Как Ньярлатхотеп выебал Рэндольфа Картера

Однажды вечером, по дороге домой, Рэндольф Картер приобрел книгу. Эта покупка не входила в его планы и была совершена при обстоятельствах странных, хотя и не сверхъестественных, в пору созревания ночи, когда белая ледяная луна, лишенная сияния, стояла в небе, походя на древнюю серебряную монету со стершейся надписью. Картер шел меж низеньких, добротных домиков окраины Бирмингема, по двухсотлетней каменной мостовой, которая все еще хранила эхо тяжкого топота лошадиных копыт. Сырость и странные запахи лесных ложбин приходили к порогам этих домов из близлежащих чащоб, остатков великого и мрачного древнего леса, покрывавшего весь остров до самых пустынных, скалистых северных гор в дочеловеческие времена, когда остров был частью материка, а материк имел иные, неузнаваемые очертания. В ту пору пуща давала укрытие и корм вымершим ныне животным, а рядом с ними обитали другие существа, о потомках которых людская память еще хранит смутные, скудные вести.

Картер думал о них, угрюмых созданиях, бесплотных или же облаченных в плоть, оглашавших лесистые логи полным тоски воем, прежде чем умолкнуть навеки. На севере, где высокие прямоствольные ели, словно выкованные из черного железа, властно говорят с исторгающим сияние небом, сохранились кольца грубо обтесанных валунов. В них некогда творились обряды и приносились лесным духам зловещие жертвы под взглядом Луны, серебряной монеты, которая уже тогда была истертой.

Рэндольф Картер, ветеран-сновидец, чья слава в Стране Грез равнялась славе царя Куранеса или даже злосчастного жреца Барзаи, в бодрствующем мире был вынужден по делам конторы на время переселиться из Новой Англии в Старую. Первоначально он надеялся, что не проведет в этой сырой, объятой болезненными туманами стране больше месяца, но жил на окраине Бирмингема, в маленьком доме близ старой церкви, чьи камни покрывал мох, уже третий год. Он даже стал привыкать к новому месту: подобно коту, он привязывался к месту, а не к людям, во многом потому, что друзей предпочитал заводить по ту сторону врат из слоновой кости, ведущих в области Глубокого Сна, а наяву обходился добрыми приятелями. Местные кошки тоже привыкли к нему, и с двумя полными обаяния пушистыми леди, истинными англичанками, Картер порой вел долгие светские беседы.

Итак, Рэндольф Картер шел домой из паба, где был вынужден опустошить кружку пива и вынести скучнейший разговор с одним дельцом, весьма хватким и жестким, который имел слабость считать себя простым парнем. Ночь и зима, обе вступали в пору расцвета, на звонких от холода камнях кое-где лежал тонкий снежный покров, а ледяная луна, священная бесстрастная девственница, обращала к земле круглый идольский лик. Картер повернул за угол и едва не отпрянул, охваченный первой ужаснувшей его мыслью: перед ним вырос один из тех древних, угрюмых духов, что оглашали некогда воем леса, сведенные пращурами строителей этого города.

Старуха, закутанная в лохмотья, по всей видимости, продавала часть собственного имущества. На паре картонных ящиков перед ней со скорбным изяществом были разложены старомодные кофты, красиво расшитые, но очень ветхие, расписной поднос с отбитым углом, пара шкатулок, чей лак настолько растрескался, что это было заметно даже в неверном свете луны, и прочий скарб, к которому Картер не стал присматриваться. То, что в первый миг показалось ему, погруженному в собственные мысли, клубящимся мраком, было в действительности грудой почти истлевшего тряпья, такого чистого, что оно вызывало не отвращение, а печаль и жалость. Но куда более удручающим, чем эти мрачные знамена нищеты и умирания, был сам вид старухи. Грубый платок, которым косо повязана была трясущаяся голова, являл свету только длинный нос, заросший свиной щетиной и диким мясом, да глаза, один из которых давно, по-видимому, закрылся, но веки створились неплотно, и сквозь глубокую щель на пергаментную щеку старухи постоянно текла вязкая слизь. Второй глаз, словно возмещая владелице измену собрата, выпирал из орбиты и споро двигался, нашаривая вокруг покупателей старухиного добра. Но на пустынной улице, кроме Рэндольфа, не было ни единого человека, и вряд ли до утра жители благопристойной окраины покинули бы свои постели, так что надежды старухи были очевидно беспочвенны.

Картеру стало жаль дряхлую леди. Уродство ее ужасало, могло оттолкнуть брезгливого человека, но не казалось зловещим. Такому опытному сновидцу, как Рэндольф, доводилось видеть созданий куда гнуснее, и он отличал лик человеческого несчастья от лика потустороннего Зла. Разумеется, ни один из товаров бедной дамы не мог быть ему нужен, и Картер достал бумажник, намереваясь просто помочь ей деньгами.

