Кто из них – муха, а кто – человек?

В глубине Канзаса Уильям С. Берроуз (William S. Bur­roughs), одетый в темное человек, который прострелил голову своей жене и всю жизнь боролся с чувством вины, человек, который перепробовал все вообразимые наркотики и выжил, и который сделал замечательную карьеру на развращенности, в этот необычный вечер не может отвлечься ни на минуту из-за обычной комнатной мухи, жужжащей возле его головы.

«Я не переношу мух» — ворчит 77-летний автор своим характерным замогильным голосом, напоминающим о его сент-луисском происхождении, несмотря на многие годы, проведенные на другой планете. Муха пикирует в Берроузов поднос с пирожными. «Ужасно!» — восклицает Берроуз, раздраженно пытаясь отправить муху в небытие.

«Уильям, это моя любимая муха!» — кричит Дэвид Кроненберг (David Cro­nen­berg), человек, который может любить насекомых, но не обязательно людей, режиссер, который, вероятно, наиболее известен превращением Джеффа Голдблюма (Jeff Gold­blume) из ученого в насекомое в ремейке “Мухи” (“The Fly”) 1986 года.

«Вот, Юлий, я же говорил тебе не беспокоить людей» — говорит Кроненберг мухе. «Не каждый любит мух».

Не каждый полюбит и гигантских водяных бразильских многоножек, однако именно они фигурируют в новом фильме Кроненберга по мотивам жуткого шедевра Берроуза “Голый завтрак” (“Naked Lunch”). Сейчас, когда фильм закончен, а Берроуз выписался из больницы после перенесенной операции шунтирования на сердце, Кроненберг появился в Лоуренсе, штат Канзас, где Берроуз живет последние 10 лет, чтобы выразить свою благодарность немногословному старцу.

Когда два представителя воплощенного зла гуляют по городу одновременно, Лоуренс вдруг начинает казаться приютом для помешанных на наркотиках беженцев из Интерзоны, вымышленного мира ужасов из “Голого завтрака”.

В Интерзоне, как мы знаем, «ничто не истинно, все дозволено». Хотя в Лоуренсе дозволено не так много, но если все, что я слышала о Уильяме Берроузе и Дэвиде Кроненберге — правда, то следующая пара дней будет серьезной проверкой моей стойкости к отвращению. Книги Берроуза, к примеру, представляют собой фантасмагории, полные содомизируемых мальчиков, кровавых инъекций, говорящих задниц и влагалищных зубов. Старый чудаковатый любитель огнестрельного оружия описывает себя как «зеленокожую рептилию» с репутацией похлеще, чем у Роберта Блая (Robert Bly).

«Ну, я не думаю что Вы найдете его столь плохим» — говорит Кроненберг, 48-летний канадский режиссер, знакомый с Берроузом на протяжении 7 лет. Конечно, это слова Дэвида Кроненберга, создателя таких лирических фильмов, как “Сканнеры” (“Scan­ners”) (взрывающиеся головы), “Намертво связанные” (“Dead Ringers”) (гинекологический кошмар), и “Видеодром” (“Video­drome”) (садомазохистское кабельное ТВ), который прошлой ночью хихикал, говоря мне: «Мне бы понравилось, если бы Вы сказали что я — воплощение абсолютного зла».

Но, оказавшись наедине с Берроузом и Кроненбергом, в одном городе, в одной комнате, и среди такого количества их отвратительных, отталкивающих видений, что выбрать женщине? Нет, вероятно, лучше всего просто перечислить их антипатии, потому что если Уильям Берроуз и Дэвид Кроненберг испытывают отвращение к чему нибудь, то и остальных тоже будет слегка тошнить.

Антипатия №1: Убийство Джоан

В 1951 году Берроуз жил в Мехико со своей женой Джоан (Joan Walmer) и маленьким сыном Билли, после того как обвинение в хранении героина и марихуаны, выдвинутое против него в Штатах, было снято. Однажды сентябрьским вечером Берроуз с женой заглянули к приятелям, чтобы повидать их и еще нескольких друзей, собравшихся немного выпить. Берроуз был вооружен автоматическим пистолетом Star .380. В какой-то момент празднества он сказал своей жене, сидящей в кресле через комнату: «Я думаю, настало время для нашей игры в Вильгельма Телля».

