♥α♠КОЛЛЕКТОР♣ω♦

(пьеса в девяти картинах)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ПАВЕЛ, 24 года

ЛАРИОН, 23 года

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ – отец Лариона, 60 лет

ЕЛЕНА БОРИСОВНА – мать Лариона, 45 лет

ЛЕСОЧКА – их дочь, 4 года

ЛЫСЫЙ ЧЕЛОВЕК

ТАЙЯ

ИВАН БЕЛУГА

ЭДВАРД РАДЗИНСКИЙ

ЧЕЛОВЕК ДРАКОН

и другие…

«Почему что-то? Зачем тревожиться об этом?

На это уходит наша драгоценная бумага»

С. Беккет

ИНТРОДУКЦИЯ

Здравствуй, Павлик.

В то время как ты изменяешь идеалам просветлённого гуманизма в строю, я уже собираю для тебя фундамент эстетического скелета из доброй сотни книг. Чтобы ты развивался. Искренне надеюсь, что казарменные условия и пограничная близость с дешёвым польским юмором не успели бесповоротно деформировать твою личность.

Дома у нас как всегда очередной водевиль: Лесочка разучивает «Поэму экстаза» Скрябина. Через неделю ей исполнится четыре. Мама ожидает третьего ребёнка и уже на восьмом месяце. Папа мой, Модест Петрович, часами спорит с ней о том, как назвать будущую дочурку, ведь ждать осталось всего ничего. Мама настаивает на имени Алярма, а папа хочет Лярва. Я предлагаю им не торопиться, а взглянуть – на кого сам младенец больше походит.

Я же начал работать над новой пьеской. Ты ведь знаешь, как нелегко, Павлик, в этом мире письмо даётся индивидуалистам, которые вынуждены страдать в борьбе с корректурой за право нашей любимой буквы «ё». Страшно, Павлик.

Твой друг Ларион

P.S.: Как по-твоему лучше: Человек Дракон или Человек-дракон?

Павел сидит на низком табурете в полуосвещённой комнате, похожей на художественную мастерскую, где привыкли работать в паузах между шато и коньяком модные художники. В руке Павла болтается пистолет. За его спиной, будто нарисованная детской рукой, висит вариация на тему картины Рембрандта «Даная». У обнажённой барышни пулевое отверстие в животе, из которого на белую перину льётся рубиновая кровь. Второй персонаж картины, молодой мужчина в форме нацистского солдата, заглядывает за ширму.

ПАВЕЛ. На это письмо, совпавшее с моим переездом в новую учебку, я отвечать не стал. Когда черепа обнаружили эту «петушиную маляву» — мне переломали рёбра. Пришлось глотать швейную иголку, чтобы попасть в госпиталь. Ребята, пограничники, после Калика вспоминают доступный варшавский амфетамин и тёплые сиськи воскресных самоволок. Прошло полгода, и я не помню ничего, кроме Человека Дракона, чья смерть покоится на самом конце иглы.

I

Столовая или комната для приёма гостей в «сталинском» доме без необходимости улучшения планировки. В просторном окне майский полдень, но в помещении успокаивающая прохлада и приятный библиотечный сумрак. В гостиной стоит пианино во главе с большой кипой аккуратно сложенных нот. За длинным столом семья: Модест Петрович, его супруга Елена Борисовна и дочь Лесочка. На кружевной скатерти натюрморт из жёлтых и оранжевых фруктов. Единственное, что нарушает картину светлого аккуратизма – початая бутылка водки рядом с графином. Лесочка капает воском себе на колени. Модест Петрович выпивает, закусывает квашеной капустой.

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. Стыд – это то, к чему приводит наша мнительная безнаказанность. Нужно тщательно скрывать, секретничать… Настоящее дело большое лежит подспудно. Государственный налог – в прохладном месте. Красота – перед человеком (кивает графину с водкой).

ЕЛЕНА (обращается к пианино). Упрёки, укоризна. Украина, одним словом. Очередной день пень. (Убирает со стола бутылку, уносит).

