Khor Ba’i Nyes Dmigs

Однажды я попросил одного очень хорошего человека, обладающего, в отличие от нас, видением, послушать несколько имеющих отношение к «Катабазии» музыкальных записей и зафиксировать свои впечатления.

То, что у него в итоге вышло, прекрасно настолько, что по праву может считаться той причиной, по которой вообще стоило создавать этот сайт.

А.Т.

MRKB — Ritual (2011)

Если сидеть и слушать…

Разлилась сирена в воздухе. Взгляд упал на дно и нашёл пещеру, как щель находит пыль. Всполохи, всплески, котёл. Аист на почернелой трубе. Серо-зелёное небо. Маски демонов. Слизь по горлу, запрокинутая голова, кровь стекает. Фосфорная ящерка пробегает по чёрной стене, кажущейся гладкой, но на самом деле из кирпичей чёрных и скользких. Сначала выгибает так — «(«, потом сгибает так — «)». Между этих скобочек — склон холма, как биссектриса, делящий небо. Холм тёмный от того, что Солнце уже за ним. Небо ровное, как лист бумаги. Двумерная картина, цвет багр. Голос из колодца всё ещё зовёт.

Танцующая медь и дрогнули струны. Заблудившийся между отражениями звук. Или свет. Кто-то нажимает кнопки и зеркала меняют своё направление. Не выбраться. Печальный серый дом. Комната-коробка без потолка. От пальцев — нити. Они и приклеены к клавишам. Не ко всем. Вздрагивающая память. Поиграй со мной, не буду, скрипящие качели, блёклая плёнка. Склонив голову. Нечто возле пыльной портьеры в красно-белом цилиндре с деревянным длинным носом, печально-пепельный плащ. Кто-то в чугунной ванной. Железные лапы-подпорки скрипят по голому кафелю полу. Вода утекает сквозь невидимую трещину вниз.

Длинные листы стали, тонколистовой стали. Кто-то бьёт по ним. Кто-то прыгает по ним. И они раскатываются в лунную дорожку, как длинная рыба, по которой водят ножом против чешуи. Блёстки. Кровь серебра. Церебра. Это только обмотка тела звена. Оно такое большое. Коридор из латунных, алюминиевых вилок, они то сходятся зубцами, то расходятся. Песок, пляж, на равном расстоянии стоят люди. Крохотные чёрные чёрточки. Старая открытка. Никому, никуда. Бойни. Треугольные своды.

Красное рождественское яблоко, с восковой кожей, облепленное бисером багровым и блёстками. Кто-то откусил часть. Вращается. Ослепительно-красное, сумрачно-зелёное, сумрачно-красное, туманно-зелёное. Над линиями города, над белыми прямоугольниками домов, чей-то глаз, видно веко, видно ресницы, уходящие в темноту синего ночного неба. А над городом свет, какой-то бумажный свет. Окно в никуда и развевающийся белый тюль. Какое-то растение на подоконнике. За ним ничего. Перед ним ничего. Как если бы в бумаге сделать дырку и заглянуть в неё.

Если лечь и закрыть глаза…

Пространство вращается, двери по сторонам коридора превращаются в лопасти винта, всё крутится быстрее, всё быстрее пока не останавливается, не оставляя одного в комнате, где и нет ничего. Но кто-то есть. И это не я. Кто-то подносит чёрное окно к закрытым векам, через закрытые веки видно чёрное окно. Цвет меняется с чёрного на гремуче-виноградный, на тёмно-тёмно фиолетовый, с просветами по краям. Кто-то приклеивает это чёрное окно, или дверь, или тёмно-фиолетовое на левый глаз, как скотч, как изоленту, как повязку. И начинает растягивать словно резину. Правый глаз начинает вращаться под веком. Маска растягивается всё сильнее, доходит до носа, опускается до губ.