Он протянул банкноту и жестом выразил отказ, когда старуха выразительно обвела взглядом импровизированный прилавок, пытаясь определить, что вызвало интерес прохожего господина. Поняв, что ей подают на бедность, старуха возмущенно каркнула что-то, Картер невольно переспросил, и спустя минуту понял, что та никогда не принимала милостыни и даже на пороге могилы от нее отказывается. Рэндольф ощутил неловкость и стеснение, — он стоял, держа в руке бумажник, над грудой сущего мусора и не имел другого выхода, кроме как купить одну из вещей престарелой дамы. Старуха заметила, что сконфузила его. Видимая часть ее лица исказилась отвратительной и непонятной гримасой, которая могла выражать как издевательскую насмешку, так и добродушное снисхождение. Она порылась в тряпье и неожиданно выудила истертый том. Вначале Картер подумал, что видит нечто вроде старой поваренной книги, или, возможно, сентиментальный роман, которым леди зачитывалась в юности, но, вглядевшись пристальней, понял, что книга почти нова и обтрепалась от дурного обращения. Удивившись, как в доме нищенки могла оказаться недавно изданная книга, он не без внутренней дрожи принял ее из скрюченных холодом и артритом пальцев. Старуха, казавшаяся довольной, сказала, что книгу подарил ее внучке жених-студент. Год назад оба они, ее единственная родня и опора, были найдены отравившимися цианидом (она так и сказала – «цианидом», и Рэндольфа удивило то, как естественно это слово слетело с уст древней старухи), потому она и оказалась в столь бедственном положении, что вынуждена продавать вещи. Она когда-то была добропорядочной дамой и понимает, что джентльмену без надобности ее ветхие пожитки, но книгу никому купить не зазорно. Картер выразил сожаление и сочувствие ее обстоятельствам, с облегчением вкладывая в коричневые искривленные больные руки, похожие на лапы толстой птицы, два новеньких фунта, которых не стоил весь ее товар. Когда старуха благодарила, в ее облике прорезалось некое отдаленнейшее напоминание о поре, когда она была милой пожилой женщиной, и, искренне желая ей всех благ, Рэндольф уже совершенно не сожалел о произошедшем.

Когда он наутро обнаружил книгу возле постели, то долго не мог вспомнить, откуда она взялась, а вспомнив, так и не понял, почему не выбросил. Однако книга осталась лежать где лежала, и вечером он, ощутив вялое любопытство, открыл ее и перелистнул несколько страниц. Картер сам не заметил, как начал читать, поначалу он бездумно скользил глазами по строчкам, как всегда, погруженный в собственные размышления, но постепенно увлекся и вскоре уже не мог оторваться от истрепанного, убогого тома.

Картер понял, что тот, из-под чьего пера вышла странная книга, как и он сам, был сновидцем, и описывал то, что видят люди, пройдя через врата Легкого Сна и Глубокого Сна. На мгновение Рэндольф ощутил легкую зависть: то ли видения перед этим незнакомым сновидцем представали ярче, то ли сам он был чутче и впечатлительней, но Картер никогда не смог бы так дивно описать то, что созерцал ночь от ночи. Родные пейзажи заново ослепляли взор, милые сердцу черепичные крыши светились новым очарованием и свежестью; некоторые имена и названия этот сновидец, по-видимому, услыхал иначе, но мысленно исправлять его оказалось для Картера еще одной отрадой.

Вскорости счастье обретения брата по грезам сменилось иным чувством. Рэндольф перестал торопиться, отыскивая в книге новые описания знакомых мест, теперь он часто перечитывал какой-нибудь абзац по нескольку раз, сопоставлял его с прочитанным ранее, задумывался, с мукой ощущая, что стоит на пороге некоего потрясающего и ужасного открытия. Он поинтересовался также годом и данными издания, почему-то ожидая найти в них некий смысл. Книга стала казаться Рэндольфу сначала странной, потом бессмысленной, запутанной, безумной, и, наконец, удивительная тайна сбросила пред ним свой покров.