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. А говорят они теперь, Леночка, — «гэмэо». Аббревиатура эпохи. Дураки православные… А я помню хорошо тот случай в колхозе на практике. Я ещё галстук надел по воспитанности своей. Шутили, мол, оберег у Модика от пролетарской тяжбы. Выкопал студент капустный кочан, весь как поп в зелёной слизи. (Наливает рюмку, выпивает). Заячья губа одна на двоих, нету кайфа без зубов… Вопрос в анкете: «Откуда в Ленинграде пестицидная капуста?» А эти – «гэмэо»…

ЕЛЕНА (с кухни) Стоматит от неё. Мамочка заставляла кипяток пить. Ца-ца… Ца-ца.

ЛЕСОЧКА (не отвлекаясь от процедур). Атос, Партос, Парадантоз.

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ (вернувшейся жене). Цэ-цэ… Предельно ясно мне, что за ца-ца на уме у тебя. Десять лет уже цэ-цэ.

ЕЛЕНА. А ведь доиграешься, Модик, с психомоторикой моей – до конца договорю.

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. Ну ежели в анекдоте только, и то не при девочке.

ЛЕСОЧКА. А я знаю, что мама хотела сказать… Царствие небесное.

Елена Борисовна резко встаёт из-за стола и садится за пианино. Поднимает крышку и начинает интенсивно играть что-то нервное и грозное. В этот момент в гостиной появляются Ларион и Павел. Сын Модеста Петровича одет на манер типичного коммивояжёра, одновременно представительно и неряшливо. Тусклая кожа старых туфель, слишком свободный для худого юноши пиджак, а брюки коротки настолько, что видны носки. Павел одет как большинство молодых людей его возраста.

ЛАРИОН. Физкульт-привет старой гвардии! Упражняетесь, папа? А я Павлика привёл, он вам из топора сейчас фондю будет делать. Человек недавно с кручины филфакнулся, многому научен.

ПАВЕЛ. Добрый день, Модест Петрович. Здравствуйте, Елена Борисовна. (Садится за стол. Мать не оборачивается, продолжает бить по клавишам).

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. Здравствуй-здравствуй, Павел. Как увеличиться сумел мальчишка! Великан под угрозой гиперболы.

ПАВЕЛ. Вы тоже на месте не стоите, крепчаете.

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. Пухнем от водочки, раздуваемся, мда. (Цитирует торжественно): И повесил свою пропитую поэтическую голову.

ЛЕСОЧКА (ковыряя новое колено). Мамлеевщина.

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. Раз уж ты, Павлик, явился живым и здоровым – ответь нам, проросшим в футляре от скрипки, — что это такое — царствие небесное?

ПАВЕЛ. Я, Модест Петрович, всего на пятнадцать минут.

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. Ну так вот, Павлик… Царствие небесное – это для тех, у кого жизнь одна, а два на уме…

ЛАРИОН (матери громко). Мама, ваш Шнитке – сумасшедший. Мы не можем наслаждаться волшебством коммуникации в ожидании гибели разума.

ЕЛЕНА. Препарированное пианино – это пианино, звук которого создаётся с помощью различных предметов, которые помещаются на или между струнами, или же на молоточки. В результате его звучание совмещается с перкуссионным, создавая особый неповторимый звук. Я — препарированное пианино. (В расстроенных чувствах закрывает крышку инструмента и покидает гостиную. Лесочка смётся. Модест Петрович выпивает).

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. Собираешься возвращаться обратно в газету, Павлик?

ПАВЕЛ. Врядли. Там я уже получил всё, что хотел.

ЛАРИОН. Всем известно, что газетчики делятся на два типа: одни пишут о детях без головы, а другие – про детей с двумя головами.

Лесочка надевает чёрный колпак вдвое больше своей головы. Общий смех.

II

Павел сидит в кабинете, как будто бы существующем внутри огромной люминесцентной лампы, которую часто называют «лампой дневного света». Здесь всё замыкается, потрескивает и судорожно мигает неприятным стерильным светом. Окон в кабинете нет. Всё выглядит так, будто люди и дела, имеющие отношение к этому месту, готовы в любую минуту исчезнуть, испариться. Перед Павлом за массивным письменным столом сидит немолодой человек, одетый в хороший костюм. Его можно запомнить даже на бегу. Блестящая лысина, напряжённый морщинистый лоб и черты лица, отправляющие наше воображение глубоко в раздел «Рептилии» учебника по земноводным формам жизни.