Совиные глаза. Чёрный круг зрачка и белый блик в окоёме. Белый. Круглый. Заглядываешь и проваливаешься. Череда чередования белого, чёрного, белого-чёрного, белого. Белый это будто Луна. Она сверху, а вокруг темно. Потом она просто круг на полу и человеческая фигура в бело-вертикально-полосатом костюме, мечущаяся в круге света, не выходящая за его пределы, думающая о том, что откуда-то идёт свет.
А после кто-то гасит свет…

Невралгия Золота — Подземельные дети (2011)

Сидя в тёмной комнате…

Лицо девушки, светлые вьющиеся волосы. Фотография выглядит совершенно живой, хоть и стоит на пыльной комодной полке. Старый дом. Где-то в Подмосковье. Видно брюки и туфли, кто-то постоянно проходит сквозь этот дом. За окном солнце, но отсюда всё кажется блёклым. Свет останавливается ровно перед окном. Бетон и вниз. Босяком в ледяной воде. Кто-то кружится, будто заведённый механизм, не решающийся пойти дальше. Света ровно на сорок киловатт. Звуки из темноты. Кто-то в кресле-качалке, опять шаги, опять бетон, опять вниз. Всё происходит постоянно, даже не одновременно. Постоянно кто-то кружится по щиколотку в ледяной воде, будто заведённый механизм, кто-то хрустит жестью музыкальной банки, она похожа на коробочку из под печенья или монпансье, кто-то постоянно идёт по этому дому, видно только ноги. Старая женщина, почти слепая, шерстяная чёрная кофта, она смотрит в окно, свет останавливается перед окном. Лицо девушки, светлые вьющиеся волосы. Где-то скрипнула открывшаяся дверь серванта, кто-то попытался зажечь спичку, но всё давно отсырело. Чёрные камни с накатом из волн. Что-то сжимается и лопается. Серо-синий асфальт, раннее утро, лепестки хризантем под ногами. Кто-то поднимает голову и видит только, как ветер скользит по гладкой коже проводов.

Холм над городом в золоте огней. Кто-то кидает камешки в воду. В воду падают звёзды. Чёрные громады угольных стволов деревьев. Поднимаешься, земля скатывается комьями. Над уровнем облаков бирюзовое небо. Сгущается и нарастает. В сердце появляется маленький чёрный лаз. Между рядами составов, на каком-то перегоне. В тумане паров.  Другой дом, пустая квартира, кухня, клеёнчатая скатерть, кто-то шариковыми ручками стучит по краешку стола. На миг чернота становится оранжевой и только в центре остаётся контур тела, сплетённый из шумов и тонких магнитных лент. Аэропорт, хвосты самолётов. Никого, никого, никого. Свесившаяся из ванной девушка с тёмными волосами, с откинутой рукой. Капли падают на кафельный пол. То тут, то там. Кто-то щепотками пальцев стягивает изображение окружающего, как покрывало, как занавесь, как простынь. Буква «0», вставшая поперёк горла.

Монохромность. Сепия, как слово подходит больше. Чья-то голова, с повёрнутой головой к окну. Всё забирает багровый. Старый лаз внизу сердца затягивается, открывается тонкий сквозной в правом углу. Кто-то порезал мир, как старую газету, ссыпал полосами заголовков и начал трясти. Колодец стал выпуклым шаровым звуком и … пасти, которые могут только глотать. Ломота на кончиках пальцев. Рыхлый чернослив земли. Кто-то снизу вцепляется в неё в попытке выбраться из ямы. Никто не заглядывает, только три рта — один внутрь, один на затылке, один в животе. Провалившийся думает, что это окна. А это только рты.

По стенкам пробегает дрожь. Мимолётная память — старый тополь, несколько машин и свет фонарей. По кромке пробегают нежные всполохи огня. Вспоминая Палестину, пыль и камни. Вспоминая тревоги. Видеть всё пространство и не смотреть ни на что.  Всполохи людей, яркие, потом серые, исчезающие. Та же самая кухня, только спиной к стене. Силуэт девушки, волнистые волосы нижнее пояса, узкая чёрная юбка и белая блузка с воротником стойкой. Запонки и чёрный виноград бус в несколько рядов вокруг шеи — то крупный, то мелкий.  Очнувшись, кто-то обнаруживает себя в темноте, с алюминиевой луной за окном. С графитом воды в небе. С синевой туч, густотой круч. Открывает окно и падает. Сквозняки из щелей. Хлысты. Кто-то бросает землю. Трава скрывает того, кто лежит в траве. На песчаном поле под усталым небом. Трава скрывает того, кто лежит, свернув шею в бок. На песчаном поле кто-то движется взглядом за проползающей мимо божьей коровкой.