Они никогда в жизни не играли в Вильгельма Телля, но Джоан, которая была пьяна и переносила ломку в результате сильной амфетаминовой зависимости, и живущая с Берроузом уже 5 лет, оказалась отважной. Она поставила бокал содовой себе на голову. Берроуз, имевший репутацию хорошего стрелка, сидел примерно в шести футах от нее. Он объяснял промах не тем, что цель была далеко, а тем что этот пистолет выстрелил низко. Пуля вонзилась в голову Джоан. Она умерла почти мгновенно.

Мексиканский суд счел это несчастным случаем, так как остальные люди, бывшие в комнате, дали соответствующие показания. И вот, заплатив адвокату 2000 долларов и отсидев 30 дней в камере, Берроуз получил разрешение внести сумму в 2312 долларов и был освобожден.

8 лет спустя был опубликован первый роман Берроуза, “Голый завтрак”. Одна из последних книг, послуживших в Америке поводом для судебного процесса по обвинению в непристойности, это пронзительная, галлюцинаторная работа, которую Норман Мейлер (Nor­man Meil­er) охарактеризовал как «написанную гением». Но Берроуз мог никогда не написать ни слова, не выстрели он своей жене в голову.

«Я пришел к ошеломляющему выводу, что я никогда не стал бы писателем, если бы не смерть Джоан», — сказал Берроуз, «и к осознанию того, до какой степени это событие мотивировало и определило то, что я писал. Я живу в постоянном страхе одержимости, и в постоянной необходимости избежать одержимости, контроля. Так смерть Джоан привела меня к контакту с захватчиком, уродливым духом, и ввергла меня в пожизненную борьбу, в которой у меня нет никакого шанса, кроме того, чтобы описывать полностью мой путь».

Это как раз то, о чем фильм “Голый завтрак”. Это не совсем воссоздание книги самой по себе, а история о том, как Уильям Ли, сыгранный Питером Уэллером (Peter Weller), совершает убийство своей жены (Джуди Дэвис, Judy Davis) и пишет роман, озаглавленный “Голый завтрак”. «Именно смерть Джоан», — поясняет Кроненберг, «была первым, что привело его к созданию собственного окружения, собственной Интерзоны. И это продолжает вести его. В известном смысле, эта смерть случается снова и снова».

Мы оба смотрим на Берроуза, отдыхающего в своем скромном канзасском доме, отделенного годами от тропических наваждений Мехико. Хотя дом, на первый взгляд, выглядит подходящим для священника, беглый осмотр обнаруживает человеческий череп, невозмутимо покоящийся на книжной полке, и рисунок, висящий на стене, куда Берроуз метает нож. Берроуз обдумывает теорию Кроненберга. Сколько раз проходил он через это повторяющееся, мучительное переживание? Он произносит лишь: «Это кажется абсолютно верным».

«Каким в точности был калибр оружия?» — я вдруг обнаруживаю себя задающей вопрос. Внезапный переход, возможно даже пугающий, но на деле он может помочь выявить гротескные подробности, и действительно, в случае с этими двумя такой вопрос, кажется, вправду развеивает мрак.

«Тридцать восьмой» — отзывается Берроуз, говоря о действительном событии. В то же самое время, Кроненберг выпаливает «Тридцать два!», имея в виду фильм. Вот и столкновение реальности и вымысла, почти как в самом фильме.

Антипатия №2: Кобры, надувные рыбы и синие пятнистые осьминоги.

Берроуз проводит нас во двор, шаря в траве своей тростью и переворачивая, вероятно, камни или доски, пока я стою, готовая схватить все, что может ускользнуть. Ранее он демонстрировал эту трость с гордостью школьника. Внутри нее спрятан меч. «Я только что заточил его», говорит он. «Попробуйте лезвие!». Он возвращает лезвие обратно в трость. «Только не думайте разбирать ее в супермаркете».

Сейчас он шевелит что-то тростью в траве. Я спрашиваю, что мы хотим обнаружить?
«Змею “garter snake”», отвечает он.