ЛЫСЫЙ ЧЕЛОВЕК. Главное условие нашего общего спокойствия – это ваша сознательность. Вы должны прекрасно понимать, что все детали вашей новой работы не поддаются огласке в кругу знакомых и близких вам людей.

ПАВЕЛ. Беспокоиться о моей болтливости не стоит, уверяю вас.

ЛЫСЫЙ ЧЕЛОВЕК. Беспокоиться – это наша функция. Если вы живы – это означает лишь то, что мы функционируем. Вам, должно быть, не даёт покоя ваша стеснительность. Можете задать вопрос о деньгах, ведь это же интересно.

ПАВЕЛ. Так что же по поводу оплаты?

ЛЫСЫЙ ЧЕЛОВЕК. Завтра, когда вы сделаете то, что должны успеть – в камере хранения, за час до вашей первой командировки, вы получите пакет в обмен на эту бирку. (Протягивает Павлу пластиковый жетон). В пакете вы найдёте деньги, билеты и другие необходимые вещи.

ПАВЕЛ. А если я не успею?

ЛЫСЫЙ ЧЕЛОВЕК. Я хочу напомнить вам о том, что человек знает ответы на все свои вопросы. Специфика вашей деятельности – работа с людьми, которые сознательно игнорируют то, что им хорошо известно, а наши клиенты – люди радикальных мер.

ПАВЕЛ. Я должен был поинтересоваться в начале нашей беседы, но всё таки — позвольте узнать ваше имя.

ЛЫСЫЙ ЧЕЛОВЕК. А оно ничем не отличается от вашего. И ещё – возвращаться сюда в дальнейшем нет никакой нужды.

III

Павел спит в своей комнате и видит сон, в котором оказывается у покойной мамы на работе, где он часто бывал ещё подростком. Этот сон – кондитерский цех. Здесь всё пахнет ванилью — изделия, столы, люди, стены, пол и потолок. В этом сне, кроме Павла и его мамы — четыре женщины, которых он хорошо знает с самого раннего детства, только в этот раз каждую из них зовут Павел. Все они, сидя на табуретках курят и внимательно смотрят на свои ванильные сигареты, будто бы прячут глаза. Павел знает, что мама хочет услышать, как он читает для них газету вслух. Он открывает газету на нужной странице и чувствует, что каждая прочитанная буква доставит ему удовольствие, сравнимое с последней секундой жизни.

ПАВЕЛ. Накануне гематомы реплика гнилого технаря всё-таки проникает в суть мелодии для сборки, генерирует божий промысел назло эволюции данного словосочетания. Старожил в Забайкалье  всегда будет жить лучше, чем зэк. Пять – это пенал, но так больше никто не говорит.

Павел останавливается перед словом, которое не может произнести вслух. Это самое плохое и страшное слово из всех, что ему доводилось видеть.

МАМА. Ты устроился на работу?

ПАВЕЛ. Устроился.

МАМА. По трудовой хоть?

ПАВЕЛ. По трудовой…

IV

Издательский дом «Кулибин». Кабинет редактора Петра Александровича Кулибина, в котором он беспрерывно курит и принимает во внимание вещи, доходящие до его сведения. Даже сидя, он производит впечатление человека высокого и грузного. Светлые волосы и соломенная редкая борода делают его похожим на кузнеца. Так в уральских книгах описывают вечно пьяных уфалейских мужиков. Перед ним женщина преклонного возраста в больших очках с толстыми стёклами и рукописью в руке. Павел сидит на стуле в углу кабинета и дожидается своей очереди.

КУЛИБИН. Женщиночка милая моя, мы с вами в третий раз встречаемся, и можете поверить мне – ничего не изменилось с прошлой нашей встречи. Да и вряд ли что-то изменится, кроме вот этого вот человека (хлопает себя по груди). Если вы пожалуете ко мне ещё раз – я в сердечной болезни замертвею от такого рандеву. Не печатаем мы поэзию — ни верлибр, ни рубай. Ни нового Бодлера, ни Гомера, ни царя гороха мы здесь не дожидаемся.