Кто-то обёрнут фиолетовым небом, как стеной. Крохотные острые звёзды. Вращение. Кружение. Слишком много света. Пересвеченность. Ещё одна девушка, с короткими светлыми волосами. А после нужно возвращаться домой. И даже с закрытыми глазами, что вокруг вечер. Всё тёмно-коричневое, как стволы деревьев, как земля. Всё тот же гулкий подъезд и голос, похожий на то, как леска разрезает резко ветер. Силуэт человека, за его спиной встаёт треугольное солнце. Он идёт к или от — в какую сторону он идёт, как тень он расходится вдоль — в какую сторону идёт прямая. Линия запёкшегося в кровь орла на плоскости ультрамаринового неба. Звуки из ниоткуда. Металлическое ведро без дна, через которое кто-то смотрел на отражающиеся в небе звёзды, приставляя его к воде.

Adam T — the plague never ended… (2011)

Это будто бы альбом обо всех, кого мы знали.

Или мне только показалось.

***

Что-то накручивается, как большой снежный ком. Детские качели. Тревожный круговорот карусели. Что-то нарастает из глубины. Наматывается. Как будто кто-то завёл большую водяную мельницу. Что-то падает и разбивает гладь озера, тысячи осколков звёзд. Кто-то тащит нечто по длинному коридору. Кто-то тащит детские голоса и сны. По длинному коридору. Они леденеют от темноты и превращаются в металлический скрежет с поволокой. Останавливается, смотрит. Просто поводит глазами. Перед глазами что-то падает и разбивает единую гладь на тысячи дрожащих осколков зла. Так темно, что не видно потолка, который так низко, но кажется таким высоким. Таким высоким. Таким высоким, как небо. Как небо. Как небо, на котором не осталось звёзд. И снова тащит за собой металлическую кавалькаду из обмёрзших детских голосов и снов.

Над поверхностью большого города. Весенний пейзаж, осины и грязь. Ветер по водосточным трубам, будто на флейте, путает звук и заставляет блуждать в пустом теле из жести. Напряжение молчания. Ссохшиеся губы, обветренные, треснувшие, молчащие, забывшие слова. Голоса, различимые в далёком шуме, будто тонущем среди пространства, на котором всё выглядит несуществующим. Даже дома, даже стены, даже качающийся свет тарелки фонаря. Только чёрные провода звучат под свистом ветра. Только это и есть. Ещё есть память, где есть место и есть кто-то, к кому она ведёт. Волны памяти или волны беспамятства, морской берег, что-то накатывает и укрывает бирюзой и осколками битых бутылок. Порвавшаяся лента на бобинных катушках, сплетённая раньше в петлю бесконечной восьмёрки, теперь касается лишь раз, при ещё одном круговом повороте памяти.

И так каждый день. Что-то стоит гулом стены, что-то накатывает волами рассыпающегося звука. Что-то пытается изменить или хотя бы измениться, что-то стоит и принимает. Все разговоры похожи на голоса призраков, на сигналы в другое направление космоса, с надеждой на разум. Любое слово повторённое много раз усиливается. Любое слово повторённое много раз теряет свой смысл. В другое направление космоса. Где ты, где ты? Где ты. В другое направление космоса, где ты. Ну, где же ты? Как в детской загадке, соединяешь нумерованные звёзды линиями, чтобы получился жираф, череп или краб. У вас получилось — ну, и что? Фраза из трёх отдельных слов. Ругаешься, кричишь, машешь кулаком и пытаешься забыть. Не было ничего, ничего не было, глупости всё, всё это чёртовы глупости. Устаёшь и снова. Снова устаёшь, но продолжаешь. Любое слово повторённое много раз усиливается. Любое слово повторённое много раз теряет свой смысл. В другое космоса где ты направление. И засыпаешь.

