Всеобщее достояние и Личное потребление

Во всем, что я делаю, я чувствую перед собой невидимую преграду. Она становится непреодолимым препятствием на пути всех моих попыток сделать что-либо всеобщим достоянием.

Сделать нечто всеобщим достоянием – вот что сегодня наиболее востребовано. Не произвести некий продукт, а сделать его всеобщим достоянием.

Это хорошо продемонстрировал Уорхол. Он практически ничего не производил. Раскрашивал фотографии и поставил камеру на смотровой площадке какого-то небоскреба – Рокфеллер-центра, если не ошибаюсь, – которая снимала сама все, что попадало в ее объектив, без его вмешательства, и создал новый общепринятый жанр искусства.

Этим он принципиально отличается от художников старого образца. Ван Гог нарисовал кучу картин, но всеобщим достоянием их сделали другие. Сегодня предметом искусства становится не произведение искусства или производство материальных ценностей, а превращения чего бы то ни было во всеобщее достояние.

То же самое еще раньше случилось в промышленном производстве. Оно утратило свое приоритетное положение по отношению к потреблению. Сегодня гораздо проще произвести, чем обеспечить потребление продуктам производства, для чего необходимо сделать их всеобщим достоянием.

Можно что-то произвести, но если ты не в состоянии сделать произведенное тобой всеобщим достоянием, оно может пропасть втуне. Поэтому даже не знаю, является ли ценностью то, что не становится в дальнейшем всеобщим достоянием.

С другой стороны, человек может вообще ничего не производить, никаких ценностей, он может просто найти что-то походя или что-то, что плохо лежит, и сделать его всеобщим достоянием. И тогда такой человек делает нечто действительно ценное, гораздо более ценное, чем тот, кто производит мнимые «вещественные» ценности.

Может быть вообще невозможно произвести никаких ценностей вне их способности стать общественным достоянием. А, с другой стороны, можно ничего не производить, но способность делать что-либо общественным достоянием сама по себе является ценностью.

Можно подумать, что если ничего не производить, то нечего будет и делать общественным достоянием. Но это заблуждение. Многие вещи производятся сами. Грибы сами растут в лесу. И если б их способность быть съедобными не была когда-то превращена в общественное достояние, мы бы их до сих пор не ели.

Вообще прежде, чем мы сами научились что-то производить, нас окружала массу самопроизводящихся благ, которые становились всеобщим достоянием.

Мало того, все, что мы научились производить сами, появилось в результате того, что мы научились делать всеобщим достоянием то, что мы сами не производим. Т.е. способность становится всеобщим достоянием скрыта в самих окружающих нас вещах и явлениях, как, впрочем, и в составляющих нас самих явлениях и вещах.

Сама по себе наша способность быть биологическим видом обеспечена приобретенными нами свойствами, ставшими всеобщем достоянием. Внешние параметры, качественные характеристики, возможности, способности – т.е. все отличительные черты нашего вида и есть то, что сумело стать всеобщим достоянием нашего вида.

Как только мы начинаем думать, что самое главное для нас что-то планировать и осуществлять в соответствии с нашими планами, мы производим массу того, что обречено никогда не стать всеобщим достоянием. Мы производим массу такого, что никогда не окажется востребованным. Это приводит нас в отчаянье и буквально вводит в прострацию и рецессию. В результате кое-что из произведенного, что могло бы быть нужным и востребованным, оказывается бесхозным и пропадает почем зря.

Тогда все это находят те, кто делает его всеобщим достоянием. Они, может быть, просто все это нашли и никогда ничего не производили, но они становятся собственниками найденного, поскольку делают его всеобщим достоянием. И жизнь получает новый импульс.

Но все остальные не могут скрыть своего раздражения против тех, кто нашли никому не нужное или просто потерянное другими, и присвоили его себе. Они не хотят считаться с их способностями делать все, что попадается им под руку, всеобщим достоянием.

Они требуют, чтобы ставшее всеобщим достоянием было сперва произведено теми, кто его сделал всеобщим достоянием. Чтобы приватизация была прямым продолжением производства. Но тогда никто не имеет права срезать грибы в лесу. Никто из нас их не выращивал.

Само производство является производным процесса обобществления. Нет обобществления – нет производства. Никакое планирование не возродит производства и не реанимирует всеобщей жизнедеятельности, если заглох процесс обобществления.

Его нельзя искусственно организовать. Обобществляется не все то, что нам хотелось бы или кто-либо пытается всем навязать. Да и навязать ничего нельзя, если оно не поддерживается охватывающей всех динамикой. Никто не может навязать тоталитаризм или пропагандистские штампы, если они не обладают потенцией обобществления. Рассыпаются целые армии и полицию поражает патологическая недееспососбность.

У обобществления своя траектория. И все, что хотя бы временно не совпадает с этой траекторией, никогда не становится всеобщим достоянием.

Но что-то мешает мне сосредоточится на всеобщем достоянии как на предмете искусства. Не все, что становится всеобщим достоянием, способно стать моим личным достоянием. И не потому, что условно сословные препятствия мешают этому.

Например, предположим, я провинциал, который отторгается столичным истеблишментом. Или я представитель дискриминируемых национальных или прочих меньшинств и т.д. Нет, дело не в этом.

Для меня недостаточно производства и недостаточно потребления. Меня не интересуют производство и потребление, игнорирующие мои личные потребности. Навязывающие себя как абсолютные ценности.

Для меня недостаточно произвести и потребить. Куда важнее, что из произведенного и потребленного я могу переварить и усвоить.

Усвоить, а не присвоить или приватизировать. Т.е. сделать частью себя, а не взвалить на себя, как непосильную ношу.

Современное искусство захламлено продуктами производства. Оно напоминает семью, приобретшую когда-то громоздкую старомодную мебель и при переезде с квартиры на квартиру обреченную таскать ее за собой. Которую жалко выбросить, хоть она и загромождает новое жилье.

Не случайно после смерти Уорхола у него нашли кучу коробок, куда он складывал все, что попадалось ему в жизни, вплоть до каких-то использованных проездных билетов.

Всеобщее достояние, не способное встроиться в мое личное достояние, чересчур обременительно. Оно не обладает для меня достаточной привлекательностью, а, значит, и ценностью. И я не могу с собой ничего поделать.

Меня привлекает только то, что идет дальше всеобщего достояния и способно стать личным достоянием. То, что, куда бы я ни пошел, способно само перемещаться вместе со мной.

© Catrich, 2012