Поэтесса с невозмутимым лицом слушает и кивает головой, после каждой фразы набирая воздух для весомых аргументов. Редактор Кулибин краснеет, и вес его будто меняется вслед за кожей.

ЖЕНЩИНА. Спрос найдётся, можете не волноваться. Давайте будем реалистами. В пансионе я три раза устраивала чтения, и люди, что поинтеллигентней, искренне удивлялись. Только поэзия в наш ангажированный век способна отменить регламент смерти. На вырост нужно шить, Пётр Александрович.

Кулибин какое-то время молчит, закуривает и будто бы замирает, глядя куда-то внутрь говорящей женщины. Затем внезапно пробуждается от своего короткого замысла с посветлевшими от радости задуманного глазами.

КУЛИБИН. Вам в бойцовский клуб нужно, Августина Ивановна! Хрена вас пробьёшь. Не простят вам завистники вашего упрямства. Умеете, умеете вы нужный ключик подобрать… Капитулирую. Таааак. Мы сейчас посмотрим, что тут у нас по срокам. (Открывает первую попавшуюся белую папку на столе и листает её содержимое). Ну, вы должны понимать, что загруженность у нас колоссальная и состояние очереди вас может удивить… Вот! Через восемнадцать месяцев сделаем тиражик. Суперобложку я, конечно, обещать не буду, но интегральный переплёт для первого издания – идеальный вариант. А пока, моя дорогая, я в домике. Груз двести тут у нас.

ЖЕНЩИНА. А я не сомневалась в вашей мудрости, Пётр Александрович. Мне сегодня всю ночь снился интим, а это всегда хорошо кончается. Изловчимся, доживём. А свечку я за вас поставлю — вы и поужинать не успеете.

КУЛИБИН. Свечку вашей музе ставьте, Августина Ивановна. Соглашаюсь только ради идеалов просветлённого гуманизма. А теперь я вынужден с вами попрощаться, у меня совещание, дэдлайн, портфолио…

ЖЕНЩИНА (кладёт рукопись на стол). Доброго здоровья вам, Пётр Александрович. Тут и домашний телефон мой на каждой странице.

КУЛИБИН. Спасибо вам за регламент смерти.

Женщина уходит. Кулибин смотрит на Павла и не сразу замечает, что перед ним живой человек. Павел встаёт и подходит к столу.

КУЛИБИН. А у вас что? Вы по мужскому справочнику? Если нет, то вынужден с вами проститься – я опаздываю на встречу.

ПАВЕЛ. Нет, я к счастью всей душой ненавижу театр, но вам придётся остаться в кресле, если не хотите, чтобы его сменило инвалидное.

КУЛИБИН. Сейчас я вызову охрану и тебя распнут вот на том секретере.

ПАВЕЛ. Охраны нет, это враньё. А я скажу вам правду по секрету… Меня прислали люди, которым вы задолжали. Их время течёт медленнее вашего, и они устали ждать. Устали до смерти. (Со стуком ставит портфель на стол, открывает). Инструкция по выживанию очень проста. Вам нужно заполнить гарантийное письмо. Там же указана дата расчёта.

КУЛИБИН. Я письма не пишу.

ПАВЕЛ. А читатели одной из городских газет напишут много длинных писем в редакцию. Ведь на первой полосе они прочтут страшную историю о том, как февральским днём окровавленное тело белокурого ангелочка вышвырнули из окна фешенебельного дома прямо на обледенелую улицу.

КУЛИБИН (испуганно заполняет письмо). Здесь даже не указано суммы!

ПАВЕЛ. Мне велели передать, что вам предоставляют право посчитать ваш долг собственноручно. Только будьте внимательнее, не сбейтесь со счёта.

V

Поезд. Купе. На столике бутылка кефира с крупной надписью «Не содержит ГМО». На нижней полке сидит Павел, смотрит в окно, где растворяются в ночи одинаковые белые берёзы. Напротив него молодая девушка в коротких шортах и мужской футболке. На верхних полках под тёплыми клетчатыми одеялами спят люди, чьих лиц не видно. Павел вскрывает плотный чёрный пакет и заглядывает внутрь, изучает содержимое, а затем кладёт его под подушку.