В один момент змеиной охоты Кроненберг замечает какое-то насекомое, летающее среди высоких стеблей, и протягивает руки, чтобы осторожно поймать его. Берроуз отмахивается от насекомого своей тростью.
«Уильям, ты интересуешься насекомыми?» — спрашивает Кроненберг, в основном для того чтобы посодействовать мне. Этот вопрос заставляет Берроуза внимательно разглядывать нас обоих. «Не совсем» — в конце концов произносит он. После нескольких минут совершенно запутанной дискуссии, Берроуз восклицает: «А, насекомыми (insects)! Я думал, ты сказал “инцестом” (incest)»

«Самое страшное создание для меня — это многоножка» – говорит он. Эти многоножки мерзко ползают в киноверсии «Голого завтрака».

«Я не впадаю в истерику или что-нибудь вроде этого, но я осматриваюсь вокруг насчет них, чтобы раздавить. Я привык жить в деревне, когда я впервые приехал сюда, и в этом доме было множество многоножек, и я намеревался убить их всех. Программа геноцида. Я просыпался в середине ночи, и я знал, что в комнате есть многоножка. Всегда так и оказывалось. И я не мог заснуть, пока не убью ее».

Хотя он никогда не охотится на зверей и даже является кем-то вроде защитника животных, Берроуз — настоящий эксперт в убийстве жуков, и даже некогда работал дезинсектором.

«Уильям использует насекомых в качестве метафоры полностью негативной» — замечает Кроненберг. «Когда он говорит, что кто-то имеет насекомые глаза или насекомый голос, это не комплимент. После моего фильма вы можете сказать, что я немного более благорасположен к насекомым, потому что пишущие машинки, которые оказываются насекомыми, почти как кошки, правда. Они появились благодаря тому что, когда я пишу ночью с включенным светом, насекомые появляются и садятся на страницу». Это, конечно, теплые воспоминания.

«Они каким-то образом относятся к вам. Люди захвачены идеей жизни на других планетах» — говорит он, намекая и на Берроуза, который столь заинтересован идеей инопланетных визитов, что подружился с автором «Контакта» (“Com­mu­nion”) Уитли Стрибером (Whit­ley Striber). «А я говорю, что прямо здесь, на земле, у нас есть самые чужеродные формы жизни, которые мы где-либо можем найти, и большинство из них — насекомые! Как они выживают, и каков их жизненный цикл — просто невероятно»

Берроуз остается незахваченным этой одой жукам. «Твои насекомые пишущие машинки весьма забавны», соглашается он. Однако общение с жуками, вообще говоря, — совсем не его хобби. «Я ненавижу прикосновения пауков» — говорит Берроуз. «У учителя биологии в школе был тарантул, и я не мог коснуться этой твари, несмотря на то, что укусы тарантула не опасны. Самый опасный паук — это “fun­nel web” паук из Австралии». Это замечание становится началом соревнования между Берроузом и Кроненбергом в знании отвратительных фактов природы.

«В Вирджинии есть паук под названием “коричневый отшельник” — говорит Кроненберг. «И когда он вас кусает, рана сразу же начинает распространяться и ухудшаться. Он очень опасен»

«Коричневый отшельник!» — отвечает Берроуз, пока мы продолжаем нашу прогулку по двору. «Есть случаи, когда у человека повреждения распространялись вплоть до кости. Лучше уж пусть меня укусит “черная вдова”. Ее укус заставит вас страшно болеть, но по крайней мере это не смертельно для здорового взрослого». Пока мы не сменили тему, я спрашиваю их, какой, по их мнению, лучший способ умереть в животном царстве.

«Ну, вы, наверное, хотите, чтобы это было быстро» – говорит Кроненберг, — «и насколько возможно безболезненно. Как насчет габонской гадюки?»

«Я вообще не хотел бы выбирать гадюк. Все гадюки могут причинять боль, они имеют и гемо- и нейротоксины. Кобры имеют только нейротоксины». Берроуз считает, что это предпочтительнее. Кроненберг качает головой.

«Кобры плохо годятся для того, чтобы внести яд в кровь» – говорит он. «У них нет впрыскивающих зубов». Его рука изображает змею, раз за разом кусающую другую его руку. «На самом деле они просто жуют, и сцеживают яд в рану».

«У них его достаточно, чтобы нацедить, поверь мне», отвечает Берроуз. В этот момент я перестаю искать змей.

«А синий пятнистый осьминог обычно делает людей бессознательными».

«Звучит неплохо», говорит с сияющей улыбкой Кроненберг.