Рэндольф Картер, человек, достигший Кадата Неведомого, обладал знанием, которое приходит к иным сновидцам лишь после смерти. Он знал, что все пропасти и небеса, все ужасы и красоты, ожидающие за семьюдесятью ступенями Легкого Сна и семьюстами ступенями Глубокого Сна, не существовали изначально, но были созданы сновидениями тысяч людских поколений, грезами художников и детей, священников и сумасшедших, пахарей и убийц. Дивную вотчину царя Куранеса, вечно юный Селефаис в Оот-Наргае за Танарианскими горами, чьи бронзовые статуи и золотые минареты залиты солнцем, сам он, нося иное имя, создал для своей радости, и пришел после жизни в собственную страну, чтобы мечтать и тосковать о земных красотах, оставшихся в прошлом. Художник Пикман, одержимый кладбищенскими видениями и упырями, стал высокопоставленным упырем, и хотя Картер не мог понять, что хорошего в такой судьбе, сам Пикман был этим более чем доволен. Рэндольфа не страшила простая человеческая смерть, ибо его ожидал в тишине чудный предзакатный город, где широкие улицы тянулись между хрупкими деревьями и статуями из слоновой кости, где были храмы, колоннады и арочные мосты, и фонтаны с радужными струями, — город, сотворенный им до того прекрасным, что сами добрые земные боги пришли туда праздновать и танцевать.

Он знал также, что после смерти творца созданное обретает собственное бытие и не подчиняется более сновидцу, разве что хранит, и то не всегда, почтение в память о его великой заслуге, признавая отеческие права. Власть же творящей воли всякого, видящего сны, зависит от того, насколько глубоко и осмысленно он в них погружается. Какому-нибудь клерку, грезящему в добродетельной своей постели прошедшим в конторе днем, вовсе нет пути в волшебные области; иной, почитающий неземные видения жребием детей и наивных, получает невеликий удел, рожденный его наивными детскими снами. Сновидец же, и явью пренебрегающий порой ради областей мечты, обретет, подобно Куранесу, великое царство, полное чудес и изумляющее даже своего создателя и владельца.

Но Картер не мог и предположить, что даже великие, ужасающие духи, господствующие над миров грез, точно так же рождены человеческим мозгом. Ибо стройный космос простирается бесконечно, он вовсе не крохотный островок среди хаоса, нет, наоборот, — всего лишь несколько лет назад, с вступлением этого человека в число сновидцев, горные пещеры обвалились в бесконечную бездну, образовав кошмарный Пнот, из которого рванулись ввысь пики Трока. Всего лишь несколько лет назад изменились строки древнейших рукописей, изменилась мудрость в седых головах брадатых жрецов, и внезапно явились во многих областях света удивительные слухи и сведения, якобы позабытые сновидцами. Всего лишь три-четыре десятка лет назад в средоточии хаоса небытие изрыгнуло бесформенный несказанный ужас, безграничный и вечно жадно жующий в окружении неуклюжей пляски гигантских Абсолютных богов под стенания проклятых флейт и глухую дробь барабанов. Холодный пот прошиб Рэндольфа, когда он представил, что за несчастный, живущий на грани кошмарного сна и кошмарной яви, сотворил всех этих колоссальных, омерзительных, неразумных созданий.

В эту ночь Картер не спускался в сновидческий мир. Он думал о мрачном, болезненном человеке, редко видящем свет, беспомощном и безвластном хозяине ужасного бестиария, созданного его сновидческой силой.

Потом он подумал, в какой совершенной и унизительной зависимости находятся на самом деле все исполинские, устрашающие чудовища внешних бездн, сам жадно жующий султан демонов Азатот и Другие боги вкупе с их духом и посланником, ползучим хаосом Ньярлатотепом. Картер засмеялся, и вместе со смехом ему пришла мысль, вмиг захватившая все его существо. Он стал наводить справки, и недели через две выяснил, что человек, написавший книгу, — его соотечественник, он живет в Новом Свете, в Провиденсе, Род-Айленд, и никуда не выезжает, но ведет активную переписку. Однако списываться с ним Картер не стал. Ему необходимо было увидеть этого незнакомого сновидца и рассказать ему многое из того, что хранилось в самых тайных уголках памяти, и что Рэндольф не испытывал желания доверять бумаге, переправляя посредством ее через океан. Письмо могло потеряться, письмо могли прочитать посторонние люди, кроме того, Картер попросту не владел литературным слогом и побаивался, что его потуги описать невероятные земли и феерические видения вызовут у настоящего писателя только усмешку.

Рэндольф был уверен, что этот сновидец не знает, что все в мире грез сотворено людьми, и не может отличить то, что было прежде него, от собственных кошмаров, кроме того, он слишком сильно погружен в видения, вливая тем самым неимоверную мощь в ужасные циклопические тени, грозно стоящие над его измученным разумом. Картер, понимая, что изменить положение ему не под силу, все же надеялся помочь собрату утвердиться в необходимых границах безопасности, тем самым умалив и ослабив запредельные клубящиеся и клокочущие силы, которые отравляют ужасом мирные солнечные поля сновидческого мира.