ДЕВУШКА. А куда вы едете?

ПАВЕЛ. За тобой.

ДЕВУШКА. Меня зовут Тайя.

ПАВЕЛ. А меня — Ай. Про нас уже написали историю, знаешь об этом?

ТАЙЯ. Когда-то знала, но сейчас уже не помню.

Свет гаснет. Люди наверху одновременно переворачиваются на другой бок.

ПАВЕЛ. Когда-то, слишком давно для того, чтобы ты могла вспомнить, вместо этого поезда был остров где-то в Индийском океане. А вместо этого купе была хижина, в которой жили двое – Ай и Тайя, которые были самыми счастливыми людьми на всём острове и любили друг друга так, как могут любить только киты. Они были первыми людьми на всей планете, которые научились дышать вместе, одновременно.

В темноте виден только силуэт живой дышащей пирамиды, которая движется в такт собственного единого сердцебиения.

ПАВЕЛ. И когда однажды на рассвете они любили друг друга – им открылся секрет, сокровенная тайна, что если они и сейчас будут дышать так, как умеют, то у них родится необычный ребёнок, и все трое станут бессмертными.

Поезд скрипит на рельсах, будто точатся ножи в станке. В этой лязгающей поножовщине как-то болезненно и упрямо двигаются шарниры двух тел. За тонкой стенкой в соседнем купе заплакал ребёнок. Поезд приближается к станции. Загорается свет. Павел отстраняется от Тайи, она скрывает наготу простынёй. Павел застёгивает брюки.

ТАЙЯ. И они остались вместе навсегда?

ПАВЕЛ. Сразу после этого их чудесный остров начал погружаться на дно и вскоре совсем утонул, а на его месте появилась новая земля, где родились другие люди. Они начали грабить и убивать друг друга из-за воздуха, которым больше никто не хотел делиться. А те двое остались бессмертными и превратились в звёзды разных меридианов, которые никогда не столкнутся.

Павел достаёт пакет из-под подушки и выходит из купе. Некоторое время Тайя тихо плачет, укутавшись в белую простынь. С верхних полок спускаются двое мужчин в чёрном, выходят вслед за Павлом.

VI

Поместье «Чёрная заводь» где-то в Подмосковье. Ночь. В богатой гостиной с камином тусклый жёлтый свет, потрескивают поленья. За массивным столом сидят трое пожилых мужчин, пьют водку и закусывают капустой. Половину стола занимают большие плотницкие руки хозяина поместья – Ивана Белуги. Справа от него, мечтательно устроившись щекой на собственном плече, легонько постукивает вилкой по графину Модест Петрович. Напротив, увязнув пропитой кудрявой головой в длинных тонких пальцах, дремлет Эдвард Радзинский. Иван Белуга отнимает графин у Модеста Петровича и наливает каждому по рюмке.

БЕЛУГА. Ебический мольберт! Полный рукомойник денег. Когда обратно едут фламандцы твои?

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. День на дорогу – два в уме. Считай послезавтра.

БЕЛУГА. Я в этой усадьбе, Модик, трёх жён похоронить успел, но никогда такого не видел.

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. А я тебе всегда хороших привозил, не обижал.

БЕЛУГА. Всё решают кадры. Верно Коба говорил. Выпьем за твои седые яйца, Модик, золотая ты антилопа.

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. Давай, Ванюш (выпивают).

БЕЛУГА (кивает на Радзинского). Аспирант наш, гляди-ка, загрустил, авангард красной молодёжи…

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. По-плотски за́жил Эдвард, по-плотски…

Старик со стоном пробуждается из своей пьяной дрёмы. Белуга хохочет и высыпает ему на голову горсть квашеной капусты. Тот морщится и сквозь слипшиеся сонные губы его раздаётся гуденье и уханье. Он поднимает вверх дрожащую напряжённую кисть, смотрит куда-то сквозь стены, ночь и пространство. Указательный палец его угрожающе сотрясает воздух.

ЭДВАРД. Главное в жизни – за корягу потолще ухватиться!

Модест Петрович вливает Эдварду рюмку водки в рот и, зачерпывая кислую капусту с его головы, даёт закусить. Капуста валится изо рта, Эдвард снова опускает голову.