«Эта крошечная тварь только этим и велика. Никто никогда не выживал. Смерть по дороге в течение одного часа. У надувной рыбы тот же самый яд, и он же используется для превращения человека в зомби. Мясо надувной рыбы, возможно, афродизиак и гастрономический деликатес, но одна крошечная часть печени, один миллиграмм… каждый год несколько случаев»

«Очевидно, это и есть нужный выбор», говорит Кроненберг. «Как ни странно, у нас была надувная рыба в нашем фильме, в одном из кадров».

Поскольку насчет «смерти через природу» мы договорились, я спрашиваю их, какое оружие они бы выбрали, чтобы умереть. «Я не думаю о смерти с помощью оружия», — говорит Берроуз, пока мы идем обратно в дом. «Я думаю об убийстве кого-нибудь другого с помощью оружия!»

«Я считаю, это и есть различие между оптимистом и пессимистом», — хихикает Кроненберг.

Антипатия №3: Сосание Отщепенцев

История фильма, который стал галереей наркоманов, пристрастившихся к инсектициду, ящерицеподобных монстров, известных как Отщепенцы (Mug­wumps), людей, сосущих сперму Отщепенцев, а также Роя Шайдера (Roy Shei­der), началась, когда режиссер и писатель встретились в 1984 году на праздновании 70летия Берроуза в Нью-Йорке.

Кроненберг посещал Берроуза несколько раз в Канзасе, обсуждая подходы к их проекту. «Я хотел, чтобы Уильям дал свое благословение, так как по существу, он вряд ли мог помочь мне чем-то еще. Я должен был сделать все сам». Кроненберг закончил сценарий в 1989. «Я отправил его [Берроузу], чтобы посмотреть на его реакцию. Он возненавидел его и угрожал судебным иском». Берроуз снисходительно улыбается. На самом деле ему понравился сценарий, но японский спонсор отказался от участия после того, как прочел перевод сценария. «Причиной могло бы быть что-нибудь невинное, вроде говорящей задницы», пожимает плечами Кроненберг.

В предыдущие годы были и другие попытки экранизировать книги Берроуза, включая печально известного “Джанки” (“Junky”). Среди людей, которые, по слухам, должны были участвовать в ранних воплощениях “Голого завтрака”, были Мик Джаггер (Mick Jag­ger), Дэннис Хоппер (Den­nis Hop­per) (который также хотел стать режиссером фильма), Джек Николсон (Jack Nichol­son) и Дэвид Боуи (David Bowie). Чак «The Gong Show» Бэррис (Chuck Bar­ris) хотел быть продюсером; Терри Соутерн (Ter­ry South­ern) предполагался сценаристом. Пока эти проекты терпели неудачу, “Голый Завтрак”, тем не менее, проникал в общественное сознание тем или иным путем.

«Одна из проблем, вставших передо мной, когда я сказал: «О’кей, как я собираюсь делать это кино?», — говорит Кроненберг, — «было то, что множество книг, и в том числе тексты Берроуза, уже поглощены культурой».

Конечно, он признает, что когда он создавал свой первый коммерческий фильм ужасов, “Они пришли изнутри” (“They Came From With­in”), его любимой книгой был “Голый завтрак”.

Впервые вышедший в Канаде в 1975 под названием “Судороги” (“Shiv­ers”), фильм описывал сексуального паразита, заполонившего жилой комплекс, став причиной нескольких весьма отвратительных смертей.

Недавно было признано, что Берроуз красочно предсказал то, что сейчас известно как СПИД, в “Голом завтраке”, где он писал о сексуальном расстройстве, зародившемся в Африке и поражающем гомосексуалистов. «Лица мужского пола», писал он, «которые примиряются с положением пассивного партнера и, точно слабые и быстро становящиеся лиловозадыми бабуины, совокупляются с зараженными, также могут вскормить в себе этого маленького чужака». Кроненберг также по праву заслужил титул «Короля сексуального ужаса».

«Это ограниченное королевство», — говорит Кроненберг с довольной улыбкой, — «но зато мое. Одна из причин, по которым Берроуз восхитил меня, когда я читал его, это то, что я узнал мои собственные образы в его работах» – говорит он. «Это звучит лишь как оправдание, когда говоришь «Я как раз думал о вирусе, когда читал это!» Но это фактор распознавания. Это то, что, по-моему, заставляет тебя чувствовать, будто ты вибрируешь в гармонии с кем-то еще. Это распознавание, в отличие от того, как если вас вводят во что-то полностью неизвестное для вас».