Он взял отпуск и стал не торопясь, но и не мешкая собираться в дорогу. Помимо собственной миссии, важность которой представлялась ему чрезвычайной, Рэндольфу было радостно снова увидеть родные места. Вскоре он приехал в Лондон и взял билет на пароход, отбывающий к берегам Нового Света, в Нью-Йорк. До отплытия оставалось около полутора суток, и Картер отправился осматривать город, который до сих пор не удосужился повидать. По чести, он не любил больших городов, но единожды побывать в Лондоне и просидеть все время в гостинице в тупом ожидании корабля было непростительно. При всем сознании непростительности своих действий, тем не менее Картер вместо величественных старейших улиц грандиозной столицы скоро очутился на узких проулках одного из районов бедноты. Названия его Рэндольф не знал.

Думая о сложном объяснении, ждущем его по ту сторону океана, Картер сам не заметил, как оказался в грязном тупичке. С трех сторон воздвигались облезлые стены, являющие местами ржаво-красную, выщербленную кирпичную кладку, и прямо перед Картером расположилась невысокая, старая, слежавшаяся куча мусора, на которой сидела, подняв злобную узкую морду с кровавыми проколами глаз, большая крыса. Рэндольф отпрянул, пытаясь вспомнить, как и зачем свернул сюда, быстро развернулся и успел сделать один шаг к тесной улице, которая должна была находиться позади, но внезапно увидел, что она провалилась в чудовищную дыру, курящуюся зловонными испарениями. Он стоял на самом краю новорожденной бездны, а прочих ее краев не смог бы различить и орлиный взор, ибо их скрывала смутная тьма, и во тьме возник перед ним обескровленный искаженный лик нечестивой королевы Иунэн, отравившей собственных дочерей на великом пиру в честь восхода звезды Шаггар. Он узнал ее по остриям проломленных ребер, торчащим наружу сквозь белый корсаж. Всклокоченные космы царицы, кого некогда воспевали как превосходящую красотой демонические звезды мира Альм, развевал мертвый ветер. Королева протянула к нему обе смрадные, с ободранной кожей, руки, как будто желая заключить в отвратительное объятие, но хуже этого ужаса был раздавшийся за спиной Картера оглушительный, победный крысиный писк.

Но вдруг громкий кошачий клич заглушил это гнусное верещание… Рэндольф Картер очнулся в гостинице на сбитой и взмокшей от его пота постели, было около трех ночи и до отбытия парохода оставалось двенадцать часов. Обессиленный, он лег ничком поверх скомканных простыней, задумавшись о том, какая причина вызвала в его сны подобный кошмар, и пришел к выводу, что силы, само название которых запретно, и угрозу которым он столь самонадеянно вознамерился бросить, восприняли его намерение, пожалуй, серьезнее, чем он сам. Это служило лучшим доказательством его выводам, но Картер лишь сейчас понял всю опасность своей затеи.

Поднимаясь на борт, он был спокоен, хотя ему предстояло тяжелое испытание: на все время пути он должен был забыть о любимом сновидческом мире, ограничиваясь легкой дремотой или же лишенным видений забытьем. Плавание предоставляло многим другим людям, наоборот, редкую возможность отоспаться, и время для влюбленного в грезы Рэндольфа тянулось втройне мучительно, но Картер готов был пойти на такие лишения. И он заставил себя забыть даже о семидесяти ступенях Легкого Сна.

В это время в ониксовом замке на вершине неведомого Кадата в страшной ярости неистовствовал ползучий хаос Ньярлатотеп, бросая чудовищные угрозы в лица добрых земных богов, которые, трепеща, сгрудившись от испуга вместе, смиренно внимали ему. Но ни гнев, ни коварство не могли проложить путь туда, где неколебимо и ясно проливало свет солнце бодрствующего мира, малая звезда в неисчислимом множестве светил извечного, беспредельного стройного космоса. Охваченным небывалой тревогой духам оставалось лишь ждать удобного случая и уповать на удачу.

Действительно, в начале второй недели плавания Рэндольф Картер снова невольно, сам не заметив, как преодолел знакомый путь, оказался в мире снов. И тогда ему предстали не пьющие мозг чудовища, а мудрые и суровые жрецы Нашта и Каман-Та. Они поведали, что великие силы, владеющие мраком за пределами яркоцветного населенного мира, чрезвычайно обеспокоены его намерением, и, не сумев устрашить его, не имея власти в бодрствующем мире, они предлагают ему торг. Картер хотел было засмеяться над этим предложением, ибо что могли предложить ему злобные, мрачные и неразумные духи, но повременил и изъявил желание выслушать их посредством уст благородных жрецов, рассчитывая потом посмеяться долго и всласть.

