Ulver: Каменные Ангелы

back in 2010 Дорогая Редакция немножко контактировала с Гармом, загадочным косматым волхвом, развалившемся на стуле внизу в баре «Икры» на единственном российском концерте группы Ulver.

Неважно. Вот, что мы хотели сказать: Ulver одна из тех очень немногих групп, ради которых и существует музыка. Ulver – это то до дрожи прозрачное звуковое Писание и ошеломительная поэзия, которые хипстеры почему-то приписывают Radiohead. Мы не помним, когда читал что-то по правде и красоте равное «Каменным ангелам», пятнадцатиминутной гностической саге, венчающей последний альбом Ulver «Wars of the Roses».

 

Спасибо тебе, переводчик Taylenne (кем бы ты ни был) и спасибо тебе, А.И.

 

А.Т.

***
Каменные ангелы.

Ангелы идут — мы
лишь блуждаем, образ
странствующего божества в поисках
родника или работы. Они покоряют
воздушные ступени, возносясь
и опускаясь, — мы немного
ниже. Трава укрывает нас.

Но статуи, вот они, стоят, простые, как
горизонт. Утверждения,
да — но то, что они значат,
давно пало.

Ангелы памяти: они указывают
на смерть времени, не
вечные сами, и без
воспоминаний. Их
сила в том, чтобы стоять
недвижимо остатками
старой религии.

Можно вообразить, что они
наделены сознанием — то есть, мы можем
приписывать твердости камня, одно за
одним, наши пять чувств, пока он не
оживет и не начнет
дышать и чихать, и не
снизойдет к нам.

Но на самом деле, они —
противоположность восприятия: мы
хороним в них наш взгляд. Со всем моим
сочувствием, я
полагаю, что они не видят
совершенно ничего, слепые к
нашим бедам, бездыханные и грациозные
над руинами, которые они вдохновляют.

Я бы мог сейчас закрыть глаза и, возможно,
ускользнуть от безотчётного
страха, который хранят их крылья.

Видимое тело выражает наше
тело как целое, с его
внутренними ассимметриями и со сломанной
симметрией, сквозь которую мы идем.

Потренировавшись, я, возможно, смогу
рассматривать людей и вещи — пространство
вокруг меня — как пятна: объекты
для фантазий, призрачные, но
четкие. У всех этих
слов есть другие значения. Короткая
запись может быть слишком
длинной для прочтения.

Отрезки времени и отрезки времени и отрезки времени после
некоторого времени становятся чем-то вроде вечности.

Из онтологической мишуры, и, не
зная толком, что они значат, я выбираю
четверых моих вестников: моего
двойника, мою тень, мою блестящую
оболочку, мое имя.

Высеченные имена — не их
имена, но наши.

Ожидание, бесконечно
запечатленное, это порочный
круг. Изъяны на незащищенных
поверхностях — вечная
коррозия — оживляют черты,
скрепленные с камнем.

Не ожидая получить что-либо без
борьбы, я начинаю ожидать
только борьбу.

Первозданный Адам, наш
архетип — свет за спиной, тяжелая
материя под ногами, вглядывающийся
вниз в неясные глубины, влюбился в
собственную тень и был
поглощен ею.

Легенда или история — следы
прошедших событий. Боже,
как приумножается наша
информация.

Я вижу только
поверхность, достаточно сложную,
с прерывистым
темно-синим, подсказывающим, что земля
полая, натянутая на то,
что должно быть всем остальным.

Мой «мир» скуп: несколько
элементов, которые
соединяются, как в фокусах со светом, чтобы
набросать общие контуры. Но моя
пустота расточительна, она разрушает
свои границы, манит меня
поворачивать снова, снова, ибо каждый
проблеск намекает на все большее и большее в какой-то
другой, более далекой пустоте.

Чтобы достичь пустого пространства, выброси
из головы все объекты, не уничтожая
их местоположения. И тогда, сверхъестественным образом,
с исчезновением содержания пустота не рухнет, как
можно было бы ожидать, но
повиснет,
незаполненная, в ожидании внезапного наплыва
переназначений, в семь раз
худших, чем все, что ты знаешь, семь других измерений,
свернутых в наши три.

Но время иногда
опустошается быстрее.
Вдохни или выдохни. Ничто
не шелохнется.

Деревья падают, посаженные и
выросшие случайно,
как мы думаем.

Жертвенное животное,
пожираемое пламенем, возносится в жирном
дыму — подношение
небу. Мирские
отбросы оскорбляют
небеса, ведь мы заражены
понятиями о вечности. Это, как если бы
любовное послание — или все, что я
когда-либо написал — было
порвано, а обрывки
рассеяны по ветру, чтобы достичь возлюбленной.

Нет входа после
заката. Под простором
ночи то, что мы зовем днем.

Что недвижно — всего лишь
растянуто;
что движется — находится в пространстве.

Неподвижные фигуры здесь
в гонке со смертью, мрак вокруг их
голов, словно темный нимб.

И все же они идут, пока
стоят: их движение
как течение воды, как
лед, только медленнее. Наше
время — это река, их —
замерзшее море.

Они дрейфуют так
же, как мы, по этому саду, такому шикарному, такому
потрясающе беспорядочному. Хрупкие
крылья, слишком ломкие пальцы. Их лица
в веснушках, выветренные.

Непорочный дух, говорит Ангельский
Доктор. Но не у этих
ангелов, на вид непорочных, реющих,
вселяющих ужас в эпоху,
чтобы вычеркнуть и сохранить ее.

Самой худшей смертью, даже хуже,
чем смертью, было бы умереть, не оставив
ни одного незавершенного дела.

Где-то в моей жизни должна
была быть — погребенная теперь под
долгими накоплениями — огромная
радость, которую никогда не выразили словами, и
поэтому ее невозможно вспомнить. Иначе как в этом
бессознательном городе я мог бы
настолько сильно ощущать себя дома?

Я бы
воздвиг… Как назвать противоположность
Камня Помощи?

Ночь, ее усыпальница, ее
колыбельная. Жажда
конца дня: нетерпение,
как лодка в вечернюю пору. К
горизонту, как
вниз по ручному лоту. Баркарола,
похоронный марш.

Ноктюрн в самый полдень.

© Ulver/Keith Waldrop, 2011

©http://taylenne.livejournal.com , перевод