«Вот как я это представляю» — объясняет Кроненберг. «Берроуз и я сплавились в одном телепортере вместе» — говорит он, отсылая к “Мухе”, где Брандл (Джефф Голдблюм) и муха были сплавлены на молекулярно-генетическом уровне. «И то, что вы теперь имеете — это «Брандлмуха», моя и его версия “Голого завтрака”. Это сплав нас обоих, и это нечто, что ни один из нас не сделал бы в одиночку. Так что я не знаю теперь, кто из нас муха, а кто — человек».

Антипатия №4: Джерри Льюис

Не так много в мире вещей, которые могут ужаснуть Уильяма Берроуза, однако когда ему сказали за тем же ужином, что он, Кроненберг и Джерри Льюис (Jer­ry Lewis) стали кавалерами Французского ордена Искусств и Изящной Словесности (French order of Arts and Letter), этого было почти достаточно, чтобы заставить его вновь сделать укол героина. «Мы должны провалить его в таком случае!» — воскликнул Берроуз.

«Ага, мы можем собраться все вместе и исключить его», – говорит Кроненберг, — «потому что каждый всегда говорит «Да, но таков Джерри Льюис». Это позор. И вот еще что: фильмы Джерри Льюиса дублированы во Франции, и никто даже не слышал его настоящий голос. Когда парень, который дублировал его фильмы, умер, следующие три фильма Джерри Льюиса провалились во Франции, потому что там был не тот голос! То есть, даже голос, на который они реагируют, не настоящий!» Они оба качают головами.

«И» – добавляет Берроуз презрительно — «они там очень люююбят Damon Run­y­on. Господи, сейчас!»

Антипатия №5: Йаге до рвоты

Уже прошло полдня, и никто не принимал ничего крепче, чем водка с колой, которую потягивает Берроуз. В эти дни, в 77 лет и после операции на сердце, Берроуз не употребляет опиаты. Беседа, однако, идет о том, чем Берроуз больше не занимается.

Нужно быть смелым человеком, чтобы обмениваться «наркотическими историями» один-на-один с Берроузом, и Кроненберг делает только поверхностную попытку. «Я пробовал опиум однажды, в Турции, это было похоже на ужасный грипп, понимаешь? Как будто я был болен»

«Вероятно, ты и был болен! Это может вызывать сильную тошноту. Скорее всего, ты просто принял больше, чем мог усвоить».

«Я однажды принимал LSD», отвечает Кроненберг. «Это был потрясающий трип. Это было очень «раскрывающим» опытом для меня, потому что, как мне стало ясно, то, что мы считаем реальностью, есть просто конструкция наших чувств. Оно показывает тебе, говоря недвусмысленно, что есть любое число реальностей, которыми ты можешь жить, и ты можешь менять их и контролировать их. Это очень сильно, тот эффект, который остается после LSD.»

Берроуз снисходительно кивает, хотя он был в большей степени опиатчиком. «Да. Я употреблял LSD, псилоцибин, мескалин. Мои опыты с йаге были», — он имеет в виду южноафриканскую смесь, которая вызывала сильнейшую рвоту, припадки, и почти привела к смерти, — «смешанными, но, в целом, положительными».

Далее разговор переходит к бесчисленным наркотикам, которые он мог употреблять, включая кодеин в Канаде, опиумные таблетки «от простуды и гриппа» во Франции, а в Англии, по словам Берроуза, «привыкли продавать Хлородин д‑ра Брауна. Это был морфин, опиум и хлороформ. Я привык выпаривать хлороформ».

«Я как-то был под хлороформом», – говорит Кроненберг, — «ребенком, когда мне удаляли миндалины. Я до сих пор помню, что произошло, когда они приложили маску к моему лицу. Я видел запуск ракет. Потоки пламени, ракеты…Я даже сейчас могу их увидеть. И эта болезненная улыбка». Он корчит рожу. После обсуждения насекомых, огнестрельных ран и змеиных укусов весь день, мы, в конце концов, нашли нечто, что может отвратить Кроненберга.