Тогда самый высокий и величественный из жрецов явился среди расступившейся толпы своих собратьев по посвящению. Он выглядел как надменный северный царь, во цвете лет отказавшийся от трона, битв и буйных пиров с неукротимыми простодушными соплеменниками ради сокрытых знаний древних богов и совершения обрядов в пещере с огненными колоннами неподалеку от врат в реальный мир. Грудь его была широка, руки могучи, а лоб – чист, но в углах его плотно сжатого рта намечалось некое выражение, чуждое остальному лицу. Строго взирая на Рэндольфа, жрец обратился к нему с речью.

Вначале Иные боги посредством сосредоточенного жреца Каман-Та предложили Картеру могущество; он удивился бы, будь это иначе. Он с удовольствием выслушал  красноречивое описание всех величественных стран и славных краев дремотного мира, всех наслаждений, которые обещает власть над ними, под конец различив в повествовании тонкий намек на то, что стяжавший столь великую славу, силу и знание сновидец может войти в число Великих богов сновидческого мира и присоединиться к ним в их медленных странствиях на облачных кораблях и в таинственных танцах, за попытку лицезреть которые человек карается смертью или безумием. В ответ Рэндольф поклонился жрецу и в смиреннейших выражениях отказался от предложенного ему дара, многословно за него поблагодарив, хоть тот на деле и был не более чем товаром. Ибо ожидающий его в тишине, озаренный закатным солнцем город был прекраснее и желаннее всех холодных чужих столиц, будь они завораживающе волшебны или подобны кошмару, и властью над этим краем Рэндольф не был обязан никому, кроме себя. И с тем он покинул сновидческий мир, будучи в превосходном расположении духа.

Однажды разыгрался шторм, и пароход стало внезапно и резко швырять из стороны в сторону, но Картер в это время играл в преферанс с тремя веселыми янки, здоровыми и дурашливыми, как молодые бычки, и мысли о древних осклизлых ужасах, пробудившихся в черной, неизмеримой океанской бездне под днищем корабля, не пришли ему в голову. В превосходном корабельном ресторане и уютных салонах джентльмены говорили о других чудовищах, в которых не было ничего неописуемого или потустороннего, о молодых сильных чудовищах, увенчавших себя древнейшим символом Солнца и с железным лязгом марширующих в сердце старого материка. Попивая отличный виски «Джони Уокер Свинг» из особой бутылки, выдутой специально для трансатлантических пароходов и не падающей даже при сильном шторме, Рэндольф Картер слушал их и порой присоединялся к беседе.

В салоне, ярко освещенном электричеством, на небольшой белой эстраде юный стройный пианист в черном фраке, который казался таким же жестким, как безупречно начищенная кожа его ботинок, худой длиннолицый пианист играл ласковый джаз. Дамы и джентльмены, едва заканчивалась импровизация, принимались шумно рукоплескать. Ходили слухи, что пианист родился на корабле, в грязном, вонючем трюме, отец его погиб под Верденом, а нищая истощенная мать не вынесла родов, – и вот он, не имеющий близких, документов, родины, плавает на этом пароходе от Европы к Америке и обратно, услаждая слух пассажиров лучшим джазом на обоих материках.

Поздней ночью, лежа без сна в удобной постели в каюте первого класса, Рэндольф Картер слышал этот джаз, томный и страстный, лукавый и прихотливый, взрывавшийся порой воем золотых труб, порой истаивавший до невесомого звука чьих-то шагов по драгоценным коврам. И он не заметил, как погрузился в сон под экстатический ритм синкопированных фортепьянных аккордов, и некоторое время еще полагал, что он лишь вспоминает о мире грез, восстанавливая перед истосковавшимся взором знакомые картины, а вовсе не видит их вновь.

И в этот раз к нему явились добрые пастухи, водящие тучные, многочисленные овечьи стада по долине поющей реки Скай, что стремит свои воды от заоблачных ледников Лериона к самому Южному морю. В то время как пугливые овцы жались друг к другу, мелодично позванивая бронзовыми колокольцами на теплых кудрявых шеях, к путнику, оставив собратьев за спиной, приблизился дивной красоты златоволосый юный пастух, облаченный в простое белое одеяние, однако черные глаза его, подобные глазам лани, хранили в глубине своей странные искры. Пастух приветливо улыбнулся сновидцу, отвесил низкий поклон и произнес несколько слов полудетским, не огрубевшим еще голосом, а Рэндольф Картер, наслаждаясь созерцанием прекрасного юноши и собственной ответной улыбкой, не сразу понял, что ему предлагают новый товар.