Чётко. Чечётка. В пустоте зала. Под серебром лунного света. Сквозь дыры в съехавшей крыше. Она для того и съехала, чтобы. До ломоты в затылке. До хруста в рёбрах. Танец, становящийся маршем. Марш, рассыпающийся в грохот. В обитой бархатом оркестровой яме притаилось нечто. В зале появляются зрительные места, но не появляются зрители. Раньше здесь не было и этого. Гримасничаешь, качаешь головой, как метроном. Переваливаешься в темноте, мнёшься. И снова сбрасываешь голову ниже уровня плеч и клюёшь темноту. Мотаешься маятником. Свет не мерцает. Он то есть, то его нет. Он или есть, или его нет. И то, и другое состояние абсолютно. Он просто то есть, то нет. Грустный клоун. В тёмном зале. людям подарил улыбку. Мамамбахара-мамбару, в отчаянно сжатом рте, полном усталой немоты.

Людей убивать — вот веселье. Раздолбанное напрочь пиано, под хруст снарядов с землёй и комьями. Гаммы, ummagumma, к чему бы это. Таинственное как сквозняк по тёплому полу. Бессмысленный ритм, обязанный звать. Ритм марша на одном месте. С гвоздикой в петлице. Комната из неотёсанных досок, обрывков самолётного шлейфа и вырванных радиоволн. Вращающийся стульчик тапёра. Ритм-секция. Секция для занятия ритмом. Закрытые глаза и притворство подвига, глянцевый блеск ночи, фальшь, фальшь, фальшфейер без всякой надежды. Авангардный прыжок одной ладонью, бесконечный камикадзе. Оп-па да оп-па-па.

Пеленг на дно. Разрывным альбатросьим криком, плачем чайки и криком отчаяния. Вне-не-не-не. Симфония на малой цифровой клавиатуре. Звонок в дверь, будто кто-то сваривает металл и искры тугой рассекают воздух. Там что-то за дверью. Как упакованный воздух после взрыва и если дверь откроется — должно с нести волной. Дверь открывается. Капельки звуков вытекают из под двери. И всё новый и новый звонок в открытую дверь. Капельки звуков летят через пролёты и падают на дно парадной. Жёлтая плитка пола. Голубые стены и коричневые перила. Из трещин пространства начинают показываться ноты, острые как длинные когти. Пеленг на самое дно. Сигнал доходит до коммутатора. Лебедь на пруду хлопает крыльями. Сигнал доходит до дна и, отразившись, уходит в звёздное небо.

В брюхе металла. Гравий шершавый как сера, вспыхивающая крошка камней. Всем всё и так всё известно. Ненужный мотив слов или звуков. Лопасти рубят ветер, время, вечер и ночь. Так было, так и будет. Может быть эвакуация, может быть просто высадка сверху. За великое дело всего. Поцелуй меня навсегда.  Шершавый как сера. Что-то надвигается сквозь льды. Огромные корабли. Сквозь льды. Вспыхивающая крошка камней. Песок, слетающий в бездну вечного. Вспыхивающие камни. Посадка на самое дно. Когда-нибудь брюхо заполнится ими и время кончится.

Поцелуй меня навсегда.
И вечное сияние
чистого разума.

Adam T — Atrium Sinistrum (2011)

По ощущениям, это  Ding an sich, ноумен, вещь в себе. Не по какому-то там смыслу, а просто по тому, как звучат эти слова — «вещь в себе».

В какой-то момент мне казалось, что порядок композиций вообще по чувствам должен был быть наоборот, а в конце почувствовал, что это просто загибание углов к центру с двух краёв. Может быть конверт, может быть просто провал внутрь. Может быть, я снова так ничего и не понял. Как бы там ни было —

***

На одинокой скале. Ветры воспоминаний. В глубине. Каменная кладка, что держит так прочно. И старые часы. Воздух такой плотный, что протискивается сквозь коридоры. Взгляд в никуда. Радиопомехи. Сигналы из космоса. Круги на воде. Всё перед глазами, под замершим взглядом. Длинная шеренга дверей. Этажом выше, этажом ниже. Может быть, даже в подвале. На все голоса. Молчание по нотам. Бархат темноты в серебре от потускневших звёзд. Железные кольца. Стучи — не стучи. В каждую дверь можно зайти, в каждой комнате можно остаться. Она сидит в этой. Протискивается сквозь коридоры и зазоры щелей. Зовёт её, говорит ей, обещает. Ищет её. Стучит кулаками в стену. Смотрит вперёд. Всё перед глазами. А она продолжает молчать. Глупая девчонка.

