Посмертное интервью с Иэном Кертисом

А: что ж, самый первый, и, наверное, самый волнительный для тех, кто будет это читать, вопрос – как у тебя дела? теперь.

И: нормально. мне удалось, пожалуй, главное. реализовать свои сны. хотя это и блёстки на ёлочной мишуре. не более.

А: то есть?

И: ну… их не так много, на самом деле. снов. грёз вообще. когда ты прожил все возможные в своей голове и забыл, начинаешь заново – но уже не так. это выглядит то ли как рябь на воде, то ли смерч, странный смерч. каждая точка его меняется и из каждой глядят мертвецы. твоими глазами.

в это пространство можно попасть, пробиться через наркотики, да. я так и не успел, как ты знаешь, стать наркоманом (смеётся). но успел пару раз войти в эти двери, да. после них начинаешь бояться собственной тени…да и вообще. любой тени.

A: Иэн, незадолго до того, как ты пропал из нашего поля зрения, у тебя была обстоятельная беседа с Дэнни Тикнером, в кабинете психиатра. вы говорили почти пять часов, большая часть этого не вошла на плёнку. на какие вопросы того интервью ты ответил бы по-другому сейчас?

И: помню. я не назвал бы это даже интервью как таковым. моррисон писал: «интервью – это новая форма искусства. мне кажется, беседа с самим собой – это квинтэссенция творчества…похоже на дачу свидетельских показаний. это странная сфера, в которой ты пытаешься точно определить, что произошло в прошлом и честно вспомнить о том, что ты пробовал изменить». кажется, так. поэтому так много осталось за кадром.

это было упражнение для сознания. чистое искусство. не знаю, как можно его зафиксировать в буквах.

хотя о многих интересных вещах, на которые я пытался мягко натолкнуть Дэнни, он меня так и не спросил. о тропикализме, например.

А: и всё же?

И: знаешь, не могу сказать, что я из тех, кто меняет своё мнение, будто открывает другую книгу. я не буду говорить «кстати, всё что вы сейчас записали на диктофон – только мои мысли на текущий
момент, завтра я могу ответить на те же вопросы совершенно иначе» и радостно улыбаться, нет.

то есть…это может быть так в отношении несущественных разных вещей. мелочей. быт. погода. любимая музыка. в сердцевине своей, глубоко внутри этой скорлупки я всё тот же и иду всё туда
же. (неразборчиво).

почему нас до сих пор завораживает каждый кадр, снятый Кубриком? даже когда он не показывает ничего необычного – просто мебель, арку, чей-то профиль, дым, уносящийся в небо.

на мой взгляд, причина в том, что Кубрик сумел досконально перенести на экран свои кошмары.

расчетливо, детально и методично, истязая десятками, сотнями дублей актеров. в конце концов они подчинялись его месмерической воле и становились кусочками мозаики в странном, чудовищном паззле. эта мозаика пугает и завораживает, слишком уж хорошо она знакома каждому из нас. кошмара всего одного человека, заспиртованного образца его времени, всегда хватит, чтоб описать вообще все вокруг. одного – всегда достаточно.

А: я не могу не спросить – и ты стал тем «одним» для своего поколения и пары последующих, правда?

И: да уж (смеется).

А: чем вообще была твоя эпилепсия «на самом деле»?

И: ну, это вообще вопрос скорее риторический. шаманизмом. танцем с тенями. я просматривал концертные снимки – и если уметь видеть, гм, под правильным углом, то можно увидеть тех, с кем я «танцевал». тех, о ком я пел в «dead souls» и «shad­ow­play». это они «пляшущие по четыре в ряд убийцы». это не метафоры и не художественные образы. смертельный номер.

А: Гитлера называли шаманом. нельзя не вспомнить постоянные обвинения Joy Divi­sion в неонацизме, начиная с самых первых записей. а фраза Берни перед некоторыми выступлениями о Рудольфе Гессе? и, если уж мы заговорили о песнях и отсутствии метафор, как насчёт «walked in line»?

И: да, они были вокруг Гитлера, каждую секунду. он знал. впрочем, они были совсем другие. и это тоже всё прекрасно видно на плёнке. об остальном я скажу, что нацизм интересовал Joy Divi­sion лишь по той же самой причине, по которой реально он всегда и привлекал людей. не расовая теория и прочее дерьмо. его тёмные корни. не-человеческие, как лезвие, на фоне которого видна кровь человеческого. вот что пробуждает понимание ценности человеческой жизни и того, куда не надо ввязываться, пока у тебя есть хоть один шанс. или фантазия, что он есть. об этой грани нацизма прекрасно написано в «утре магов» бержье и повеля – «несколько лет в абсолютно ином».

А: ты говоришь о тьме. А как насчет света?

И: свет это яд. чистый яд для личности, яд для жизни, для любой мысли. попробую сформулировать…что такое самоубийство, такое самоубийство как моё? (неразборчиво). это ядерный взрыв, раскалённый полёт. искры вы до сих пор ощущаете. сознательно давить в себе свет, до конца, пока не случится цепная реакция… свет это ярость. ярость комка. сокола, падающего камнем на жертву. старт вверх.

A: нельзя не отметить, что музыка Joy Divi­sion очень кинематографична. по сути ей даже не нужны видеоклипы – все эти индустриальные лязги, хлопающие двери, разбивающиеся стекла, гудение баса и скрежет струн рисуют картины для глаз.

И: для глаз, именно. глаза не так далеко от ушей, правда? да, я мог бы стать режиссёром. неплохим режиссёром, знаешь ли. снял бы фильм о старике Гессе, полвека проведшего в сырых застенках тюрьмы Шпандау – единственным узником! – а потом убить себя, в девяносто три года.

все бы вздрогнули в своих креслах. или документальное кино о машинисте метрополитена – камера из-за плеча, как день за днём он рассекает километры туннелей и видит странные, удивительные порой вещи. я мог бы экранизировать балларда. «и вот пробуждается море», эти фразы так и молят стать кадрами.

но ничего этого не произошло. не могло произойти. у меня совсем не было времени.

А: что ты хотел бы добавить?

И: про свет. я читал какую-то книгу об алхимии – просто пролистывал. и там была иллюстрация, описывающая то, что я говорил. орёл, обкусывающий свои крылья. чтоб не взлететь ненароком раньше, чем надо. смешной образ. и страшный. (неразборчиво) представь на секунду, что на месте орла – дракон. самый настоящий дракон. (неразборчиво) знаешь, мы не умерли, мы никогда не жили.

беседовал Адам Т.,
август 2010

p.s.

в основном он читал Ницше, Достоевского, Сартра, Гессе и Балларда; была и пара книг про нацистов.

меня поразило, что все свое свободное время он посвящал изучению человеческих страданий.

я понимала, что он ищет вдохновения, но все это начало превращаться в нездоровую зацикленность на физической и душевной боли. из Иэна бы вышел хороший актер. он всех убедил в том, что его поведение было вызвано внешними обстоятельствами, и что давление, которое он чувствовал, было непосредственно порождено той жизнью, которую он вел.

на самом деле он был сам себе и судья и надзиратель, он создал свой собственный ад и запланировал свою гибель. окружающие были лишь второстепенными персонажами в его постановке

Дебора Кертис