Потому что златоволосый мальчик от имени Иных богов предлагал ему раскрытие тайн, всех тайн, которые он только пожелает обнажить перед своим взором, — устройства ли любой из Вселенных, истины ли о том, что случилось в позабытые времена, сокровеннейших ли секретов народов и рас прошлого и настоящего. Но Рэндольф Картер, хоть и был любопытен, превосходно сознавал, что нет на свете вещи более бесполезной и скучной, нежели абсолютное знание. Многое было ему безразлично, а то, что и впрямь пробуждало живейший интерес, — тайны сновидческого мира, — не могли открыть ему боги, потому что тайн этих просто не существовало. Ибо прошлое мира грез меняется так же, как и настоящее, вернее, вовсе нет прошлого у этого бессмертного мира, как нет и будущего, поскольку он находится вне времени, а то, что принимают за время простые сновидцы, есть лишь иллюзия, наследие бодрствующего мира, и это легко проверить, ведь месяцы и годы в сновидениях порой пролетают за пару часов сна. Все что угодно может исчезнуть и появиться в нем, пока сновидец занят делами реальности, а значит, любая тайна – лишь сладкая, дразнящая иллюзия, которой не желаешь лишаться. И Рэндольф Картер отказался.

Прибыв в Нью-Йорк, Картер всего лишь несколько часов провел, улаживая дела с бумагами, и вскоре уже сидел на холодной скамье под сводами старинного, сырого вокзала, ожидая поезда, что должен был доставить его в Провиденс. Поезд уходил затемно и прибывал к рассвету. Всего лишь один день отделял Картера от выполнения его миссии, важность которой мог понять только другой сновидец, и Рэндольф напряженно обдумывал найденные им загодя слова, в последний раз подыскивая самые убедительные доводы, какие только могли быть.

Когда состав тронулся с места, Картер расстелил постель и лег. Он не опустил занавеску; в масляной тьме заоконной ночи стремительно проносились мимо или же долго мерцали вдали скопища огоньков, теплый свет человечьих жилищ. Рэндольф Картер снова задумался о мрачном болезненном человеке, чьи родители сошли с ума. Рано утром поезд прибудет в город. Путник не сомневался, что к обеду увидит дом, несомненно убранный снаружи плющом и паутиной внутри, дом, в котором, терзаемый кошмарами, живет тот, с кем он обязан встретиться, — таинственный и угрюмый отец чудовищ.

Под полом, издавая спокойный, тяжкий, убаюкивающий звук, ровно бились хорошо смазанные сердца поезда. Путешествие приближалось к концу, дурных предзнаменований и ужасных знаков становилось все меньше, Картер был весел, и вот, укрываясь тонким одеялом в промозглом купе, он ощутил невыносимую тоску по дивной стране сновидений. Что ждет его там сейчас, когда он обладает столь невиданной, необыкновенной властью и внушает ужас тем, кто сам является ужасом? Станут ли снова откупаться от него, и что предложат за товар, на который может польститься сведущий и вольный сновидец?

И тогда Рэндольф Картер совершил опрометчивый поступок, позволив себе спуститься по всем знакомым ступеням и войти в бесшумно растворяющиеся врата Глубокого Сна. Пещера с огненными колоннами близ этих врат, выточенных из слоновой кости, была затворена от взглядов извне, окрестности врат пустовали; пытливый сновидец не встретил ни брадатых жрецов, ни веселых пастырей с их робкими подопечными. Он миновал сумрачный лес сновидений, где плотно росли светящиеся грибы и среди мощных стволов возносились к небу древние обелиски, вышел к поющей Скай и долго стоял на ее берегу, глядя на игры рыб и переплетения прохладных струй, рожденных в ледниках Лериона. Но никто не вышел к нему и не окликнул его, и Рэндольф Картер спокойно продолжал путь меж пронизанных светом лесов и зеленых лужаек, решив совершить краткое путешествие до Ултара, чтобы повидать его лоснящихся, мудрых котов.

В Ултаре же как раз случился большой праздник. Улицы были запружены разряженными толпами, из окон домов, с крыш и точеных балконов свешивались разноцветные фонарики. Рэндольф Картер не побрезговал сплясать с веселыми подвыпившими горожанами в цветочных венках под задорные переливы лютен и пронзительное пение виол, а потом и выпить с ними в таверне. Довольные кошки бродили по скамьям и столам, охотно принимая угощение. Хозяин таверны, узнав Картера, поднес ему вина из заветной бочки и предложил ненадолго остаться, ведь именно для таких гостей он берег свою лучшую комнату, не пустовать же ей в праздник и не давать же, право, в таких превосходных покоях приют грубому крестьянину с окрестной фермы.

Рэндольф согласился и с первыми лучами рассвета, когда даже самые шумные и неутомимые из весельчаков разошлись по домам, был препровожден наверх, в комнату, воистину достойную прославленного сновидца, комнату, которая вполне по заслугам была трактирщицкой гордостью. И там он сел в кресло, повернув его к окну, выходившему на восток, и с тихой улыбкой смотрел, как поднимается солнце; он чувствовал себя счастливым – в любимом городе, что отправлялся на боковую после веселой ночи.