Клёкот печатной машинки, ну да, ну да. Грязная тень за правым плечом на жёлтых обоях. Расскажи о том, когда тебе страшно. Почему ты не расскажешь мне о том, когда тебе страшно? Ржавость и крошево коррозии. Постоянные пересмех в голове. Пересмех, перезвон. Перезвон, перескрежет. Пересмерть, горицвет. Кто-то нашёл ручку настройки и меняет волны в твоей голове. В твоей голове, в моей голове. Вкручивает нас всё глубже и дальше. Пока не оказываешься среди всполохов, рассыпчатых звуков и нарастающей неуверенности. Кто-то продолжает крутить настройки, и всё превращается в воронку, сквозь которую ты исчезаешь, чтобы после свалиться сверху. Или застрять в моменте перехода. Ело, ело, заело. Хелло, хелл-о! Не ты идёшь, оно протекает сквозь тебя. Не ты едешь в вагоне, вагон везёт тебя. Сколько в этом составе вагонов, сколько в этом вагоне чего-то ещё. Всё глубже — будто тонешь. Только не уходишь на дно. Просто звуки становятся тише и ты наконец засыпаешь. Ещё один уровень сна вглубь.

Пуанты и цифровая метель. Посимвольный разлёт. Расплетающиеся ленты. Ленты, зависающие в темноте. И снова разлетающиеся. Это там. Это там. Это то. И что-то рвёт и ревёт между слоями этой картины. Не туда из ниоткуда. Замирает на мгновение и опять. Длинные ленты, пуанты и крохотные зелёные огоньки. И всё повторяется, повторяется. И чем громче звук, тем меньше его слышно. И даже молчание не будет принято. Капли воды, падающие из неизвестности. Рёв самолёта, падающего с Неба. Откуда это? В другое время. Заметавшийся в отражениях свет, как голос, застрявший в колодце. Это просто провал, провал между … Пуанты, ленты, кастаньеты. И холодный ветер в печной трубе. Истории из книг, ушедшие из книг. На их месте остались только слова. Да и их не останется вскоре. Пуанты и цифровая метель. Повороты танца и отвратительный гул.

Пустые банки, которые перекатывает ветер. Их рёбра скребут синий асфальт и немного друг друга. Пыльный просёлок, соломенная шляпа и высушенная древесина дома у дороги. Память о звуках внутри поверх звуков сейчас. Вода наполняет металл вёдер. Прогулки по старым фотографиям. Старый скрип. Кто знает, куда будет дуть ветер. Картинка, вырванная в космос. Песня удалённого файла. Его там нет, но он там был. И ветер прорезавший дыры. И звуки, взлетающих птиц, и звуки дождя. Все звуки, которые только ты и слышал. Ты и твой старый приёмник из детства.

Когда город просыпается, он видит нас. Тебя и меня. Когда засыпаем ты и я, мы видим город. Мы стоим перед последней чертой из стеклянной стены и видим его. На нас набегает туман и мы не видим дальше своих рук, на нас падает солнечный свет и мы видим прямую на несколько сотен метров. На нас набегает туман с той стороны стекла. Мы сползаем на корточки, опёршись на стеклянный барьер, и смотрим на напряжённое, упругое небо и выпадающие звёзды. Мы стоим у последней черты, за которой наш город. Слышим, как он дышит, как звучат наши с тобой старые голоса. Как где-то играет музыка, как где-то гремит посуда. Это ты достаёшь чашку, это я кручу ручку на старом радиоприёмнике. Мы сидим, опёршись на стеклянную стену последней черты, вокруг нас только звёзды и напряжённое небо. Так темно, что не видно тебя, не видно меня — так темно вокруг. Ночь кажется бесконечной, тёмно-синей. Контур ствола и веток — и больше ничего. Мы закрываем глаза, перед глазами тёмно-синяя ночь, кажущаяся бесконечной. За нашими спинами последняя черта, за которой закончились сны. И мы наконец-то проснулись.

© Eneier, апрель-май 2012

© Глюки Города, обложки альбомов