовала. Свидетельства о ней дошли до нас исключительно в форме устных преданий, поэтому их скорее можно отнести к мифотворчеству. Сомнений добавляет ещё и тот факт, что в качестве источника знаний о «Речной книге», которые припоминают пожилые эвенки, обычно указываются некие адепты секты Созерцателей Алитета Оёгира, якобы получившие своё знание во время продолжительных летаргических бесед со своим духовным отцом. Вряд ли это соответствует истине. Сам Алитет Оёгир, действительно, мог, перемещаясь по дням и мирам в своём посмертии, контактировать с Больдером и даже читать его книгу. Но он навряд ли доверил бы тайное знание адептам, имеющим непомерно длинный язык.

Так или иначе, свод полумифических знаний о «Речной книге» целесообразно привести и здесь. Кто знает – возможно, в будущем возникнут обстоятельства, способные пролить свет на степень их истинности.

В своей книге Суглан Больдер уподобляет путь, который человеку предстоит пройти в бесчисленных посмертных мирах, движению по трём рекам. Такова великая метафора, которую подарил Больдер людям.

Согласно книге, путь этот непостижимо труден, и на все шесть существовавших ранее миров нашлось лишь четыре человека, сумевших преодолеть его до конца. Первая река, в которую предстояло войти дерзнувшему – это река Памяти, и впадает она в реку Сна. Река Сна бесконечна, и многие навсегда остаются в ней, принимая её за цель своего путешествия. Но тот, кто изыщет способ преодолеть эту бесконечную реку, попадает в третью. В ней заканчиваются все пути, потому что понятие пути, равно как и все другие понятия, исчезает.

Характеризуя её, Больдер лишь упоминает, что нет человека, который с самого рождения не догадывался бы о цвете неба над этой рекой – это бурый цвет, цвет звериной крови, отстоявшейся в ведре. Однако ни названия её, ни способа преодолеть реку Сна, Суглан Больдер не указывает.

 Александр Сабуров