Когда веки Рэндольфа Картера смежились, и он готов был уже задремать в своем кресле, глубоком и удобном, с двумя большими подушками, он услыхал мелодический звук голоса, который слышал единожды, но который ни один обладатель разума не сможет и не осмелится позабыть.

— Не говорил ли я тебе, что лучше бы тебе не встречать меня снова? – мягко проговорил голос и сновидец ощутил рядом с собой движение, как будто некто прошествовал мимо него невесомым шагом. И солнечный свет померк.

Не открывая глаз, Рэндольф Картер ответил, что неоднократно узнавал его, как в высоком жреце Каман-Та или юном пастухе, облаченном в белое, так и в иных людях, а также в тех, кто вызывал сомнения в своей принадлежности к этой расе. Но всякий раз дух и посланник Иных богов являлся к нему сам.

Тогда пришедший упрекнул его за дерзость, ибо случайно обретенное им знание не умаляло собой великих духов, властвующих над сновидческим миром, и могущество их все же не было еще поколеблено. В ответ на это Рэндольф Картер, не произнеся ни слова, открыл глаза и сосредоточился, взывая к воспоминаниям бодрствующего мира в намерении немедля проснуться. Но он не осуществил своего намерения, потому что ползучий хаос в тот же миг прильнул к его ногам, умоляя о снисхождении, и зрелище это внушило Картеру эйфорию и глубочайшую уверенность в своей власти. И хотя он все еще чувствовал беспокойство и был полон подозрений, но когда Ньярлатотеп поднес его руку к губам, то Рэндольф разрешил ему целовать кончики своих пальцев, ибо это было приятно.

И при таких обстоятельствах Рэндольфу Картеру был предложен еще один, последний товар. Лаская губами его кисть и запястье, склонившись к его коленам, Ньярлатотеп говорил: «Я бы предложил тебе любовь прекраснейшей девы, высочайшего царского рода, искушенной в чародействе ласковых летних сумерек, пронизанных светом первых звезд, и в колдовстве вьюжных ночей, когда большие белые птицы замерзают на ветках. Но я знаю, что ты никогда не смотрел на женщину с вожделением, наяву или за воротами сна, а с тех пор как твой возлюбленный друг покинул и тебя, и бодрствующий мир ради двух царских тронов, которые он занимает по полгода каждый, ты забыл о всякой любовной отраде».

Он не услыхал возражений, ибо в своем непостижимом коварстве говорил правду. Тень промелькнула по лицу Картера, стоило ему вспомнить об оставившем его друге; багровые искры вспыхнули и затаились во тьме удлиненных глаз Ньярлатотепа, заметившего то действие, что возымели его слова. Еще теснее он приник к ногам Картера и, понизив голос, назвал последний товар хаоса – наслаждение, наслаждение, которого никогда не испытывал ни один человек, и которого человек не может себе даже вообразить, въяве или во сне, будучи в ясном уме или с помощью самых редких и изощренных наркотиков.

Странное довольство и уверенность переполняли сновидца. Он почти достиг своей цели, в бодрствующем мире истекали считанные часы до прибытия поезда в город, где жил обуянный ужасающими видениями, неслыханной мощи сновидец, причудливая и болезненная фантазия которого произвела на свет этот ползучий хаос, чьей золотистой бархатной кожи так приятно касаться… Рэндольф Картер совершил второй опрометчивый поступок, допустив мысль, что может обмануть духа и посланника Иных богов, взяв предложенное и не выполнив обещания. И он согласился.

Тогда исчезли стены комнаты в таверне Ултара, исчез сам великий кошачий город Ултар с его храмами и проулками, стенами и арочными мостами, исчезла долина реки Скай. Сновидец очутился в огромном, богато украшенном покое, озаренном пляшущим пламенем, где таяли благовония, полном приглушенного блеска фантастических драгоценных убранств, перед широкоступенной лестницей, зовущей преодолеть последний недолгий путь.

На нижней ступени, распространяя невозможное сияние, стояли духи абсолютной красоты, вызванные велением Иных богов из тех областей, которые никогда не открываются людскому взору, ибо не место свиньям в садах королев. Духи склонились к стопам Рэндольфа, пролили на них благовония и золотом выкрасили ногти. Пока сновидец, задыхаясь, пытался унять биение сердца, совладать с собой и отвратить взор от немыслимо совершенных ликов, духи, не подымаясь с нежных колен, взяли его за руки и проделали то же с кистями, замкнув на запястьях искуснейшей работы браслеты. Чернью по золоту эти прелестные украшения испещряли письмена чуждых людям народов, невообразимо древних, что сгинули не только из бодрствующего мира, но даже в мире снов оставили лишь стершиеся до основания руины и нечитаемые свитки в покинутых храмах.