«Я ненавижу общий наркоз» — говорит Берроуз. «Чертовски меня пугает. Я должен был подвергнуться ему, когда делали операцию на сердце, но я знал, где был. Я знал, что был в больнице, во время операции, и был этот газ, входящий в мое лицо как серый туман. Когда я сломал бедро, они вводили штифт под местным наркозом. Позвоночный. Разумеется, наркоз кончился, и я начал кричать».

«Я попал в мотоциклетную аварию, и сломал плечо» — говорит Кроненберг. «Меня отвезли в операционную и сделали укол демерола».

«Демерол» — Берроуз слегка проясняется. «Он помог?»

«Мне он понравился. Было прекрасно».

«Он помогает. Мне сделали укол морфина куда-то сюда», — говорит он, показывая на верхнюю часть плеча рядом с шеей, — «во время операции на сердце. Она говорит: «Это морфин». А я ей: “Прекрасно!”». Берроуз растягивает слово со вздохом блаженства. Он закрывает глаза в сладостном предвкушении. «Вколи его, моя дорогая, вколи».

Я спрашиваю Берроуза, знали ли доктора и медсестры, кто он такой. «Конечно» — протягивает он. «Доктор написал в моей карте: «Дайте мистеру Берроузу столько морфина, сколько он пожелает».

Антипатия №6: Одержимость демонами

Нет ни одного вопроса, которым оба собеседника были бы в том или ином смысле абсолютно одержимы, но только один из них верит в зло, как в актуально присутствующее, факт, в демонов как таковых.

«Мне следовало бы сказать: да, зло существует, определенно» – говорит Берроуз. «Я очень интересуюсь темой одержимости и экзорцизма в целом». Он рассказывает о прошлом, когда он чувствовал темное присутствие, которое овладело им в день, когда застрелил жену, и оно никогда не оставляло его. «Я спрашивал себя», — продолжает он, — «почему эти демоны испытывают такую необходимость в том, чтобы овладевать кем-либо, и почему они так сопротивляются попыткам устранить их? Ответ состоит в том, что для них это единственный способ вырваться из ада — это что-то наподобие джанка. Они овладевают кем-либо и стараются сохранить такое положение, потому что это — их билет из ада».

«Ты веришь в ад в буквальном смысле?» — спрашивает Кроненберг несколько недоверчиво. Он, как он сам это называет, «не просто атеист, а совершенно неверующий (total non­be­liev­er)»

«Конечно» – отвечает Берроуз, как будто это — самая очевидная вещь на свете. Что касается существования рая в буквальном смысле, Берроуз говорит: «Рай — это отсутствие ада». Ранее в этот день он заметил, что удовольствие есть отсутствие боли, и удовольствие от морфина заключается в отсутствии боли ломки.

Антипатия №7: Ужас женских гениталий

Мэри МакКарти (Mary McCarthy) однажды написала критическую статью, где сравнивала Берроуза с Джонатаном Свифтом (Jonathan Swift), потому что, помимо прочего, их объединял «ужас женских гениталий». Это та фраза, которая действительно приходила в голову, когда я смотрела некоторые фильмы Кроненберга.

«Я интересуюсь эстетикой отвращения» — объясняет Кроненберг. «Я показываю не только женские гениталии, но и мужские тоже, а также насекомых и болезни, мерзкие склизкие субстанции, и я говорю – или как говорил Элиот Мэнтл (“Намертво связанные”) – мы столь неинтегрированы, мы даже не распространили эстетику внутрь наших тел. Это моя попытка спросить: что есть мерзость и что есть отвращение?»

Берроуз выглядит утомленным в этот вечер. В период жизни без наркотиков дает о себе знать его привычка ложиться рано. Он провожает нас с Кроненбергом, и когда мы отправляемся обратно в отель Кроненберга, мы видим, как усталый Берроуз вежливо машет нам рукой с крыльца. В своем номере Кроненберг продолжает свое оправдание.

«Я нахожу всю идею отвращения в целом странной, правда», говорит он. «Я мог бы легко вообразить виды людей, не испытывающих реакции отвращения к чему-либо. Это специфическое человеческое качество. Испытывает ли ваша собака такие реакции?» — спрашивает он.

