Тихон Чурилин: ритуал Слова

Молодая Цветаева была влюблена в Тихона Чурилина и потому называла его гениальным поэтом. Велимир Хлебников включил его в число Председателей Земного Шара, среди которых значились как гении, так и откровенные проходимцы. Вокруг поэта сложилась легенда как об умалишенном, в стихах которого открываются «строгая логика безумия и подлинно бредовые образы», но диагноз Чурилину был поставлен крайне сомнительный, и второй раз в психиатрическую больницу он попал только перед смертью, когда пытался покончить жизнь самоубийством после смерти жены.

Тираж третьей книги стихов Чурилина был уничтожен советскими властями, а его поэзия признана декадентской. Дальше, разумеется, забвение на десятки лет, и отдельные перепечатки после перестройки, когда читатели начали открывать для себя «неизвестный» футуризм. В прошлом году в Мадриде мизерным тиражом был выпущен небольшой сборник избранных стихотворений Чурилина.

В этой заметке я попытаюсь дать комментарий к стихотворению Чурилина «Во мнения» (1914):

Во мнения

Урод, о урод!

Сказал – прошептал, прокричал мне народ.

Любила вчера.

- Краснея призналась Ра.

Ты нас убил!

- Прорыдали – кого я любил.

Идиот!

Изрек диагноз готтентот.

Ну так я

- Я!

Я счастье народа.

Я горе народа.

Я гений убитого рода.

Убитый, убитый!

Всмотрись ты -

В лице Урода

Мерцает, мерцает, Тот, вечный лик.

Мой клик.

- Кикапу!

На свою, на свою я повел бы тропу.

Не бойтесь, не бойтесь – любуйтесь мной

– Моя смерть за спиной.

Бросается в глаза многократное употребление слова «я». Это самое употребляемое слово в стихотворении, оно встречается в нем шесть раз. Слово «(на)рода» повторяется через строчку три раза, а «убитый» и «мерцает» в одной и той же строке повторяются по два раза, и это не единственные примеры. Перед нами характерные признаки заклинания.

Как писал Кроули, «слову можно придать невообразимую мощь путем многократного повторения». Благодаря обилию восклицательных знаков текст Чурилина сразу достигает накала, имеет отчетливые эмоционально-волевые черты и особую интонацию повелительного наклонения, которая характерна для молитв и заклятий, перекочевавших в поэзию из фольклора и обрядовых песнопений. Здесь слепая вера в силу слова, упоение словом, желание воздействовать словом, признание его особой власти над людьми и вещами.

Характер заклинания придаёт стихотворению и введение мифологических или псевдомифологических фигур — Ра, женской ипостаси Чурилина, и Кикапу. Функция Ра — охранительная, это Ариэль, добрый дух, защищающий от агрессии внешнего мира. «Кикапу» - это некое могущественное имя сверхъестественной силы. Есть теория, что слова, состоящие из «бессмысленного» набора слогов, в прошлом имели совершенно определенное значение, но со временем их смысл был утрачен, хотя сила, власть, заключенная в этих словах, остается прежней и она проглядывается в степени их возможной странности, дикости, необычности. Эта степень странности слов отделяет волшебный или магический язык от обыденного и отмечает его сакральный характер.

Непонятным словам, а им и является «кикапу», приписывается наибольшая власть над человеком, чары ворожбы, прямое влияние на судьбу человека. Заклинательность подчёркивает тождество «Ну, так я — я!», в котором утверждается не столько тождество лирического «я» с я‑пишущим, сколько тождество двух миров — текста, в котором актуально одно «я», и реального, биографического, в котором актуально «я» другое. Собственно, здесь идет речь о реальности cна, или обобщенно - психического. Стихотворение не герметично, его написание, даже тот простой факт, что оно было помыслено, изменяет окружающий поэта мир. Реальное у Чурилина не отличается от ирреального.

Фантастическое составляет нетъемлемую часть обычного, между ними нет отличий, так как и то и другое - продукт нашего сознания. Любопытна также строка «Ты нас убил! / – Прорыдали – кого я любил». Убил в прямом, буквальном смысле слова, т.е. кричат мертвые. Мы не знаем, односторонняя это коммуникация или нет. По всей видимости, поэт может не только слышать мертвых, но и говорить с ними, поскольку в стихотворении «Пьяное утро» (1913) говорит о себе так: «Я - как страшный царь Саул, / - Привиденье». Саул, первый царь израильско-иудейского государства, согласно Ветхому Завету встретился с усопшим пророком Самуилом.

Несомненно, поэт признается в своем мессианстве, ставит себя в положение Урода, придает себе статус исключительный. Уродливый - значит претерпевший чудовищные метаморфозы, и не столько тела, сколько духа. В то же время, это демоническая, устрашающая характеристика. Упоминаемый «вечный лик» может быть только божественным, но божество это антиномичное, поскольку у Чирилина оно мерцающее, т.е. попеременно изменяющееся от света к тьме, от добра ко злу, от бытия к небытию. «Убитый», «счастье народа», «горе народа» - мессия, распятый Христос, c которым отождествляет себя Чурилин.

Известно, что Христос как бы почитал безумие, пребывая в окружении бесноватых и одержимых, и более того, не только пожелал видеть вокруг себя лунатиков, но и самому казаться для окружающих помешанным, дабы в вочеловечении своем пройти все степени человеческого падения. Психическая болезнь превратилась для поэта в собственный миф, в котором он черпает истоки своей божественности. Cмысл заключительных строк в том, что Чурилин не боится смерти, он убил в себе страх смерти, то есть Бога - а ведь Бог это сублимированная и упраздненная смерть, - и занял его место, встал впереди него («моя смерть за спиной»). Ценность стихотворения в том, что оно нащупывает тонкую грань между безумием и ритуалом.

Можно бездоказательно утверждать, что любой ритуал – это симуляция безумия, а любое безумие – симуляция ритуала, ссылаясь на Тайную Вечерю (случай с человеком, который пытается омыть ноги гостям, потом утверждает, что пища, которую он им дает – его тело и кровь, а в конце пугает тем, что один из гостей его якобы предаст) и массовую истерию урсулинок в Лудене: то ли вульгарный инкубат, то ли массовый психоз.

В этом стихотворении неясно, что именно симулирует Чурилин: какой-то загадочный обряд или безумие. Скорее всего, и шизофазию, и заклинание разом. Стихотворение как умопомешательство и  личный ритуал.

8–9 марта 2011, Виви