Чудесные создания скрылись, и стон тоски вырвался из груди человека. Но дальше, на следующей ступени, его ожидали грации тонких чувств, ясноликие, радостные, неописуемые для грубых земных языков. Они совлекли с него прежние одеяния, умастили его тело и накинули на плечи роскошный халат из тяжелой, льющейся, переливающейся ткани, прекрасной и освежающей, как лунный свет над водами южного океана. Раз в пять столетий волосы морских нимф, чудные пышные локоны цвета белого древнего золота достигают длины, в четыре раза превышающей их собственный рост. Тогда нимфы собираются на дне, в глубочайшей впадине, куда от начала миров не проникал никакой другой свет, кроме сияния их волос и разноцветных искр фонарей отвратительных, широкоротых глубоководных рыб, и там четыре дня длится удивительное празднество, на которое смотрят чудовища морских пучин, в это время прекращающие пожирать друг друга. Потом нимфы поднимаются на поверхность, к городам на берегу Серенарианского моря и, отрезав волосы возле плеч, отдают их красивым юным рыбачкам, забирая взамен одну из них с собою на дно. И из их волос ткутся такие полотна, самые драгоценные на земле.

Чувствуя себя обновленным, с радостью в разуме и бурлящими силами в теле, Рэндольф поднялся на третью ступень, и там, на прохладном мраморе, выложенном странным светящимся орнаментом инкрустации, что была наполовину скрыта искристыми грудами редких камней, к нему приникли олицетворенные наслаждения. По его волосам прошел резной гребень из благоухающего сандала, а на полуоткрытую, блестящую от ароматного масла грудь легла тяжкая цепь литой платины, древнее ожерелье, на чьих подвесках были знаки, некогда внушавшие ужас великим жрецам, допущенным в сокровеннейшие покои нечеловеческих храмов. Но тысячелетия назад вышел срок последним мифам о той поре, и Рэндольф не узнал знаков.

На каждой из ступеней хотелось остановиться и остаться навечно, нефритовой статуей, изумрудом или сапфиром застыть в радужном свете небывалых чертогов; с каждым шагом напряженное сердце бунтовало и содрогалось, словно умоляя вырвать его из груди и оставить в блаженстве. Но он миновал ступени, ни на одной не задержавшись сверх меры. Он ступил на последнюю, поравнявшись с величественным ложем, устланным леопардовыми шкурами, над которым, утверждаясь на резных колоннах из берцовых костей неведомых гигантских животных, возносился темно-багровый купол балдахина, расшитый золотом, а кругом стояли мускулистые черные невольники в одних набедренных повязках превосходного египетского льна, неподвижные, словно высеченные из эбенового дерева, с укрепленными на головах факелами. Рэндольф шагнул, обоняя пьянящий запах вина из крови слабых безобидных существ, что водятся на смертоносных кручах Аркталоанских гор, недоступных никому, кроме безумно отважных охотников с плато Шор, шагнул, вняв шелесту и шороху золотых кистей, тяжких занавесей, мягких пушистых шкур, ожидая увидеть то, ради чего прошел мимо невозможной красоты и утонченнейшей радости.

И вкруг него обвился ползучий хаос Ньярлатотеп. Пьющий дыхание рот болезненно жестко впился в рот человека, сновидец, вмиг опьянев, лишившись разума, стиснул в объятиях смуглое стройное тело, царапая золотистую кожу вызолоченными ногтями. На миг поцелуй, напоминающий более взаимный укус двух вампиров, прервался, и Рэндольф увидел, так непривычно близко, лицо, напоминающее посмертную маску умерщвленного юным, прекраснейшего из египетских владык древности, но живое и полное зловещего желания, лицо чуть отодвинулось, голубовато блеснули белки закатившихся глаз, острые зубы меж полураскрытых губ, и оба, демон и человек, упали в пучину леопардовой колыбели; княжеское ложе плясало и выгибалось под бесстыдным ритмическим танцем переплетенных тел, и дивная материя, сотканная из русалочьих локонов, медленным золотом стекла по ступеням обратно в руки чувственных граций.

Вот он спит, обладатель грозного знания, спит, лаская во сне волосы демона, пленившего его, спит в цепях золотистых рук. И пока его тело остывает на жалкой вагонной полке, он спит во сне, под тишайшее, сладкое, чарующее сердце пение олицетворенных наслаждений, которое заглушает тошнотворный жалобный свист флейт и грохот тяжелой пляски безглазых, безумных, ужасающих Внешних богов, во тьме, в неосвещенных чертогах вне времени, за гранью мира, где жадно жует сам султан демонов Азатот, чувствуя себя в безопасности.

© Роман Унгерн