И в какой сцене, хочет знать Кроненберг, он действительно показывает ужас женских гениталий? Я упоминаю “Видеодром”, где Джеймс Вудс (James Woods) выглядит напуганным, когда у него на животе вырастает чудовищный вагиноподобный разрез. «Ему, кажется, нравится это!» — смеется Кроненберг. «Как будто он почти гордится этим, и счастлив обладать им!» Ага, а потом он теряет там пистолет? Разве это не точно символизирует хорошо известный мужской страх? «Ну, я знал нескольких женщин, которые думали, что потеряли так свой тампакс и были так же взволнованы, как и кто угодно другой».

Он рассказывает историю со съемочной площадки “Видеодрома”, когда Вудс был вынужден проводить целые дни с резиновыми приспособлениями, приклеенными к его животу, чтобы имитировать вышеупомянутый разрез. «И он поворачивается к Дебби Харри (Deb­bie Har­ry) и говорит: «Когда я только начал сниматься в этой картине, я был актером. Теперь я чувствую себя так, как будто я лишь носитель разреза». А она отвечает: «Теперь ты знаешь, каково это». Так что я заставил его быть носителем разреза! Реальность — это то, как он это воспринимает».

Кроненберга все более утомляет эта тема. Его опровержения становятся более оживленными. Более всего его беспокоит, что его искусство могут рассматривать как отражение его жизни. «Если вы поверите в автобиографичные отношения между создателем фильма и героем, которого он изображает, то вы должны признать невозможным для артиста изобразить характер героя, который буквально “не его”», оправдывается Кроненберг.

«Мартин Скорсезе (Mar­tin Scors­ese) боялся познакомиться со мной! Он ожидал увидеть парня наподобие Рэнфилда из “Дракулы” (“Drac­u­la”), пускающего слюни маньяка». Скорсезе, замечает он, был бы напуган, если бы кто-нибудь думал что он – Трэвис Бикл. «Мне трудно поверить, что парень, который снял “Таксиста” (“Taxi Dri­ver”), мог быть напуганным знакомством со мной. И при этом кто-нибудь в этом бизнесе все еще может стать жертвой тех вещей, о которых я разглагольствую в данный момент!».

«Что я могу сказать! Это неправда, что я испытываю ужас женских гениталий! Но как я могу доказать это, не вдаваясь в очень личные подробности? Насколько мы откровенны в разговоре, я имею в виду… в темноте, с женщиной…» Он здесь отсылает не к своим фильмам, а кажется, к самому себе. Сейчас Кроненберг принимает скептическую интонацию голоса за кадром в документальном фильме. «Испытывает Кроненберг этот страх женских гениталий, или нет?»

Если моя интерпретация фильмов Кроненберга правильна, то, возможно, мы пришли к последней антипатии: женским гениталиям. О, ужас!

Но сужение этой отдельной антипатии до такой степени, чтобы охватить только женщин, может быть слишком ограничивающим. Обдумав антипатию, которую мы обсуждаем, я осознаю, что есть нечто похуже, нечто, по мнению Берроуза, еще более ужасное, окончательная мерзость: человечество.

Всего несколько часов назад Кроненберг, пытаясь побудить Берроуза посодействовать мне, сказал: «Я однажды спросил Уильяма насчет женщин. Он ответил нечто в духе сценария, насчет того, что возможно, мужчины и женщины — разные виды, и имеют разные желания и предназначения на земле. Я думаю, это очень интересное суждение».Берроуз тихо сидел на диване, пока излагалась его теория, потом нервно прочистил горло. «Валери Соланис (Valerie Sola­nis) — женщина, стрелявшая в Энди Уорхола (Andy Warhol) — в своем манифесте касается точки зрения, что женщины почти столь же плохи, как и мужчины. И это значительно ближе к моей точке зрения, что все это вообще плохая идея. Мужчины и женщины. Знаете, давайте просто отбросим все это прочь».

Я смотрела на Кроненберга, чье заинтригованное выражение лица, как казалось, означало, что он догадывается, что имеет в виду Берроуз.

И возможно, в каком-то извращенно-веселом смысле, он мог быть прав. Это развитие характера, холодный переход от женоненавистничества к человеконенавистничеству. В конце концов, есть что-то весьма ограниченное, весьма предвзятое, в том, чтобы ненавидеть только один пол. Насколько лучше, на самом деле, чувствовать отвращение к нам ко всем!

Интервью: Линн Сноуден (Lynn Snow­den),
«Esquire», февраль 1992

Перевод: ibso­rath, 2004