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. По-плотски за́жил…

БЕЛУГА. Большой ложке рот радуется… (наливает себе и Модесту Петровичу)

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. И слава Бо…напарту, мать его ети…

От собственных слов глаза Модеста Петровича становятся большими как блюдца. Он испуганно смотрит в глаза Ивану Белуге и оба, искажённые страшными гримасами, открывают рты. Белуга бьёт кулаком по столу, у спящего Эдварда на голове подскакивает капуста.

БЕЛУГА. Ах ты, скотина православная! Царская ты шлюха старая!

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. Сам-то хорош, сапог верующий! Вон, борода как у Кирюхи!

БЕЛУГА. Да я тебя изжую, гадина!

Иван Белуга, как пробудившийся от чьей-то наглой выходки медведь-шатун, выбирается из-за стола. В этот момент раздаётся тяжёлый стук в дверь. Оба замирают. В дверь коротко стучат ещё три раза.

БЕЛУГА. Может фламандцы твои?

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. А может. Ступай, глянь…

Иван Белуга рысцой спешит к двери, покидает гостиную. Модест Петрович с облегчением вздыхает. В этот момент в коридоре распахивается дверь и тут же раздаётся выстрел. Эдвард Радзинский от оглушительного звука резко запрокидывает голову и в приступе алкогольной интоксикации с криком «Эх, тангенсы – котангенсы!» вместе со стулом проваливается в груду какого-то ветхого тряпья у себя за спиной. Модест Петрович в ужасе прячется под стол. В гостиную входит Павел, смотрит по сторонам, садится на корточки и заглядывает под стол.

ПАВЕЛ. Ну что же ты, Модест Петрович, так низко опустился?

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. Павлик? (удивлённо выглядывает из-под стола)

ПАВЕЛ. Ну а как же…

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. Вот так встреча неожиданная…

ПАВЕЛ. В пол смотреть. Ползи вперёд.

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. Ты, главное, не кипятись, Павлик. Уж я-то умею потихоньку… Старый пёс никогда не подведёт… (стоит на коленях перед Павлом)

ПАВЕЛ. Где полотно?

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. Какое полотно, Павлик? Опомнись. Моя ведь правда – маленькая…

ПАВЕЛ (направляет пистолет на старика). Тогда и тянуть нечего.

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ (испуганно, по-черепашьи вжимает голову в плечи). В погребе всё у него, в погребе!

ПАВЕЛ. Ползи в погреб, живее.

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ. Я мигом, Павлик, мигом!

Модест Петрович ползёт к дверце в полу, постоянно оглядывается на Павла. Открывает погреб и спускается вниз. Павел прячет пистолет за пояс. В этот момент скрипит входная дверь и в гостиную входят двое молодых мужчин в чёрном.

ПЕРВЫЙ. Всё верно сделал, молодец, не растерялся.

ВТОРОЙ. Такого медведя завалил…

Из погреба поднимается Модест Петрович. Первым появляется скрученное в рулон полотно. Мужчина в чёрном поднимает его с пола и ногой закрывает дверцу погреба перед головой Модеста Петровича. Второй мужчина закрывает дверцу на ключ. Из погреба разносится глухое истерическое причитание.

ПЕРВЫЙ. Вот так.

ВТОРОЙ. Ну что, Павел, поехали…

ПАВЕЛ. Куда теперь?

ВТОРОЙ. Туда, где нас ждут.

Первый мужчина надевает Павлу на голову большой чёрный колпак и легонько толкает его к двери. Павел послушно выходит из гостиной. Мужчины идут за ним. Из погреба доносится отчаянный вой.

VII

Павел спит в чёрном колпаке на заднем сидении автомобиля. Мы тоже находимся внутри этого колпака и сквозь тьму видим сон, который снится Павлу. Пространство этого сна освещается одной единственной свечой и потому мы видим только руки Павла, которые держат газету, закрывающую его лицо. Павел читает вслух.

ПАВЕЛ. Приказ об отчислении студента третьего курса филологического факультета Третьякова Павла Анатольевича за систематическое нарушение дисциплины внутри аксиомы.

ГОЛОС ТАЙИ. А что будет дальше?

ПАВЕЛ (продолжает читать). Аксиома. Сперва человек внутри дракона, потом он снаружи, и, наконец, дракон помещается внутрь человека, который становится героем. Невеста героя имеет змеиную сущность, черты вредителя. Часто победа над драконом заменяется соитием с девушкой. Убийство дракона означает убийство невесты героя.

ГОЛОС ТАЙИ (ближе). Ты разбил мне сердце.

ПАВЕЛ (разрывая газету). Теперь у тебя несколько сердец.

Свеча тухнет. Машина тормозит и Павел просыпается. Слышно, как щёлкает дверная ручка и звенят ключи. Один из мужчин кашляет. Второй тычет Павлу в плечо.

ВТОРОЙ. Просыпайся, приехали.

VIII

Павла заводят в полуосвещённую комнату, похожую на частную галерею или мастерскую. Посреди неё стоит табурет, на котором сидит старый человек в длинном сером плаще, широкополой шляпе и тёмных очках. Лицо его покрыто сеткой из змеиной чешуи. Возле него стоит лысый человек из мигающего кабинета, в котором два дня назад был Павел. Люди в чёрном стоят в дверях. Лысый человек одобрительно кивает им. С Павла снимают колпак, и он какое-то время с непривычки жмурится. Один из конвоиров передаёт лысому человеку рулон. Люди в чёрном удаляются. Лысый разворачивает полотно и вешает его за спиной сидящего Человека Дракона. Это многострадальная «Даная» Рембрандта.

ЧЕЛОВЕК ДРАКОН (лысому). Оставь нас.

Лысый покорно кивает и выходит из мастерской. Человек Дракон медленно встаёт и поворачивается к «Данае». Они с Павлом оказываются к нам спиной.

ЧЕЛОВЕК ДРАКОН. Великолепно, Павел. Я знал, что ты – мастер своего дела.

ПАВЕЛ. Рад служить.

ЧЕЛОВЕК ДРАКОН. Этот художник – очень старый мой должник. Бессмертный, вечный должник… Но рано или поздно все долги возвращаются, Павел. Да-да… Один раз я уже осёкся. В шутку называю это моей прибалтийской ошибкой (тихо смеётся). Но теперь я спокоен. Но есть одна вещь, которая тревожит меня… (поворачивается к Павлу)

ПАВЕЛ. Я готов к любой работе, господин.

ЧЕЛОВЕК ДРАКОН. Свою работу ты выполнил, Павел. И более того, о нашем деле тебе известно очень многое… Может быть, теперь ты знаешь в несколько раз больше, чем я сам. (Улыбается). Ты кое-что должен мне, Павел.

ПАВЕЛ (сумрачно опустив голову). Всё, что прикажете.

Человек Дракон обходит Павла вокруг и вынимает пистолет у него из-за пояса. Затем берёт Павла за руку и кладёт оружие ему в ладонь, а сам медленно подходит к «Данае» и чуть больше минуты смотрит на полотно, тяжело вздыхает. Повернувшись к Павлу, Человек Дракон немного опускает тёмные очки и подмигивает, после чего встаёт за полотном. Павел встаёт на табурет в центре мастерской, медленно целится в полотно и нажимает на курок. Раздаётся не выстрел, а настоящий оглушительный взрыв, от которого всё исчезает во тьме: мастерская, Человек Дракон, Павел, «Даная» и зрительный зал.

IX

Осенний солнечный день. Скамейка в парке. На ней сидит Павел в длинном сером плаще, широкополой шляпе и тёмных очках. Лицо его кажется умиротворённым, успокоенным. Он жуёт бутерброд. На краю лавочки сидит девочка лет 6 и собирает кубик-рубик. Девочка время от времени поглядывает на Павла и, наконец, обращается к нему.

ДЕВОЧКА. А чем вы занимаетесь?

ПАВЕЛ. Я коллектор.

ДЕВОЧКА. А что вы коллекционируете?

Павел и девочка долго смотрят друг на друга. Они застывают в ожидании слова, которое Павел никогда не сможет произнести вслух. Ведь это самое страшное слово из всех, что ему доводилось знать.

Занавес.

© Ростислав Крымов

© Alex164, Tekelili, иллюстрации.